— Идти? Идти! — ответила она потом как будто не своим голосом. И её уста улыбнулись с невыразимой горечью. Да, она ведь всё на что-то годна…
И снова думала о нём. Думала и верила в то, что его любовь не останется без влияния на неё. Любовь имеет то свойство, что если исходит от симпатичных людей, она вызывает и в нас настроение, похожее на любовь…
Часто встречалась она с ним и каждый раз умела так устроить [35], чтобы из её семьи никто не был присутствующим; а если случалось, что Фельс иногда появлялся у её родных, то она становилась молчаливой и искала себе занятие в пекарне [36]. Удивлённый, он тогда наблюдал за ней. Его глаза неустанно следили за каждым её движением, однако там была Иринка и другие; была и "самая младшая", которую радникова неизменно держала в комнате, и он развлекался в основном с ними. Лишь при его уходе Елена являлась точно и позволяла, чтобы он целовал её руку при всех…
Когда выпали снега и настала санная пора, он приезжал каждое воскресенье и забирал всех на прогулку. Тогда Иринка с младшей сестрой садились вместе, а она — рядом с ним впереди. Или случалось, что он приезжал лишь за ней одной и отвозил её в соседнюю деревню к жене тамошнего надлесничего. Тогда во время поездки он ежеминутно спрашивал, как она сидит и не холодно ли ей.
В последнее время он утратил многое из своей обычной смелости по отношению к ней. Зато она была разговорчива, весела и совершенно его покорила. Когда он начинал разговор о чём-то, не подозревая, что говорит прямо против её взглядов, тогда останавливался на нём гордый, холодный взгляд Елены, и он смущался.
— Зачем говорите о вещах, которых не понимаете как следует? Это вам не идёт! Будьте таким, каков вы есть, и не старайтесь идти на поводу у других!
— Деспотка вы, панна Елена!
— Зачем меня слушаете? Не делайте этого, если вам неприятно.
— Почему вы ко мне так суровы? — спрашивал он с натянутой улыбкой. — Всегда находите, что во мне критиковать, а мне это больно.
— Я не хочу, чтобы над вами кто-то глумился, — ответила она мягким, извиняющимся голосом. — Людям не следует над собой насмехаться, а лишь совершенствоваться. И потому, что я вас хорошо знаю, знаю, что вы лучше других, я и показываюсь такой, какая есть на самом деле.
Тогда он снова целовал ей руки.
— Вы мой ангел-хранитель! — говорил он нежным голосом и стерпел бы даже, если бы она ногу ему на шею поставила. Она это чувствовала, и её охватывало какое-то злое отвращение, ей было бы приятнее, если бы он противился; а так он охотно сдавался в её сети…
Однажды немного не хватило, чтобы он сделал ей предложение, но она сбила его с толку такими резкими словами, что его глаза наполнились слезами, и он, схватив шляпу, ушёл. В тот момент, правда, она не задумывалась над тем, что сама систематически довела его до такого настроения. В ту минуту она видела перед собой просто мужчину, который ни в каком отношении не был ей парой, которого не могла ни полюбить, ни уважать; чья ограниченность её раздражала. Потому она была к нему беспощадна и вела себя с ним так, что несправедливость этого замечала лишь потом.
При следующей встрече она, напротив, приветствовала его ласково и с заботой спрашивала, не сердится ли он на неё; просила от души не держать зла: ведь она такая уж "фатальная", а в сущности — очень несчастная. Говоря это, она говорила правду…
* * *
Настала Пасха.
Елена первая встала. Обойдя всё хозяйство, где было нужно, она подняла парней и девушек в церковь, а сама пошла в сад. Солнце давно вышло из-за леса, а ранняя заря поблекла. Было настоящее весеннее утро — со своим здоровым свежим воздухом, со своей тихой прелестью, наполнявшей человеческую грудь новой надеждой. Отдельные удары колокола старой церкви доносились до неё, словно что-то святое и трепетное легло на спокойную, тихую природу…
"Пасха!" При этом слове её сердце затрепетало, словно его кто резал, а брови сжались, будто от физической боли.
Она не могла быть весёлой. Чем ей было радоваться? Теперь она жила разве только для того, чтобы не умереть. Даже пробуждающаяся природа не рассеяла её безразличия. Всё казалось ей мёртвым. Она прижала усталые руки, словно в глухом отчаянии, к лбу, вспомнила прошлое, подумала о будущем и под тяжестью мыслей будто согнулась…
Мимо сада шла старая болтушка Катеря, мать сельского дворника [37] и, как её иногда в шутку называли, "старая эстафета".
— Христос воскрес! — крикнула она.
— Воистину воскрес! — ответила Елена. Старая остановилась.
— Не идёте в церковь, панночка?
— Пойду немного позже.
— Идите, идите! Вот была я вчера у пани фештерки [38], там была и пани профессорша [39], и велела мне передать, чтобы вы сегодня пришли в церковь. Хотят вам что-то очень важное сказать. А напекли там снова!.. Боже, на полмили пахнет! Но ведь и гостей там сколько!
— Кто же приехал?
— Сестра какой-то умершей фештерки, её мать; дочь брата фештеровой жены; молодой пан фештер с хорошими лошадьми и серой шляпой, который в прошлое воскресенье был у вас. Всё забываю, как его имя. Моя голова старая. Какое-то очень знатное панство из города, муж у неё налоги с людей собирает да и копит; какой-то цесарский господин, знаете, саблю носит. Но теперь я пойду. Хотела только это сказать. Хочу ещё в церковь зайти, но должна сначала эти писанки отнести моим внукам. На, возьмите и вы одну; эта жёлтая, красивая, мне дорого обошлась. Так что идите, панночка, в церковь и помолитесь святому Николаю, чтобы он даровал, чтобы вы уже через год ели пасхальное не в одиночестве, а с мужем и детьми. Не годится век девовать [40]. Бог и святые пусть дадут моему Ивану рай… Он был добрый человек и хозяин. А любил меня, любил!! Боже! Уже как бил меня часто. Только поженились, я думала: вот теперь твой час, Катеря! Всё, видите, из-за того, что без его позволения на танец сбегала…
— Заслужили, если так…
— А почему нет? Если бы он мной не дорожил, то и не бил бы. Недаром же говорят: "Женщина не битая, что коса не клёпаная — одно и то же"! Один раз так лежала я три недели. А волос с моей головы почти половину он в руке держал, но ведь волосы у меня были!!
— Идите, Катеря, идите; вы снова преувеличиваете!
— Да? Преувеличиваю? Дай, боже, столько счастья моим детям и внукам, сколько неправды я наговорила! С места пусть не сдвинусь, если это не правда! Но мужу такое позволено, на то он и муж… Земля пусть ему пухом! Что до меня, — добавила вдруг громким шёпотом, близко подойдя к Елене, — то я вам желаю за то, что вы читали письма от моей дочки, чтобы вы стали паней молодого пана фештера. Слышу, купил опять у пана барона из П. тёлку. Два года ей этой весной. Красная с белыми пятнами… за восемьдесят пять з. р. [41] Такую, пожалуй, наше село ещё не видело. Ну, но ведь она и от барона… Теперь побегу дальше.
Она прошла несколько шагов вперёд, но снова остановилась, словно вкопанная.
— Ну, и забыла бы сказать вам, что сын пана профессора и пани профессорши тоже приехали. Не тот младший, а старший, который смотрит косо [42]. Боже, прости мне грехи мои (она громко ударила себя по губам), наверное, это от учёбы у него сбой пошёл. Да-да, это точно… Чтобы, значит, не свихнулся… Сын нашего дьяка однажды рассказывал, что один так много учился, что с ума сошёл. Тот старший, знаете, он очень вертится возле смуглой панночки нашего батюшки. Это тоже хорошее семейство. Всегда даёт мне молока, когда моя корова перестаёт доиться. Дай ей, боже, доброй доли! Будьте здоровы! — И зашаркала она прытко, как на свои годы.
Елена долго равнодушно смотрела ей вслед. Потом медленно вернулась в дом… Немного позже вся семья пошла в церковь…
* * *
В тот же день после обеда собрались гости, приглашённые Еленой и её родными: пожилые учителя с сыновьями, надлесничий, священник с семьёй и молодой Фельс. Праздник начался, как это бывает на Пасху, трапезой со "свяченым". Старшие взаимно желали друг другу всего доброго, здоровья, радости от детей и внуков. Вспоминали с грустью добрые прежние времена и скрепляли долгие пожелания громкими поцелуями. Потом старшие высказывали пожелания молодым, а когда уже молодые поздравляли друг друга, то у них на глазах выступали слёзы. Они обменялись глубоким, понимающим взглядом и оставили "милую молодёжь" наедине.
Никто в тот день не мог похвалиться таким весёлым настроением, как Елена. Никто не шутил столько, как она. Никто не мог соперничать с ней в остротах. Глаза Фельса так и впивались в её гибкую фигуру, в её красивое лицо с необычайно сияющими глазами. Волосы она сегодня распустила по плечам и казалась гораздо моложе. Она явно выделяла его: едва отступала от него. На каждый его остроумный выпад у неё была приветливая улыбка и вызывающий взгляд; и присутствующие знали с "уверенностью", что из них выйдет "пара", и пара одинаковой красоты. Оба высокие, красивые. А он — о, он знал, что не принадлежал к "первым встречным". Пани надлеснича не нуждалась даже ему это говорить. Он ведь был ни слеп, ни глух…
— Знаете, панна Елена, — рассказывал он ей, между прочим, с счастливой улыбкой, — что я уже сберёг до восьмисот з. р.?
— Думаете, мне неизвестно, что вы замечательный хозяин?
— На это куплю себе обстановку для моего жилища.
— Она будет, без сомнения, пусть не дорогая, но наверняка красивая.
— О, панна Елена!
Он смотрел на неё сияющими глазами и откинул со лба свои красивые, густые волосы. Был тронут. Она смеялась наполовину вольно, наполовину насмешливо — сама тоже неспокойная…
Иринка выглядела очень усталой. Она неустанно следила за сестрой, её тайну раскрыла она давно, и это её невыразимо мучило. Сначала старалась она весь план тайком разрушить; позже говорила прямо с Еленой. Но та просила её коротко и очень решительно, чтобы она не мешала.
— Мне уже нечего терять, — говорила она нервным голосом, — а вам всем нужно пристанище…
— Я не могу принять твоей жертвы, — ответила Ирина в глухом отчаянии и плакала.
— Это не ради тебя, сердечко, а так, ради родных… — утешала её Елена, избегая её взгляда. В действительности именно Иринка была главной причиной всей этой истории. Елена страстно любила эту тихую, нежную женщину, которая, да ещё и больная, пропала бы без неё.
С тревогой наблюдала с того времени Ирина эти, как говорила Елена, "ловли". А сегодня… сегодня Елена была словно окрылённая. И сегодня всё должно было решиться.
Ирина села за фортепиано и механически заиграла какой-то танец.