Ах, если бы Елена заняла это место!
— Нет такого зла, чтобы на добро не вышло, милая Маргарета, — ответила радникова свысока. — Всё зависит от предназначения. Кто знает, был ли бы К... к нам столь благосклонен. Правда, материально она могла бы устроиться лучше, чем здесь, однако поступала она всегда только по собственной воле. Мы её никогда ни к чему не принуждали. Что же дальше сложилось совсем не так, как могло бы, в том виноват лишь тот бездольный Лиевич. С первой же минуты, как он только переступил наш порог, моё сердце предчувствовало беду. С той поры оно и прикипело к нам. Однако всё же она будет счастлива: и почитаема будет также, как жена Фельса.
При этих словах её взгляд снова скользнул по пышному букету и по серебряному подарку, и она была очень довольна...
Маргарета не ответила ничего. Она, должно быть, всё думала об Елене, которую сегодня едва не испугалась...
Странно! Поздоровавшись, обе смутились, а потом Елена сказала с натянутой улыбкой:
— Видите, Маргарета, я всё-таки выхожу замуж!
А Маргарета только молча сжала её руку.
Заинтересованные гости сидят, торжественно перешёптываются и ждут невесту и жениха. Жених должен появиться вот-вот, — а она?
Ирина, которая нынче так расстроена, будто на похоронах, у которой от волнения почти стучат зубы, которая всюду показывается и нигде не задерживается... говорит, что невеста сейчас придёт, что вышла лишь на несколько минут наверх, в летнюю комнатку...
— Она прощается со своей девичьей комнатой, — шепнула одна грубоватая экономка учительнице.
Та, кивнув головой, двусмысленно улыбнулась.
Елена и правда укрылась на мгновение в единственном тихом уголке, что ей ещё оставался.
В белом длинном платье, в длинной, спадающей до земли фате стояла она здесь, занятая странным делом. Доставала из маленькой шкатулки одно письмо за другим и, не просматривая их даже, рвала быстрыми нервно-дрожащими пальцами. Теперь взяла в руки последнее. Оно легче других и, кажется, короткого содержания. Она поколебалась. Лист задрожал в её руках. Стиснула зубы, и лицо её побледнело.
"Лишь раз, в последний раз!" — подумала она и развернула письмо.
Там крупными буквами карандашом были написаны слова:
"Что твой медведь когда-нибудь может заболеть, а даже и в постели лежать, ты, наверное, и не подумала бы, сердечко! Теперь как раз то время, когда посылаю тебе свои записки, Оленка; а что меня Василий, с которым я теперь живу, насилу уложил в постель, а сам куда-то помчался за каким-то врачом, а одиночество так страшно, то и хочу по возможности с тобой поговорить. Хотел бы я, моя рыбка, чтобы ты была здесь, держала руку на моём челе — твою лёгкую маленькую руку... тогда бы и не болела она так сильно. Я себе представляю, что ты тут, рядом со мной, сидишь на кровати... видишь, Оленка? Любовь ведь самое лучшее из всего, что есть в жизни!.. Теперь, например, когда у меня голова так неистово болит, ты бы, наверное, всё испробовала, чтобы только мой боль унять. Я уверен; ты бы сделала это иначе, чем мы, врачи, и оно бы, наверное, скорее прошло. Ах, сколько бы мне хотелось тебе рассказать! У тебя ещё три месяца впереди — а потом Пасха. Я всё откладываю на Пасху... душа так полна, ты знаешь меня... да, но лёжа, писать устал"...
Это были последние слова Стефана, написанные к ней. Василий их послал ей.
Она шевельнула теперь губами, словно что-то произнесла, потом искривила их в горькой улыбке. Страстно прижала письмо к губам и разорвала его на мелкие кусочки. Её сдавило в груди. Она подошла к открытому окну и, опершись, закрыла лицо руками...
До неё снизу доносился упоительный аромат лилий, а там, прямо перед ней, тянулся старый лес и шумел однообразно чудные тихие слова...
Она их не слушает. Стоит неподвижно. Немного погодя услышала, как какой-то экипаж въехал, словно гонимый, во двор. Она слишком хорошо знает, кто приехал. Слышит его короткий, громкий смех... Почему она слабеет? Почему дрожат под ней ноги? Всё ближе слышит она быстрые шаги; слышит, как он перескакивает через две-три ступени старой лестницы, спешит в её комнату.
Её глаза тревожно остановились на дверях... он сейчас войдёт. Иисусе Христе!! У неё звенит что-то в ушах, а в горле душат судороги. Все нервы напряжены. Какое-то незнакомое до сих пор, упрямое, дикое чувство охватило её — одно лишь чувство. Она ненавидит. Ненавидит из глубины своей души! Убивала бы, проклинала бы, растоптала бы, как ту гадюку... Или — его? — Ведь она виновата!! Сама, совершенно сама... И чем она оправдается? Тем, что она человек?..
Она разразилась безудержным смехом.
...Пав на колени, она рыдала нервно-судорожным плачем; а когда он вошёл, подняла руки, словно прося спасения.
Он поднял её и прижал к груди.
— Ха-ха-ха! Ты плачешь, Елена? Ну, конечно, как все девушки перед свадьбой!!
1891. Село Дымка, на Буковине.