Но он знал, что гроши, лежа без дела, не растут, и потому внимательно озирался по сторонам, прислушивался ко всяким слухам, исподтишка расспрашивал о выгодных сделках. Такая сделка вскоре подвернулась. Казна начала строить в Дрогобыче военное депо и искала подрядчиков для поставки различных строительных материалов. Времена были бедные, желающих подрядиться оказалось немного, а казна, стремясь ускорить дело, выставила лёгкие и выгодные условия. Это было именно то, чего ждал Герман. Он нанялся поставлять древесину и известь, но собственных средств у него на это катастрофически не хватало. Он крутился, изнурял себя, метался туда-сюда, но всё было напрасно. Надеяться на помощь со стороны не приходилось, и Герману оставалось совсем немного до того, чтобы потерять всё подчистую и снова пойти таскать кипячку в Борислав. Неожиданное, хоть и не совсем для него удачное происшествие спасло его на этот раз.
Еврей, у которого Герман жил несколько лет, узнав, что его слуга, простой рабочий, взялся поставлять стройматериалы для казны, сначала не поверил своим ушам, затем рассмеялся, а в конце, видя, что Герман и вправду не на шутку взялся за дело (внёс задаток в несколько сотен гульденов и начал подвозить дерево и известь), разозлился не на шутку — за то, что тот не сказал ему раньше, что не предложил долю в деле и т. д. А когда Герман, в довершение всего, попросил у него взаймы несколько сотен гульденов, гнев его дошёл до такого накала, что он не только отказал в деньгах, но, обругав молодого спекулянта, выгнал его из дому.
— Марш вон! — орал разъярённый еврей. — Кто знает, откуда ты деньги взял! Может, украл — а мне потом беда будет! Проваливай, чтоб глаза мои тебя не видели!
Герман собрал свои пожитки и ушёл. Больше всего его задела не обида и грязное подозрение, а зависть и отказ в займе. Что делать? Тут подрядчики подгоняют, требуют быстрее поставлять материалы, а он не может ни купить дополнительного сырья, ни даже оплатить фуры. Правда, в окрестностях Дрогобыча тогда и материалы, и перевоз стоили в пять раз дешевле, чем теперь, но у Германа почти совсем не было денег.
Он задумался тяжело. Если не уложится в срок, потеряет задаток, а надежды на помощь — никакой.
Уже вечерело. Назревала сырая, мерзкая ночь. Герман шёл, не думая ни о чём, кроме своего «гешефта», не обращая внимания ни на время, ни на погоду. В руке нёс небольшой свёрток. Его мысли, словно потревоженные воробьи в кустах, метались в разные стороны, ища выхода. Холодный пот выступал на лоб, когда в голову лезла мысль: «Придётся махнуть рукой на всё и...». Махнуть рукой на то, на чём он столько лет строил всю свою надежду на будущее! Нет, этого не будет! Он должен ещё найти способ, должен что-то придумать! Постепенно стемнело, холодный дождь начал бить в лицо Германа. Мелкие, едкие, ледяные капли упали на его разгорячённое лицо так неожиданно, что он вдруг остановился и огляделся по сторонам, словно очнувшись от сна, вспоминая, где он и что с ним происходит. Только теперь он вспомнил, что его выгнали из дома, и что нужно где-то переночевать.
«Надо идти в шинок переночевать», — подумал он и огляделся, чтобы понять, в каком пригороде оказался.
— Да это же Лан! — пробормотал он себе под нос. — Как же я сюда забрёл аж с Зваричского предместья? Тьфу!
И он тут же развернулся, чтобы вернуться на Зваричское и пойти туда на ночь в знакомый шинок, где обычно собирались рабочие. Разворачиваясь стремительно на краю улицы, он в сумерках задел локтем какого-то человека и чуть не сбросил его в глубокую канаву у дороги.
— A ruach an daanen tat'n arani! — крикнул на него звонкий девичий голос, и в тот же миг две мягкие руки обвили его руку так внезапно, что он вздрогнул всем телом и едва сам не потерял равновесие.
— Nu, wus is? — спросил он, поворачиваясь туда, откуда исходила угроза. Несмотря на резкие слова незнакомки, в его голосе не было ни гнева, ни жестокой грубости. Прикосновение мягких рук произвело на него странное впечатление; сам он не понимал, что это было, и стал вглядываться сквозь сумерки в незнакомку.
Это была еврейская девушка, лет, может быть, двадцати, полнолицая, черноглазая, хоть и не особенно красивая. Подобные лица Герман видел десятками каждый день на улицах, но тогда, в вечерний час, под воздействием её нежного прикосновения, лицо показалось ему чем-то особенно привлекательным, глаза — живее, голос — приятнее. Одним словом, он будто зачарованный, с глупым видом уставился на девушку. Даже теперь, вспоминая ту встречу и всю сцену на улице, Герман сплёвывал с досады.
— Вот где уж меня лихо настигло — посреди ровной дороги! — пробурчал он, нахмурив лоб. — Дурак я тогда был, и всё тут!
Но тогда, при первой встрече с Ривкой, Герман был далёк от подобных неделикатных мыслей и обвинений. Впрочем, он даже ни к каким мыслям сразу не пришёл, пока над ухом не прозвучал её звонкий смех. Этот смех отрезвил его.
— Ну чего стоишь, глаза вылупив! — сказала она. — Гляди, дождь будет — шевелись!
Она хотела уйти, но Герман невольно, машинально схватил её за рукав и улыбнулся. Она посмотрела на него странно — наполовину сердито, наполовину вызывающе. Герман осмелел, начал разговор, идя рядом с ней. Так завязалось их первое знакомство.
Ривка, как и Герман, была сирота: её родители тоже умерли от холеры, она осталась маленькой девочкой под опекой старой тётки, у которой и жила по сей день. Та тётка, бездетная вдова арендатора из Залесья, взяла её как свою и пообещала, что при выходе замуж даст ей пятьсот гульденов приданого и всё необходимое. Ривка рассказала обо всём этом Герману ещё в тот же вечер, когда он провожал её домой. Герман, оставив её у порога, пошёл в шинок переночевать, задумавшись: «Счастливый случай... Если бы только удалось! Возьму — женюсь на Ривке, а её приданое может хоть как-то выручить!» Эта мысль засела у него в голове, и он твёрдо решил её реализовать. К тому же терять время было нельзя — дело срочное, а Герман хотел как можно скорее добиться своего. Уже на следующий вечер он подстерёг Ривку, когда она шла в город, и высказал ей свою мысль. Она сначала смутилась и одарила его своим обычным «a ruach an daanen tat’n aran!», но, когда Герман подробно рассказал о себе и своих заработках, стала немного ласковее, временами поглядывала на него исподлобья, и в конце велела поговорить с тёткой. Дело удалось, хоть и не без привычных торгов и споров, и через две недели Ривка уже была женой Германа, а Германов «гешефт», поддержанный Ривкиными деньгами, стремительно пошёл в гору, принося Герману заметную прибыль. Женившись, Герман ощутил ещё более горячую жажду денег — он знал, что вскоре на его плечи ляжет содержание более многочисленной семьи, прокормление нескольких голодных и ленивых ртов. А ему так не хотелось снова впасть в старую нужду, да ещё с семьёй! Холодная дрожь проходила по телу, когда он представлял себе что-то подобное, — и потому он с головой бросился в «гешефт»: хватал заказы отовсюду, кого мог — обманывал, казну дурил на качестве древесины, на весе извести, подкупал сторожей и бесплатно вывозил половину брёвен из панских лесов — словом, был везде и снимал кору, где только хоть чуть-чуть отставала. Такая работа — мелкая, утомительная, неприятная, среди вечных ссор, проклятий, криков и унижений — пришлась Герману по вкусу. Она отнимала у него все силы, все мысли, не давала остановиться, заглушала в нём любой человеческий голос, кроме неуемной, жадной до выгоды страсти. Ривка и её тётка (Герман жил в их домике) смотрели на его неутомимую деловитость и радовались, восхищаясь ловкостью и умом Германа, когда тот вечерами в шаббат рассказывал им про свои хитрости и обороты. Все трое жили по-старому — крайне экономно. Ривка и её тётка занимались кое-какой работой, которая их кормила, а и Герману тоже много не нужно было. Таким образом, деньги понемногу собирались, и вскоре Герман уже мог вывести из оборота жёнкино приданое — как чистую прибыль. Когда в строительстве больше не нуждались ни в древесине, ни в извести, Герман взялся за поставки гонта, реек и других нужных материалов и на всём получал прибыль — благодаря своей ловкости и часто бессовестному обману гоев — возчиков и сторожей. Строительство депо растянулось на целых четыре года, и за это время капитал Германа успел вырасти до внушительной суммы — десяти тысяч. Кто-нибудь другой на его месте потер бы руки от радости, что удалось так хорошо заработать, и, помня старую поговорку:
«После прибыли — жди потери», спрятал бы деньги в надёжное место и стал бы жить как-то на проценты. Но Герман был не из таких. Борьба за крейцер, за гульден, а то и за сотни гульденов — борьба упорная, тяжёлая и беспрерывная — разгорячила его. Он искал нового поля, где можно было бы сразу вступить в бой с новыми соперниками. Такое поле уже существовало — и находилось оно в Бориславе.
Доме, знаменитый прусский капиталист, которому наша Галиция почти во всех отраслях промышленности обязана первым толчком, проезжая однажды через Дрогобыч, обратил внимание на странную мазь, которую евреи в кринках продавали крестьянам на рынке. Убедившись, что это нефть, загрязнённая землёй и другими минеральными примесями, он захотел увидеть место, где добывают эту мазь. Ему сразу указали на бориславские болота. Крестьяне рассказали ему, как она поднимается на поверхность воды, как сжигает траву и всякую растительность, — а некоторые даже заговорили о подземных проклятых воинах, чья протухшая кровь всплывает на поверхность. Доме, человек практичный, разумеется, не придавал значения таким сказкам, но быстро смекнул, что нефтяные жилы должны лежать неглубоко, раз нефть сама выходит наружу, и что они, должно быть, очень богаты. Он поехал в Борислав, осмотрел местность и решил немедленно начать пробу. У нескольких бедняков он за бесценок скупил доли земли и, наняв тех же бориславских парней, начал рыть узкие «дучки». Уже на глубине трёх-четырёх саженей показалась нефть. Доме торжествовал. Он тут же принялся строить перегонные заводы, советоваться с инженерами и мастерами. Но тем временем с другой стороны подступила туча, быстро затмившая его надежды.
По округе разлетелась весть между всеми более-менее зажиточными или просто мечтающими быстро разбогатеть — о находке Домса и о «чистом барыше», который можно с того получить.