— Зачем тебе знать? Давай деньги!
Рифка встала и открыла бюро, но денег у неё никогда не было много. В бюро она нашла только 50 ринских и молча подала их Готлібу.
— Это что такое! — сказал он, крутя банкноту в руках. — Как будто нищему подаёшь, или что?
— Больше нет, сыночек, посмотри сам. — Он заглянул в бюро, перерыл там всё, и, не найдя больше денег, сказал:
— Ну, пусть и так. Через несколько дней постарайся достать больше.
— Так ты придёшь? — с радостью спросила мать.
— Посмотрим. Если его не будет — приду, а нет, то пришлю кого-нибудь. Если от меня будет знак — дай ему деньги в запечатанном пакете. Но запомни, — и тут Готліб грозно поднял перед ней кулаки, — никому обо мне ни слова!
— Никому?
— Никому! И это я тебе приказываю! Ни ему, ни слугам — никому! Пусть никто в Дрогобыче не знает обо мне. Хочу, чтобы мне никто не докучал. А если скажешь кому — запомни:
такого бедствия на вас обрушу, что и опомниться не успеете. Хочу жить сам по себе — и баста!
— Боже мой! — воскликнула Рифка, ломая руки. — И долго ты так жить собираешься?
— Пока мне захочется!
И с этими словами Готліб подошёл к окну, открыл его, будто хотел взглянуть в сад, и в ту же секунду выскочил наружу. Рифка вскрикнула, бросилась к окну — но от Готліба не осталось и следа. Только высокие лопухи в саду шевелились, будто что-то тихо между собой перешёптывались.
В этот момент в комнату рядом со спальней вбежала служанка, бледная и испуганная, и начала кричать:
— Пани, пани!
Рифка быстро пришла в себя и открыла дверь.
— Пани, что с вами? Вы кричали, звали меня?
— Я? Тебя? Когда? — переспросила Рифка, вспыхнув, как жар.
— Да только что. Мне показалось, будто пани кричали.
— То у тебя в глупой голове кричало, обезьяна ты этакая! Марш на кухню! Разве я тебе не говорила приходить только тогда, когда тебя позову?
— Но мне показалось, что вы звали? — неуверенно пробормотала служанка.
— Марш на кухню, когда я тебе говорю! — закричала Рифка. — И пусть тебе в следующий раз ничего не кажется, поняла?!
III
Прошло уже три недели с начала закладки. Дом Леона быстро поднимался: фундамент был уже заложен, а фасадная стена из тесаного камня поднялась уже почти на аршин над землёй. Прораб следил за работами, а в первые дни и сам Леон целыми днями находился на стройке, заглядывая в каждый угол и подгоняя всех к спешке. Но это длилось недолго. Какое-то срочное дело вызвало Леона в Вену, и хоть без него работа не шла медленнее, всё же рабочие как-то вздохнули свободнее, не ощущая над собой постоянной суровости.
Одним утром, ещё до шести часов, несколько рабочих сидело на досках и камнях, ожидая сигнала к началу работы. Они разговаривали о том о сём, пока остальные подтягивались. Вот и прораб пришёл, оглянулся вокруг и громко крикнул:
— Ну что, все тут?
— Все, — ответил мастер-каменщик.
— Начинать работу!
Один рабочий ударил в колотушку. Всё на стройке задвигалось. Каменщики плюнули в ладони и взялись за мастерки, кельмы и молотки; парни и девушки, нанятые для ношения кирпича, со стоном надевали на себя деревянное приспособление — два длинных кола по бокам шеи, как в ярме; плотники размахивали блестящими топорами; пильщики лезли на козлы; большая машина человеческой силы со скрипом, стоном и вздохами начала приводиться в движение.
Тем временем по улице от рынка подошёл ещё один рабочий — согбенный, жалкий, больной, и свернул на строительную площадку.
— Доброго дня, с богом! — сказал он слабым голосом, подходя к мастеру. Мастер обернулся, посмотрели и другие каменщики.
— Это ты, Бенедикт? Ну как, уже выздоровел?
— Да вроде выздоровел, — ответил Бенедьо. — Некогда болеть: видите, мать старая, больная — не ей же меня кормить!
— Ну, а работать-то сможешь, человек? — спросил мастер. — Ты выглядишь, как покойник, куда тебе к работе!
— А что поделаешь, — ответил Бенедьо. — Что смогу — буду делать. А там, может, размахнусь — и поправлюсь. А место тут, может, найдётся для меня?
— Ну, в общем-то… будет, будет — руки нужны, пан торопит с постройкой. Иди, запишись у прораба и приступай к работе.
Бенедьо положил в сторону свой мешок с хлебом и каменщицкими инструментами и пошёл искать прораба, чтобы сообщить, что он вышел на работу.
Прораб как раз ругал какого-то плотника за неровно отёсанный брус, когда Бенедьо подошёл к нему с шапкой в руке.
— А ты чего тут бродишь, а не работаешь? — рявкнул прораб на Бенедя, не узнав его и думая, что это кто-то из рабочих пришёл с какой-то просьбой.
— Да я хочу стать к работе, просто пришёл вам доложить, что выздоровел и вышел. И просил бы назначить мне, где работать.
— Выздоровел? Так ты сегодня первый раз?
— Нет, прошу пана прораба, я уже работал тут, только на закладке меня подойма травмировала.
— А, так это ты? — вскрикнул прораб. — Это ты тогда беды наделал, а теперь ещё сюда лезешь?
— Да какой беды, прошу пана?
— Молчи, дурак, когда я говорю! Напился, не отступил вовремя — а мне позор! Чуть что — сразу к прорабу: он виноват, не следил, не умеет камень опустить! Нет, хватит, мне такие работники не нужны!
— Я напился? — воскликнул удивлённый Бенедьо. — Пане прораб, я за всю жизнь ни разу не был пьян… Кто вам это сказал?
— О, только тебе и верить — готов поклясться, что и не знаешь, как водка выглядит. Нет, грош цена твоей работе — клянись, не клянись, а я тебя на работу не возьму!
— Но, пане прораб, побойтесь Бога! В чём моя вина? Я тут здоровье своё оставил, едва оклемался, а если вы меня теперь выгоните — где я найду заработок, кто меня возьмёт?
— А пусть кто хочет и берёт, мне-то что! Мне ведь воля — брать или не брать, кого мне нравится!
— Но ведь я уже был тут принят, а то, что меня три недели не было, не по моей же вине. Я уж молчу про боль и не прошу ни за те дни, хоть если бы добрые люди не помогли, мы бы с матерью с голоду умерли… Но теперь ведь мне положено тут работать!
— Га-га-га! Положено, говорит! Смотрите, как он себе размечтался! А ты знаешь, глупый болван, что ты тут каждый день, каждый час работаешь по моей милости? Как не хочу — так и тебя нет, выгоню, и иди потом судись со мной!
На такие слова Бенедьо уже не нашёл ответа. Он опустил голову и молчал, но слова прораба глубоко засели в его душе. Правда, он и раньше не раз слышал такие речи, но никогда прежде они так его не задевали, не вызывали в душе такого сильного чувства несправедливости и угнетения. «Неужели это правда? — думал он. — Неужели работник всегда работает по чьей-то милости? А если он живёт, значит, тоже по чьей-то милости? А по чьей же милости меня покалечила подойма? А если он всё такой милостивый, то чья же это милость теперь выгоняет меня на голодную смерть? Нет, что-то тут не так! Может, я и не знаю, держал ли он меня до сих пор при жизни, но знаю точно, что из-за его "милости" я теперь калека, больной и без работы!»
— Ну что, — прервал его мысли прораб, — чего стоишь? Убирайся отсюда!
— Да я тут места не займу, уйду. Только всё-таки мне кажется, что не так должно быть, как вы говорите.
— Что? Что? Ты меня ещё учить будешь? Ну-ну, говори, как должно быть?
— Вы, пане, должны знать, что вы такой же наёмный слуга, как и я, и если бы вас не наняли, как меня, вы бы тоже умирали с голоду, как и я.
— Ха-ха-ха! Ты, видать, пока на койке лежал, ума-то и набрался! Ну-ну, продолжай, как ещё должно быть?
Прораб стоял перед Бенедьом, взявшись в боки и смеясь, но его красное, как свёкла, лицо выдавало, что ярость кипит в нём и вот-вот вырвется из-за натянутого смеха. Но Бенедьо не обращал внимания ни на смех, ни на злость. Ощущение пережитой несправедливости придавало ему смелости.
— А должно быть ещё и так, — сказал он твёрдо, — чтобы вы, пане прораб, не издевались над бедным работником и не бросались словами о «койке», потому что кто знает, что и вас может ожидать.
И не дожидаясь ответа прораба, Бенедьо отвернулся от него, взял свой мешок, сказал другим рабочим: «Будьте здоровы, братцы», — и вышел со стройки на улицу.
А теперь куда? Бедный Бенедьо всю свою надежду возлагал на эту работу. Он знал, что такого слабого больше нигде не возьмут. А теперь, когда последняя надежда рухнула, он стоял на улице, как прибитый, не зная, куда идти. Домой? Там старая мать ждёт его заработка. Искать работу? Но где? Ниоткуда не видно было надежды. Вдруг ему пришло в голову обратиться к более высокому начальству, чем прораб, — самому Леону, и попросить его принять на работу.
Пока он всё это обдумывал, стоя перед стройкой, подбежал посыльный и громко крикнул, чтобы прораб шёл к пану. Прораб удивился и спросил, уж не приехал ли пан из Вены?
— Приехал вчера ночью и просит, чтобы пан поскорее пришли к нему.
Прораб, а за ним и Бенедьо, направились к Леону. Тот ходил по двору, и, увидев идущих, вышел им навстречу.
— У меня к пану небольшое дело, — сказал он, поприветствовав прораба, а потом, обратившись к Бенедьо, спросил:
— А ты чего?
— Та я, прошу пана, хотел бы на работу устроиться, — сказал Бенедьо.
— Это не ко мне, проси у прораба.
— Я уже просил, но пан прораб не хочет…
— Разумеется, не хочу, — вмешался прораб. — Это тот самый, — сказал он, обращаясь к Леону, — который на закладке покалечился
по собственной неосторожности. Что мне с такого работника? Да он ещё и больной сейчас, а рабочих у меня хватает.
— А, тот самый! — вспомнил Леон. — Гм, в общем-то, сто́ит для него что-нибудь сделать. — И добавил, обращаясь к Бенедьо:
— Ну-ну, как-нибудь будет, подожди тут, пока тебя не позовут.