— Если бы найти — были бы и свидетели!
— Свидетели? Зачем? К чему?
— Послушай только! Пью я, в шинке гомон, и тут в боковой комнате кто-то звякнул стаканом — мой Мортко только мигом туда побежал. Слышу: там кто-то говорит — Мортко тихо, а кто-то другой — громко. Что за напасть! Голос какой-то знакомый — словно Иванов! Пьяный, путается в словах, но голос — его. Я кинулся к двери в комнату и нечаянно толкнул одного из тех, кто меня угощал. Тот — бух на пол. Остальные накинулись на меня.
— Э, сват, э! — ревут, — чего ты людей толкаешь да раскидываешься? Га?
— Да я нечаянно!
— Ага, нечаянно! — скрипит один. — Мы таких знаем!
В ту же минуту отворилась дверь боковой комнаты, и в проёме показался — клянусь, что это был мой Иван — держась за косяк. За ним стоял Мортко и держал его за плечи. Я снова бросился к нему.
Но в тот момент он исчез, дверь захлопнулась, а один рипник схватил меня за грудки.
— Ну-ка, я тебе, сват, сейчас нечаянно как заеду между глаз! — крикнул он, и как даст мне кулаком — у меня аж сто тысяч искр в глазах вспыхнуло, и всё в голове перемешалось. Помню только, как схватился за волосы одного из них, и что другие набросились на меня, как палачи, и сбили с ног. Ясно, что это было подстроено, ведь я их ни не знал, ни не трогал. Что случилось дальше со мной, куда делся Иван, куда подевались те двое знакомых рипников — ничего не помню. Всё потемнело в голове.
Очнулся я дома, на постели. Марта сидит рядом и плачет.
— А что, где Иван? — это был мой первый вопрос.
— Нет его.
— Но он же был дома?
— Не был.
Смотрю я на неё — такая измождённая, тревожная, словно одна тень осталась. Что за беда?
— Но ведь я, — говорю, — вчера вечером его видел. Она сквозь слёзы улыбнулась и покачала головой.
— Нет, — говорит, — вы никак не могли его вчера видеть. Вы с вечера понедельника лежали тут без памяти.
— Так что ж, сегодня не вторник? — спрашиваю я.
— Нет, сегодня уже пятница. Вы с понедельничной ночи вот тут как мёртвый, в жару и бреду.
— А Ивана с тех пор не было?
— Не было. Куда только ни ходила, у кого ни спрашивала — никто не знает, где он и что с ним.
— Но ведь я его в понедельник в шинке видел!
Марта ничего на это не сказала, только пожала плечами и заплакала. Наверное, подумала, что это мне от похмелья померещилось.
— Да так же я божий свет видал, как я его видел своими глазами!
— Ну, если бы он тогда был в Бориславе, он бы домой пришёл, — сказала Марта.
— Вот и мне странно. А в Тустановичах он был, ты не знаешь?
— Был. Я спрашивала у тустановицких парней. Говорят, был, договорился о покупке поля с хатой и вечером остался там за угощением до самой полуночи. Там же и ночевал, а в понедельник до обеда пошёл в Борислав — забрать у жида деньги. Больше ничего узнать не удалось.
У меня будто клин в голове забился. Хоть и разбит весь и ослаб, надо было вставать, идти, искать. Но что толку?..
— А не знаешь, — спрашиваю Марту, — дал он задаток в Тустановичах?
— Не знаю.
— Ну, надо пойти к жиду, спросить, брал ли он оттуда деньги. Сегодня ведь как раз срок выплаты. Если он взял деньги, то, может, пошёл с ними обратно в Тустанович или в Дрогобыч.
Пошли мы вдвоём в канцелярию Германа Гольдкремера — мы у него работали. Спрашиваем. Тот смотрит в книгу… «Ваш Иван Пивторак забрал деньги». — «Когда?» — «В понедельник вечером». Вот тебе и на! Иду в Тустанович, спрашиваю — задаток не дал, с понедельника не появлялся, хоть обещал, что придёт не позже вторника днём. Удивляются: что, мол, случилось? Договор сорван или что? Я рассказываю, что деньги у жида он забрал, а теперь — ни денег, ни Ивана. Никто ничего не знает.
Иду я в Дрогобыч, спрашиваю у знакомых — никто не видел Ивана. Пропал бедняга. Ни следа. Спрашиваю Мортка, куда он делся из шинка и что там делал. «Нет, — говорит, — неправда, я Ивана в глаза не видел. Ты, — говорит, — пьяный был, тебе посреди драки бабушка родная могла привидеться, а ты думаешь, что это Иван». Начинаю искать, кто тогда ещё был в шинке, кто эти люди, что меня били — ага, как сквозь землю провалились! Вот и всё.
Ну, не надо вам и говорить, какой у нас был тот Пасха. Сколько бедная Марта наплакалась — господи! Вся надежда пропала. Прошёл месяц, другой — об Иване ни слуху ни духу. Потом начали рипники посмеиваться, шутить: «Умный парень, тот Пивторак: деньги забрал, бабу оставил, и в мир с концами!» Сначала шутили, а потом некоторые начали всерьёз говорить. Я снова расспрашиваю: кто слышал? кто видел? Никто не знает. Один говорит: «Николай видел»; Николай — «Проць говорил»; Проць — «Семен откуда-то слышал»; Семен и сам не помнит, откуда слышал, но, мол, вроде от Мортка-наставника. А Мортко всё отрицает, всем в глаза плюёт.
И вот года два спустя, весной прошлого года, нашли в одной старой яме кости. Узнали мы по кольцу на пальце и по ремне, что это был Иван. Ремень был пустой, порезан ножом. Тут и пришла мне в голову мысль — до сих пор не отпускает. Плохая мысль, очень грешная, если несправедливая. Но, взвесив всё, я сказал себе: «Это никто иной, как Мортко — сначала опоил Ивана, подговорил каких-то людей, чтобы меня до беспамятства избили, а потом ограбил беднягу и бросил в яму». Начал я снова расспрашивать, искать, а когда через два дня приехала комиссия осматривать кости, пошёл я и всё рассказал, как на исповеди. Господа слушали, записали всё в протокол, вызвали того и другого — Мортка, жену Ивана, шинкаря, снова записали протоколы, а потом взяли да… и арестовали меня. Я не знал, что со мной собираются делать, зачем в Дрогобыч везут, но думаю себе: «Ну, может, так и надо». Радовался, глупый, своей беде. Держали меня около месяца, дважды вызывали на допрос, а потом отпустили. Возвращаюсь сюда — что нового? Ничего. Вызвали ещё раз Мортка, жену Ивана, троих из Тустанович. Сказали: передали дело в Самбор, в окружной суд. И вот уже больше года тянется этот суд, а конца нет. Сколько я себя за это время по всяким инстанциям истаскал! В Самборе был раза два, а в Дрогобыче — и не счесть!… Адвокату отдал что-то около пятнадцати ринских. «Ну, — говорит, — возможно, что тот вор Мортко и вправду прибрал Ивана к рукам, а деньги забрал себе. Но в суде это надо доказать точно, а всего того, что ты тут рассказываешь, пока недостаточно. Ну, — говорит, — надо пробовать. Если умный судья возьмёт это дело, может, и раскопает больше, чем ты знаешь». Ну, видно, не раскопал! Самборский судья показался мне таким беспомощным и нелепым — ай-ай! Спрашивает что-то пятое через десятое — видно, не знает, с чего начать, а может, и знает, да не хочет…
А тут в Бориславе всё стихло, как крышкой накрыли. Мортко сначала, понятно, был перепуган — ходил белый как смерть, ко мне и не приближался. А потом осмелел, начал смеяться и надо мной издеваться так, что я в конце концов вынужден был оставить ямы Гольдкремера и перейти вот сюда, к Гаммершлягу. Хоть, понятно, оба — волчьи пасти!… И вот Мортко вышел сухим из воды. За ним, видите ли, стоит сам Гольдкремер, а это такой богач, каких свет не видывал — где бедному рипнику против него права искать… А мы что! Иванова жена, бедняжка, с ребёнком на службе, а я тут бьюсь в этом аду и, видно, уже навеки не выберусь. Но не за себя мне больно! Что я — пустяк. А вот что человек погиб, пропал ни за грош ломаный, а тот вор — ходит себе и смеётся! Вот это гложет, что для бедного рабочего правды на свете нет!
Матий замолчал и, тяжело вздохнув, склонил голову. Андрусь и Бенедьо тоже молчали, подавленные этим простым, но таким безмерно тяжёлым рассказом.
— А знаешь, побратим Матий, что я тебе скажу? — сказал наконец Андрусь каким-то взволнованным, почти гневным голосом.
— Что же?
— Что ты — большой дурак, вот кто ты! Матий и Бенедьо удивлённо посмотрели на него.
— Почему же ты мне это раньше не сказал?
— Почему не сказал? — нехотя переспросил Матий. — А зачем было говорить?
— Тьфу, сто чертей на такую голову! — рассердился Андрусь. — Ведёт дело с жидом — дело, которое, если бы выиграли, могло бы стать примером для всех бедных рипников, показать им, что нельзя безнаказанно обижать рабочего — а для того, чтобы выиграть, нужны свидетели, а он молчит, не заявляется, только сидит себе в углу, носом клюёт — ну скажи, это разумно?…
Матий призадумался и погрустнел.
— Эх, два свидетеля! — сказал он. — Я же тебе, Андрусь, говорю, что только теперь вспомнил про этих двух свидетелей, только теперь, с опозданием. Потому что, во-первых — кто теперь их найдёт…
— Я найду! — резко перебил его Андрусь.
— Ты? — вскрикнули Матий и Бенедьо.
— Да, я! Потому что я сам, вместе со стариком Стасюрой, тогда видел тебя в шинке.
— Ты? И Стасюра? Так это вы были? — вскрикнул Матий.
— Да, мы.
— И Ивана видели?
— Как же не видели — видели.
— Пьяного?
— Пьяного.
— С Мортком?
— С Мортком. Когда началась с тобой драка, мы оба хотели тебя защитить, но одному так ударили Стасюру, что тот упал без сознания. Мне уже было не до тебя — я понёс старика в боковую комнату, где был Мортко с Иваном. Привёл его в чувство, а тем временем Мортко всё крутился возле Ивана — то водки поднесёт, то пива, всё его заговорить пытается, чтоб со мной не говорил, а потом повёл его куда-то с собой. С тех пор я Ивана не видел. А когда мы с Стасюрой вышли в шинок — ты уже лежал на полу в крови, без сознания. Я не мог помочь нести тебя домой, только попросил двух рипников, рассказал им, где ты живёшь, а сам отвёл Стасюру домой. Вот и всё, что я знаю. Но мог ли я сам по себе догадаться, что это будет важно для твоего дела?
— Господи боже! — вскрикнул Матий, — так это значит, что теперь можно выиграть процесс?
— Кто знает, — ответил Андрусь, — но надежда теперь куда больше. Вот что бы было хорошо — найти тех, кто тогда с тобой дрался! Ты говоришь, что видел, как Мортко их подзуживал?
— Могу под присягой подтвердить!
— Вот и зацепка. Их можно допросить, спрашивать, подговаривал ли их Мортко. А если подговаривал — значит, с какой целью?
Лицо Матия всё больше светлело от этих рассуждений. Но тут новая мысль снова омрачила его.
— Э, да как же теперь найти тех, кто тогда начал драку? Я их совсем не знаю и потом так и не узнал.
— И я их не знаю, и тогда не обратил внимания.