— А я сам дрожу, как осиновый лист.
— Ты пойдешь! — крикнула она и со всей силы толкнула меня в яму.
— Боже! — вскрикнул я, падая, — и проснулся. Пропади ты, марево, осиновое! И Христос его знает, что это значит, тот сон?..
5. В глубину!
Ну, завязывай же этот канат скорее! Да покрепче, бедняга, — а то как оборвется да я упаду, так безголовье тебе будет!
Ну, чего смеешься, — ты, туман какой-то? Лучше бы посмотрел, в порядке ли ветряк, дует ли нормально? А где проволочный фонарь? Или думаешь, у меня кошачьи глаза, что я и без фонаря буду видеть в такой глубине? (А и вправду, — глубина, господи! Волосы дыбом, как гляну вниз! Бррр! А темень-то какая! А запах оттуда такой... Пресвятая мать, помоги! Хоть бы раз, — а потом человек привыкнет!)
Ну, ты, туман! Зачем крутишь ворот? Разве не видишь, что я еще на краю стою? Дай же мне в бадью нормально встать, — не торопись! Подай сюда зубило! А кирка вот, — хорошо! Топор и долото надо будет взять в руки! Ну, — теперь! А крути медленно, — слышишь? Медленно! А как позвоню, так чтоб тянул живо! (Кто его знает, что с человеком может случиться? Сразу буду звонить, как что! Черт бы побрал этот канат! Такая собачья тонкость. А я ведь парень не легкий: а ну, как оборвется наполовину? Эх, да ведь Иван тяжелее, а под ним не рвался!) Ну, с богом! Крути!
Ууу! Как я качаюсь! Где я? Что со мной? Темно в глазах, — оклад ямы, чего она кружится вокруг, — зачем так быстро вверх летит?.. А что там наверху? То ли ворот заело, то ли что, что меня не опускают вниз?.. Почему из ямы дует ветер, а наверху его не слышно?.. Господи, как темно, как страшно! А где это дно? Ничего… ничего! Лишь тьма, — и вонь! А какая вонь густая. Как тяжело дышать!.. И почему они не гонят воздух сюда?.. О, какой ветер снизу, какой ветер, — как всё кружится, летит… Матей правду говорил — страшно!.. Где я? Уже так долго лечу, — а дна всё нет! И вот уже фонарь светится. Где дно? Боже мой, они врали, — неправда, что яма всего пятьдесят саженей глубиной. Я уже за это время добрую четверть мили пролетел!.. Ох, как сердце колотится в груди! Что со мной будет? Ведь если начну задыхаться, то пока меня вытащат, десять раз дух испущу!.. Пресвятая мать, — спаси меня! Святой отец Николай, — не дай погибнуть!.. Нет, нет! Я падаю! И как быстро! Дыхание захватывает!.. Кровь пульсирует к голове… И всё ещё нет дна. Лишь обшивка да обшивка! А что, если порода обрушится сбоку, проломит и свалится на голову?.. Ведь уже не с одним так бывало. Ведь из нашего села Сень Яцишин так погиб. Камень его раздавил… Святой боже, не дай грешной душе погибнуть!
А это что со мной? Всё ещё падаю? Вижу, — нет уже… Свет… Нет, я на дне! Ах, слава тебе, господи! Вот оно, — дно, дно!
Ой, какая высота надо мной. Мороз по коже!.. А это что? Там уже ночь? Какое-то небо темное… Ба, то ли свечи, то ли звезды на небе видно?.. А ведь еще рано было, когда я спускался! Почему там звезды видно? А может, это мне так мерещится?.. Пропади ты, маро!..
6. В штольне
Как тут тесно! Как тут темно, душно, жутко!..
Мой фонарик, будто задавленный тьмой, — еле-еле мерцает. А это что за темные пасти, будто вход в лисий лог?.. Это та самая штольня?.. А как туда влезть, — а как там работать?.. Господи, да тут человек согнется в три погибели ещё до того, как удушье дух захватит!..
Э, нет! Внутри она пошире немного. Вот, — как-то начинаю привыкать к этой тьме. Честное слово, у человека будто бы кошачьи глаза вырастают. О, вот тут, видно, Иван позавчера копал. Тут бы, гляжу, и мне вставать. Гм, а не знать, скоро ли эта порода поддастся?..
Гм, за работой будет не так страшно. Надо работать усердно — хотя, клянусь, ради такого пса-жида и раз зубилом ударить не стоит. Пусть знает, как бедному рабочему недоплачивать! Но всё же, вижу, мне самому лучше будет — начинать. Только тяжело, — душно, — ох, как душно!.. И почему они там, туманы, воздух лучше не гонят?..
Какой Матей глупый — а хвастун!.. Мол, не умею связывать настил? Эх ты, дурачина! Интересно, чьи лучше связаны: мои или твои? Ну-ка, покажи такую силу, чтоб это вязанье порвало!..
А как он меня пугал! Кто бы подумал, что я сейчас перепугаюсь! А я тут, как у себя дома… (Только тяжко как-то!.. Гм! И мороз временами по спине лезет. Но это пустяки!)
Ну-ка, ты, зубило! У тебя жало острое, у тебя зуб железный, как у той бабы-яги… (Почему они лучше не гонят воздух, — мне всё тяжелее!..) Ну-ка, бедняга, покажи свое мастерство! Раз-два-три! Бумм!.. А это что так загудело?.. Ведь раньше, как бил зубилом, было будто в подушку. Глухо! А теперь гудит, как из пустой бочки. Ну-ка ещё раз. Гудит, — сильнее гудит. Что это?.. (Ага, это, вижу, у меня в ушах шумит! Ничего. Послышалось. Но почему сердце будто молотом по груди бух-бух-бух?.. А кровь — сам слышу, как пульсирует к голове…)
Нет, это ничего. Тут надо еще прокопать на локоть, — потом буду делать следующий настил. Как странно блестит этот топор в свете моего фонаря! Живая нужда, — будто улыбается, — на меня железный зуб наставляет. Тьфу, маро, исчезни!...
А с этой доской что? И она гудит? Или стонет, будто в агонии?.. Как тут странно, в этой штольне!.. Точно так выглядела та яма, в которую меня во сне толкнула эта Задуха. Задуха!!.. А что? Может, это и вправду женщина такая, что душит шахтеров? А может, я докапываюсь до её подземного царства, — вот и стена гудит?..
Боже! Что это такое? Кто-то будто холодной рукой схватил меня за шею! Хочу обернуться: не могу! Хочу вскочить: не могу! Не могу, не могу!..
— Кто тут?.. Ох, это ты? Чего ты хочешь от меня?.. Задуха, чего ты хочешь… от меня…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дзинь-дзинь-дзинь! Спасите! Спасите! Дзинь-дзинь-дзинь! Спасите!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
7. Задуха и её царство
Целую неделю! Святой боже, — а мне казалось, что и суток не прошло! А где я побывал, что повидал! Век бы рассказывал, и не договорил бы! И что это было: снилось мне или на самом деле я туда летал, — уже не скажу! Мне отчётливо кажется, что на самом деле. Потому что вот, я всё видел, как сейчас вас тут вижу. Ну а вы говорите, что меня вытащили без чувств, мертвого почти… А потом, — говорите, — как оттерли, то я целую неделю в горячке лежал? Угу, — чудо и только. Матей, чего не садишься? Садись вот тут, — а ты, Марунька, ближе, тут, возле меня! Так. Я вам расскажу, что я видел.
Вы знаете, как я спустился в яму. Ну, страшновато сначала было, тяжеловато, — но это пустяки. Я начал копать; сделал настилы, — копаю. Мне всё тяжелее, — будто что-то давит на грудь, — а я и сам не понимаю, что оно такое. Извиваюсь, работаю, — а в голову лезут всякие страхи, сказки, что я в детстве слышал, — потом и Задуха вспомнилась, — будто такая женщина, или что… Она же мне снилась именно той ночью. Едва я о ней подумал, как вдруг чувствую, — о, — прямо чувствую: кто-то хватает меня за шею, — и такой холодной рукой, как лёд. Я весь одеревенел. Чувствую, что стараюсь обернуться, — а не могу. Как-то, как-то повернул голову. Господи милостивый, — она сама, Задуха, стоит передо мной. И такая же, как я её во сне видел. Говорит ко мне, и так сердито, отрывисто:
— Что тебе тут надо?
Я до смерти перепугался. Ни слова сказать не могу.
— Разве тебе мало того, что я показывала этой ночью? Помнишь? Тогда я тебя ещё пощадила, — а теперь всё! Поздно! Ты мой!
Чувствую, как рука моя судорожно напрягается, чтобы схватить верёвочку от звонка, что болтался рядом. Но невозможно было, я будто скован. Чувствую тоже, что пытаюсь закричать: "Спасите!", но голос застрял в горле. Что-то давит на грудь, — будто тяжёлый камень, будто что-то такое.
— Нет, бедняга, — говорит Задуха, — не старайся. Пустая работа! Кто попал в мои руки, того я уже не отпущу! Пойдём со мной!
Она взяла меня на руки и понесла.
Мне стало как-то легче. Я свободнее оглянулся вокруг.
"Что за диво! — думаю себе. — Тут, где я недавно всего два-три раза зубилом ударил, — теперь такая широкая яма, что пара волов запросто пройдёт!"
А она прямо несёт меня в ту яму. Темно, холодно… Летим, летим долго. Тишина кругом. Я собрался с духом и спрашиваю:
— Куда вы меня несёте?
Она молчит. Снова тишина. Потом спрашивает:
— А сколько тебе лет?
— Двадцать три, — говорю.
— А есть у тебя отец, мать?
— Есть, — говорю.
— А богатые они, зажиточные?
— Нет, — говорю. — Ведь я бы не пошёл в это пекло, если бы не нужда да нищета. А то, знаете, жить-то хочется, хоть какое-никакое — но житьё!
— Ага, — говорит она. — Значит, жить тебе хочется?
— А кому ж не хочется? Хочется.
— И очень тебе жаль жизни?
— А как же не жаль? — говорю я. — В беде вырос, с беды сюда пошёл, — когда мне жить-то довелось? А так, думал, — заработаю немного, может, женюсь, — глядишь, с божьей помощью и не буду больше бедовать.
— Ага, — говорит она. — Так, так. Снова замолчала.
— Ну, — говорит потом, — всё. Теперь ты в моих руках. Пойдём, я покажу тебе своё царство.
И понесла меня по воздуху, так быстро, что у меня голова закружилась. Гляжу, — а передо мной цветущий луг, широкий. Тот самый, что я во сне видел. Холмики небольшие, — поля на них, нивы, покрытые ржаным колосом. Светло, весело, тепло, аж сердце радуется.
— Это ваше царство? — спрашиваю.
— Нет, — говорит она, — это царство моей старшей сестры. Его осмотрим позже. Моё царство вот здесь.
Мы подлетели к глубокой тёмной яме, — точно такой, как я видел во сне. Из неё густым черным столбом валил смрад. Но что страшнее всего, — из той ямы доносился такой крик, плач и вой, будто в муках умирают тысячи людей.
— Что там? — спрашиваю, содрогнувшись.
— Лезь, сам увидишь! — говорит она. — Это моё царство!
И понесла меня в тёмную, отвратительную бездну.
8. Участь шахтёров
Я оказался, знаете ли, в каком-то ужасном подземелье, что не то чтобы в жизни не видел, даже и во сне не мог бы представить. Сначала ничего, лишь тьма кромешная вокруг. Только крики какие-то, визг, вой, аж мороз по коже. Потом немного стало видно. Вглядываюсь… Что это? Будто штольня такая, тёмная, узкая и длинная, — вроде того. А людей полным-полно, — и все шахтёры. И все они такие чёрные лицом, и такие бедные, и такие страшные на вид. Этот с фонарём блуждает, тот с мотыгой, другой с зубилом. Все снуют, ползают — будто чего-то ищут.
— Что они ищут? — спросил я у Задухи, что стояла рядом.
— Смотри, — узнаешь, — сказала она.
И тут рядом со мной раздался крик…