Они уже давно метались во все стороны, чтобы найти для бориславского воска более надёжный и выгодный рынок сбыта, чем прежде. Да и сама природа их месторождений подталкивала к тому, что настало время сосредоточиться на добыче именно воска: воск должен был стать основой бориславского богатства, а нефть — лишь в большей или меньшей степени его подпоркой. Ведь надо знать, что в первые годы развития бориславской промышленности всё было наоборот: нефть составляла основной источник дохода, а воск, если его и находили в неглубоких ямах, либо вовсе оставляли в земле, либо добывали в малом количестве. Его брали случайные рипники, брали приезжие, которые заезжали в Борислав с разным товаром, — и увозили его домой иногда целыми глыбами. Евреи мало интересовались воском, особенно мелкие владельцы, у которых было по одной-две ямы. Но теперь дело изменилось. Нефть в большинстве ям истощилась, источники, которые, как думали евреи, будут течь вечно, начали пересыхать. А ещё эти проклятые американцы не только начали поставлять свою нефть в Европу, но и доказали, что их нефть оказывается и чище, и дешевле бориславской! Так что неудивительно, что главный интерес бориславского промысла пришлось перенести с нефти на воск. Евреи бросились разбирать неглубокие ямы и искать залежи, оставленные ранее; от главных шахт стали прокладывать боковые штольни, прямые и крутые — как понадобится. Начали также бурить глубже: если раньше самые глубокие ямы были 30–50 саженей, теперь дошли до 80–100; чем глубже — тем толще были слои воска, тем богаче и значительнее были жилы. Одно только тяготило бориславских магнатов — высокая стоимость очистки воска: его перегонка с применением серной кислоты и другие процессы, необходимые для превращения жёлтой, земляной массы в белый парафиновый воск, стоили дорого; цена парафина хоть и была высокой, всё же не обеспечивала фабрикантам ни быстрого, ни большого заработка. И тут, как посланник с неба, появился изобретательный бельгиец со своим открытием! Производство церезина, — писал он в своём объявлении, — обойдётся дешевле, чем изготовление чистого парафина. Далее, у церезина уже обеспечен сбыт в Россию. А сам изобретатель — бельгиец! А бельгийцы, как известно, народ солидный, деловой, надёжный — не то что ветреные французы или пройдохи немцы! Значит, прибыль будет быстрая, большая и верная!
И Герман, и Леон, прочитав объявление Ван-Гехта, тут же написали своим агентам с просьбой разузнать подробности, прояснить условия, и пообещали, в случае обнадёживающих перспектив, сами приехать в Вену и довести дело до конца. Только вот агентом Германа был некий солидный немец-делец, который хоть и сдирал с Германа хорошие деньги, зато умел вести дела в Вене. Получив поручение Германа, он пошёл с ним прямо к Ван-Гехту, расспросил его о деталях, немного поторговался и, добившись от него обязательства держать предварительное соглашение в тайне, пообещал, что в течение недели-двух сам предприниматель прибудет и заключит окончательную сделку. При этом агент уверил Ван-Гехта, что Герман — человек надёжный и основательный, и что, заключив с ним договор, можно быть уверенным в успехе. Разумеется, агент заранее пытался выбить из головы Ван-Гехта мечты о будущем миллионе, но при этом уверял, что на полмиллиона он всё же может рассчитывать, и что его доверитель, как никто другой, способен выполнить это обещание. Ван-Гехт, хоть и с сожалением в сердце, согласился на всё: пусть и не миллион, но и полмиллиона — это всё же прекрасное состояние, о котором он когда-то и мечтать не мог. Агент ещё раз настоял на том, чтобы Ван-Гехт хранил их соглашение в тайне, а бельгиец, не подозревая, зачем это нужно, тоже согласился. Вскоре агент телеграфировал Герману о положении дел и просил как можно скорее ехать в Вену для заключения договора. Мы уже знаем, в каком настроении и при каких обстоятельствах застала его эта телеграмма.
Тем временем и агент Леона Гаммершляга не дремал. Это был проворный, хитрый венский жидёнок, давно знакомый Леону. Он за скромную плату служил ему агентом, ведь Леон, как и все так называемые немецкие либеральные евреи, хоть и любил сверкать и блистать перед людьми, в делах оставался скупым и нечистоплотным купцом. Потому он предпочитал держать хоть какого паршивенького, но дешёвого агента. Правда, этот агент умел хитро устраивать дела Леона: «под его рукой» тому велось, и Леон уже несколько раз посылал ему щедрые премии в знак признания. Вот этот агент и теперь уладил важное дело к великой радости Леона. По своему обычаю, он не действовал прямо, как немец, а кружил, вертелся, вынюхивал, расспрашивал через третьи руки. И вот распространился слух, будто Ван-Гехт выдвигает неслыханно высокие требования. Сам немец, агент Германа, рассказывал в кругу своих знакомых, что ходил к бельгийцу (не говоря, от чьего имени) и что тот выдвинул такие условия: он согласится руководить фабрикой церезина, если предприниматель обеспечит ему семилетнюю непрерывную службу с жалованьем в 5000 ринских в неделю и ещё в последние два года — 5% дивидендов с чистой прибыли от продаж церезина. Такие высокие требования могли, конечно, отпугнуть кого угодно; у агента Леона отпало всякое желание идти к Ван-Гехту. Но он нашёл другую лазейку. Несколько дней назад, как раз после заключения соглашения с немцем, Ван-Гехт закрыл свою лабораторию, постаравшись её продать, и также распустил своего помощника — Шеффеля, который теперь, без места и заработка, жил на одной из тесных улочек венского предместья.
Вот к этому Шеффелю и отправился агент Леона и начал его расспрашивать и выведывать. Он выяснил, что Шеффель точно знает секрет производства церезина, способен наладить котлы и аппараты, словом — в состоянии руководить всей фабрикой. Правда, Шеффель, человек бедный, робкий и совестливый, сперва, конечно, оттолкнул бы любого, кто прямо предложил бы ему: «пошли и фабрикуй церезин!» Но хитрый жидёнок не сказал ему этого прямо, а сразу после разговора с Шеффелем написал письмо Леону с советом ехать, потому что хоть Ван-Гехт и выдвигает очень высокие требования, всё же, с другой стороны, это дело можно уладить гораздо выгоднее и проще.
А пока агент занялся «обработкой» Шеффеля по-своему. Он сдружился с ним за кружкой пива, несколько раз навещал его у дома и внимательно пригляделся к его бедной жизни. Шеффель жаловался ему на бедность, на отсутствие заработка, а жид, как назло, рисовал перед ним яркие, блестящие картины доходов, богатства и благополучия, намекая всё отчётливее, что и для него не закрыты двери в тот золотой рай. Бедный Шеффель вздыхал и снова заводил свои жалобы. Чтобы привязать его крепче, жид несколько раз деликатно одалживал ему небольшие суммы, каждый раз обещая, что подыщет для него место — такое, что он будет благодарен за него всю жизнь. Шеффель недоверчиво качал головой, но жид так упорно гнул своё, что бедняга постепенно как будто туманился, как будто безвольно отдавался на волю течения блестящих еврейских обещаний. Достаточно сказать, что к приезду Леона Шеффель уже был почти полностью подготовлен к задуманному агентом.
Леон прибыл в Вену, не зная, как агент собирается уладить дело. А когда услышал его план — сначала растерялся. Но это была не отверженность, а лишь замешательство: после более длинной беседы с агентом он согласился на всё и велел привести Шеффеля в свой отель. Тут, после недолгой борьбы, под давлением нищеты своего положения и под блеском Леоновых обещаний, Шеффель уступил. Он пообещал Леону, что поедет с ним в Борислав и будет тайно вести производство церезина — и за довольно скромную плату. А чтобы замаскировать строительство и деятельность новой фабрики, и отвлечь людские подозрения, Шеффель, не зная галицких реалий, посоветовал Леону объявить, будто строится небольшой паровой мельник.
Леон, как мы знаем, и сделал это, не подумав толком, к чему такой совет может привести.
Уладив дело с Шеффелем, Леон не остановился. Он бросился искать сбыт для будущего церезина. С помощью своего агента ему удалось через какое-то время найти нескольких русских еврейских капиталистов, временно находившихся в Вене. Те с радостью взяли на себя посредничество в поставке церезина и действительно, через три недели Леон уже заключил с новообразованным в России «Восковым союзом» контракт на поставку в течение полугода 200 тысяч центнеров церезина — на таких выгодных условиях цены и перевозки, что он уже наперёд мог подсчитать чистую прибыль от одной этой сделки примерно в 100 тысяч ринских. Тогда он, захватив с собой «золотодайного» Шеффеля, ринулся в Галицию, чтобы немедленно взяться за дело. У него в Бориславе было готово 10 тысяч центнерных глыб воска в складах. Два или даже четыре раза он надеялся сразу же закупить воск за собственные деньги у мелких владельцев ям по дешёвой цене, позже его контрагенты должны были прислать в Борислав своих людей, чтобы убедиться на месте, сколько и какого воска произведено, и тогда Леон должен был получить ту часть договорённой суммы, которая соответствовала стоимости подготовленного воска. За эти деньги он надеялся поставить остальное по контракту, так что оставшиеся средства стали бы его чистым доходом, за вычетом разве что платы Шеффелю и затрат на строительство фабрики.
А Шеффель в это время не сидел без дела. Чтобы зарекомендовать себя перед «работодателем», он составил подробный план новой фабрики, вместе с агентом заказал котлы, трубы и прочие необходимые металлические приборы на венских заводах, добившись при этом максимально быстрого их изготовления. Таким образом, за три недели пребывания в Вене Леон, безусловно, хорошо потрудился над закладкой своего богатства и своей будущей удачи. Всё это время он бегал, как в лихорадке, ни с кем не встречался, не развлекался, не заходил к знакомым, даже не поздоровался с Германом Гольдкремером, которого несколько раз встречал на улице в толпе. Общая спекулятивная горячка охватила и его — мир менялся у него перед глазами, и в этом мире Леон уже не видел ни друга, ни брата, ни правды, ни кривды — ничего, кроме золота, богатства и блеска.