Ивану не раз горько бывало слушать рассказы младшего брата, и не раз из-за того случались между ними мелкие ссоры. Но бедному парню и в голову не приходило искать глубинных причин, никогда он не пытался разобраться, почему родные обходятся с ним именно так.
Да и, впрочем, нельзя сказать, чтобы они его не любили! Упаси Господь! Ведь Иван был им не менее родной ребёнок, ведь он никогда не огорчал их ни непослушанием, ни обидным словом. Но всё же его любили не так, как старшего и младшего. Вот, к примеру, как-то везли они сено по крутому спуску над рекой. Михайло гнал волов, а Иван с отцом придерживали телегу, чтобы та не опрокинулась. Где-то, как назло, попалась выбоина — телега накренилась на Иванову сторону, прямо к обрыву. Старик-отец и ждать не стал — бросился к нему. И вот, если бы он на волосок опоздал, телега перевернулась бы тут же, и бедняга Иван оказался бы под тяжестью мёртвым. А так — оба ухватились за повозку, на Михайлика крикнули, чтобы гнал волов вперёд, и с духом перескочили через опасное место к броду. А когда волы встали в воде пить, Иван снял рубаху и промывал окровавленное плечо, рассечённое сучковатой ступенькой в тот страшный момент. Старик Василь сплюнул, перевёл дух раза два или три, и, обводя взглядом пережитую опасность, проворчал сердито: «Чёрт бы тебя побрал! Да к чёрту и повозку, и сено — а чуть не лишился сына! Пропади всё пропадом!»
Ну и что? Разве это значит, что Василь не любил Ивана?
Но теперь, когда не стало обоих его любимчиков-сыновей, когда не стало и старухи, которая, вечно хлопоча по дому, словно оживляла его, — каким круглым сиротой почувствовал себя Василь! Тяжёлым мертвецким сном он проспал ночь после последних похорон. А когда проснулся, солнце уже поднялось высоко. Огляделся — в доме ни души. Иван ещё вчера нанял двух парней и с раннего утра ушёл работать. Нужно было заниматься добытой нефтью, чтобы раздобыть денег на оплату долга за заложенное поле и на похороны панотцу. Иван, приученный с малолетства к неустанному труду, не стал ждать приказа отца и не хотел будить его. Сам договорился с жидовскими спекулянтами, которые наперебой пытались скупить у него «кипячку». Торг прошёл быстро, а старику Василю оставалось лишь подписать контракт. Иван тем временем, получив задаток, поспешил к «механику» (так называли простого столяра из Дрогобыча, решившего тут разбогатеть под громким титулом) и купил вентилятор для проветривания шахты. Затем закупил бочки и кадки, в которых по договору должен был доставлять нефть на новопостроенную дистиллерию (или «лютрунок», как говорили рабочие), и принялся черпать и добывать из глубин земли сокровище.
Работа спорилась. Нанятые рабочие болтали, шутили, а Иван всё делал молча. А тем временем Василь еле-еле поднялся с постели, встал посреди хаты, оглядел пустоту и беспорядок — и горько заплакал, словно на пепелище. Долго сидел бедняга под окном на лавке, на том самом месте, где часто видел покойную жену — то с прялкой, то с какой другой работой в руках.
Тоскливо и медленно тянулось время в осиротевшем доме. Некому было сварить ложку похлёбки. Василь будто совсем рассудок потерял — бродил по углам, как потерянный, ничего не делал, ничего не говорил — всё только думал и думал. Иван тем временем всё хозяйство взял на себя, не смея и не имея сердца заставлять отца к работе, видя его тяжёлую скорбь. Он не знал, что работа — это лекарство от сердечной боли и тоски, и потому позволял этой боли расти в отцовском сердце. Но нередко, возвращаясь вечером домой, заставал Василя в необычайно слёзном и разговорчивом состоянии — признак того, что старый сирота от скуки и печали начал выпивать, чтобы залить «червя в сердце». Иван не решался упрекать его, просто ужинал, чем Бог послал, ложился спать и вскоре засыпал крепким сном, не слыша, как Василь до полуночи то причитал, то говорил сам с собой.
И соседки с родственницами часто заходили к Василю, навязывая ему без толку утешения и советы, беспокоя его своим шумом, а иногда — где что убирали в доме. Но бывало, не заставши Василя в хате, шли искать его в кладовку. Там стояла ещё нетронутая смертельная постель покойной жены, — а в другом углу, в сундуке, стояла обычная бутылка с горилкой, которой бедный Василь пытался приглушить боль и тоску. И не раз слышали соседки, как он ходил по кладовке тяжёлыми шагами, всхлипывал, как ребёнок, или громко говорил, обращаясь к углу, хоть сквозь стены невозможно было разобрать слов. Соседки кивали головами и шептались между собой: «Это, наверное, покойница приходит». И скоро, словно в колокол ударили, по всему Бориславу пошёл слух, будто Василиха ночами наведывается к мужу в наказание за то, что сам он по собственной вине погубил обоих сыновей.
Но Василь ничего не слышал и не догадывался, что о нём говорят в селе.
VIII
Иван, заключая контракт с жидами на поставку определённого количества кипячки, немного приукрасил богатство шахты. Немало к тому способствовали и сами жиды, с которыми он торговался. Они уверяли, что шахта богатая, что нефть будет постоянно подниматься, что за день он едва успеет вычерпать то, что за ночь натечёт. А между тем не прошло и недели, как кипячка в яме закончилась, а новой всё не было. До выполнения контракта ещё немало, а добыть больше невозможно. Иван ждал день, второй, третий — кипячка не появлялась. Надо было либо копать глубже, либо... иначе беда: жиды день за днём давят, требуют остальное. Бедному Ивану стало туго, хоть в петлю лезь. Половину денег отец уже взял — за то, что было условлено. Из этих денег заплатили долги, — ну, и не осталось и на то, чтобы продолжить копку. Это Иван знал хорошо, потому и не заводил с отцом разговоров об этих делах, только ждал с нетерпением, когда же, наконец, нефть вновь подступит.
Но дождаться её было невозможно.
Тем временем срок контракта неумолимо приближался. Иван, почти доведённый до отчаяния вечным крахом своих надежд, решился наконец поговорить с отцом. В один вечер, когда на улице ветер выл и хлестал по глазам мелким холодным дождём, Иван, войдя из сарая, повесил шапку на гвоздь, развёл огонь в печи и поставил миску картошки печься в горшке — на ужин для отца и себя.
Василь, у которого от злоупотребления горячим напитком отнялись ноги, а лицо горело, сел на лежанку и, не говоря ни слова, подставил руки к пламени.
— Тату, — начал Иван неуверенно, — вот, знаете, беда у нас.
— Ой, а разве ещё? Конечно, беда, — мама умерла! — прошептал Василь, поднося рукав к глазам.
— Не то, тату! Умерла мама, — ну, дай им Господь душе лёгкой! Что человек сделает против воли Божьей? Но тут другая беда. Жиды требуют нефть, а в яме её нет.
— Отдай им! Отдай им всё, что есть! И яму, и всё — пусть берут! Это кровь моего бедного Михайлика.
— Ну, а что же нам делать? Чем дышать будем?
— Что делать? Бога благодарить! — сказал Василь твёрдо и замолчал. Напрасно Иван пытался договорить с ним до конца, обсудить всё разумно. Василь молчал и молчал, только иногда всхлипывал, как ребёнок, хоть слёз на лице видно не было.
На улице послышалось хлюпанье, будто кто-то пробирается по глинистому болоту, — скрипнули сени, и в хату вошёл высокий, худой, косоглазый жид Шміло. Его длинная бекеша, подгнившая внизу, вывернулась и висела лохмотьями, билась о грязные худые голени. Рыжие волосы едва выглядывали из-под помятой шляпы, а борода, красная, как жар, торчала вдоль щёк острым клином, как огненный топор.
— Дай бозе! — коротко сказал он, входя в хату и касаясь шляпы своей грязной рукой.
— Дай бог здоровья! — мрачно отозвался Иван.
Василь вздрогнул при входе жида, обернул своё побледневшее лицо с блуждающими глазами и стал всматриваться в Шміла с каким-то детским, бессознательным страхом.
— Ну, што? — спросил жид, подходя к Ивану.
— А что ж? Беда!
— Как беда? Почему беда?
— А нефть не поднимается, и всё тут. Что поделать? Думал копать дальше, а денег нет.
— Ну а что будет с нами? Вы же знаете, срок контракта истекает.
— Знаю, но что я могу? Разве так: вы дали отцу половину суммы — значит, за 500 кадок, так?
— Ну да, — кивнул жид, вытянув при этом шею, как кот, который вот-вот прыгнет на мышь.
— А я вам уже 800 поставил — значит, до контракта недостача только 200. Знаете что — заплатите мне за них, как за 300, я на эти деньги начну дальше копать и довезу остальное.
Жид лукаво усмехнулся.
— Ге-ге-ге! Какие вы, Иванчик, умные, дай вам бозе здоговля! — сказал он и похлопал Ивана по плечу. — Но так не пойдёт. У нас так не положено. Из-за того, что вы не доставили вовремя, пропали ваши 300 кадок. Я вызову сюда господ из города и подам на вас в суд. Понимаете?
— Шутите вы! — сказал Иван, натянуто улыбаясь, хоть в душе жидовская речь его глубоко уколола, и по спине пробежал холодок, будто змея прикоснулась.
— Я не шучу, честное слово, нет! Мне не до шуток. Моё добро пропадает — мне не до смеха!
— Тату! — сказал Иван, слегка касаясь отца за плечо. — Тату! Вы слышите? Вот Шміло пришёл, требует нефть. Что делать? Посоветуйте мне!
— Всё ему отдай, всё, пусть забирает! — пробормотал полусонный Василь. — Проклятая работа! Два сына на ней погибли, старая умерла!
Проклятая работа! Счастья не принесёт…
Лицо Шміла засветилось бледной искоркой радости.
— О, видите, Иванчик, ваши тятенько куда более рассудительны, чем вы! Знаете что? На что вам эта морока? Продайте мне шахту! Всё равно толку с неё нет, а если копать начнёте — деньги уйдут, а кто знает, будет ли результат? А так — лучше!