"И лишь затем возвращение к вам — с расширенным горизонтом, с приобретённым опытом, познанием мира и людей — к серьёзным студиям с определённой целью".
"Стой, сын, — вмешался отец, появившийся на минуту, проходя комнату с кувшином в руках, чтобы набрать себе свежей воды самому, как любил это нередко делать. — За чей счёт?"
"Эдвардова отца". И тут пояснил Юлиян, что тот постановил наградить сына путешествием за границу, если тот окончит среднюю школу с хорошим успехом — после пройденной военной службы. Один молодой техник в его семье из Мюнхена[44] собирается в Англию[45] на долгий срок, и Эдвард должен был бы ехать с ним. А чтобы он, кроме Англии, узнал и другие города и страны, достойные посещения, и не ездил один, он решил дать ему в спутники его (Юлияна), который должен был бы не только секретарствовать, но и заботиться о его физическом состоянии и отчитываться его отцу обо всём как можно точнее. Это поручение он исполнял бы за гонорар, а расходы за путешествие для его особы не считались бы.
"И я честно заслужил на эту, так сказать, награду за свой труд от судьбы. Будьте спокойны, папа, я не из тех, кто принимает награды даром. (Вы и никто у нас не учили нас тому); а добродетель Ганге считает, что это он своему сыну даёт, а не то, как если бы имел дело с чужими".
"Так имей это в виду. Барская милость до порога[46], как говорит народная пословица. В путешествии человек много приобретает, и это может быть лучшей добычей твоей молодости. Но… время идёт, ты хватай за то, если оно действительно так должно быть, и раздумывай. Эдварду не нужно с каждым годом считаться, как тебе. Он сын состоятельных родителей — ты же…" — и тут прервал. Через мгновение добавил, что на его месте отказался бы от этого, взялся бы за свежие профессиональные студии и гнал до пристани.
"Без отдыха, папа?" — спросил сын с явным укором в голосе.
Что там такое "отдых". Поехал бы на несколько недель снова в горы и укрепился бы. Разве один так поступал! А и об одиноких родственниках, которых они там имеют, не нужно забывать. Сами они знают, как искренно относятся к ним. Правда, чужбина, путешествия обогащают дух. Но с другой стороны, нужно помнить, что люди рождены в зависимости и связаны одной струной с тем, что должно давать нам пропитание.
Юлиян слушал отца, а когда тот закончил, он ответил, что чувствует, что "путешествия" не отнимут у него того, что даст ему однажды пищу. Напротив. Они могут его умственно выше поставить. К тётке Софии в горы пусть в этом году едет кто-то из сестёр, он не может.
Сёстры почти в один голос запротестовали, услышав предложение Юлияна.
Как же это так! Мария набрала свежего материала для вышивки; ей нужны деньги "на разные свои расходы…" Зоня не могла оставить отца, обременённого работой, одного, он не такой сильный, каким себя показывает. Оксана снова пожала плечами, оправдываясь, что "благодарит Бога", что получила пересдачу (и не потеряла год), поэтому должна здесь с одной подругой к этому готовиться. "Считает", говорит, "считает" дни, когда станет учительницей, а с тем самостоятельной. Так кто же навестит родственников?
Она оглянулась на отца, но его уже не было. Он удалился из комнаты спокойно и беззвучно, как вошёл; и через время воцарилась тишина.
*
"Ну, скажи, Юлиян, — первой прервала молчание Оксана и дёрнула брата за блузу. — Разве Покутовка то село, откуда отец Захарий?"
"Да, Оксано. А что? — спросил. — Отец Эдварда владелец двух сёл. Этим летом, как сказал мне, они будут пребывать частично в Покутовке, частично в другом".
"То ты будешь какое-то время и у отца Захария гостить. Ты им самим прежде всего приглашён. Помнишь?"
Оксана говорила с нажимом.
"Он мне уже несколько раз и через Эдварда напоминал и повторно приглашал. Но так как я еду не к нему, а к Гангам, то и не упоминал об этом. Зачем говорить о лишнем".
"Так не будешь у него?" — спросила сестра Мария.
Брат нетерпеливо пожал плечами.
"Может, и зайду когда-нибудь к ним. Откуда мне знать?"
"Он тебя действительно искренно приглашал, Юлиян, — добавила Зоня. — Не забудь этого, такой добрый и честный священник, и как папа справедливо говорит: "наш человек"".
"В т о м — т о и в о п р о с, что наш; что имеешь его сразу на плечах, — ответил Юлиян раздражённо. — Я исполнил ему, мимоходом сказав, как сказал уже раз, фурманскую услугу, и за это должен быть кому-то обузой под названием — "гостя". Меня туда не тянет, если уж хочешь знать. У Гангов я с Эдвардом, словно с братом, ладим. Будем вместе заниматься иностранными языками… ездой и т. п. а тут…"
"А тут — кто тут такой, кто бы с тобой не ладил?" — вмешалась снова Оксана.
Юлиян нахмурил брови и минуту пристально смотрел на сестру, а потом, словно опомнившись, спросил: "Зачем вы мне это прошлогоднее безрассудство напоминаете?"
"Безрассудство, Юлий?" — повторила Оксана обиженно.
"Безрассудство, Оксано, пустота, а если хочешь, то чистая случайность, что каждому мужику может в дороге случиться".
"Обычно ты любишь выполнять свои обещания, брат, а тут…"
"И буду дальше это делать. Речь идёт лишь о том, что обещание побыть у них тяготит мою душу какой-то чёрной точкой. Я чувствую даже сейчас, в эту минуту, что пока с этим обещанием не справлюсь, оно будет расти в моей душе, пока не согнёт меня, а я не выношу, когда что-то пытается взять надо мной верх".
"Так справься с ним", — решительно сказала сестра Мария.
"И всё это словно мне нарочно устроено", — ответил брат нетерпеливо.
"Ты слишком с книгами сроднился, Юлиян, и всё, что не стоит в связи с наукой или вообще с духовностью, кажется тебе немилым или лишним. Я тебя хорошо знаю. Не становись уже теперь чудаком — и не сторонься людей. Не думай, что Эдвард Ганге составляет весь мир. Погоди!"
"Может, и так. Может, я чудак. Но таким я есть. Мрачный, строгий, как отец. В него пошёл".
"С чутким, замкнутым сердцем нашей матери, — добавила с ласковой улыбкой сестра. — Ах, как сильно будет тебя когда-нибудь любить та, что ты её сердцем изберёшь".
"Спасибо. Как буду попом по семейному желанию?" — спросил он, обойдя её слова, и улыбнулся вольно, что необычайно украсило его молодые правильные черты.
"Пусть бы и попом…"
"Попом, а может, и филологом, — поправила авторитетно самая младшая сестра. — И это так возможно. Правда?"
"Правда. Может, и так, а может, и совсем иначе".
"Тебе бы уже пора и влюбиться, брат".
"Ещё чего не хватало. Довольно мне вас всех в сердце, а не то ещё кого-то там, — ответил, — не смогу вынести столько добра".
"Тогда стряхнёшь нас, как орешки с веточек, и останется лишь она одна у тебя. Представляю себе, что это будет какое-то чудо природы", — закончила Мария.
"Нет, скорее какая-нибудь Антигона[47], что нас всех своим античным умом и героизмом одолеет, — пояснила Оксана. — Юлиян любит всё классическое, завершённое, так, может, ему достанется та, что будет ходить лишь с лирой и к великим делам призывать".
"Не трогайте Антигону, ведь это была прекрасная и славная фигура гречанки-патриотки. И не пророчьте, потому что…" — и брат улыбнулся, погрозив пальцем.
"А если сбудется… Гм?"
"Гм? и будет гм…"
Отец и мать вошли в дом. Подъехала карета молодого помещика, и нужно было закончить сборы.
В одно мгновение всё стало серьёзным.
Сын был готов к отъезду; накинул пальто нараспашку и подошёл к отцу. Прощался.
"Не переутомляйтесь, папа, и до свидания. Само собой разумеется, что перед отъездом в армию я сперва ещё у вас буду".
"Будь, сын. Мы старые", — ответил тот коротко.
Мать молча прижала сына к груди.
"Не зазнавайся, дитятко", — прошептала, ибо голосного голоса где-то недоставало.
"Эх, мама…" — вырвалось у него с уст, и он склонился слишком низко, чтобы поцеловать мать в руку.
Затем обратился к сёстрам.
Они стояли побледневшие, немые и лишь молча подали брату руки. В присутствии отца привыкли не проявлять сильных чувств. "Зачем?" — был бы спросил.
Часовщик проводил сына до калитки, за ним мать, а сёстры выбежали в сад… там их никто не видел…
*
"Он первый раз уехал надолго из дома", — сказала мать, возвращаясь в пустые комнаты, сдавленным голосом. "Нужно привыкать к его отсутствию. Это теперь начинается", — ответил часовщик коротко и, не обращая к ней лица, быстро зашёл в свою мастерскую.
*
Вечером мать с одной дочерью пошла по делам вышивки и рукоделия, которыми постоянно занимались и зарабатывали, а младшие Мария и Оксана остались дома.
Тишина царила вокруг их чистенького дома и в вечерних лёгких сумерках казалась он ещё белее. После отъезда брата у сестёр не было темы для разговора. Ходили, бродили, словно чего-то искали, и всё снова возвращались к нему, а в конце — замолкли.
Через время обе вышли из комнаты. На дворе стоял тихий вечер. Спокойный, с роем звёзд на небе, без малейшего дуновения ветра, а издалека доносилось до их слуха кваканье лягушек и напоминало деревню.
"Теперь было бы хорошо жить в деревне", — сказала старшая.
"Нет, в горах", — добавила ученица.
"Нет, на равнинах. И возвращаться вот так одному — или с кем-то вдвоём, молча по узкой тропинке сквозь высокие хлеба, которые должны быть слегка смочены вечерней росой, доходить до пояса и ласкать стан".
"Нет, в горах, Мария. Где-то спускаться с лесистой горы, слышать в долине шум горной реки и — в компании — чтобы возвращалось молча или пело вполголоса тоскливую песню… или чтобы где-то кто-то сказал хорошее слово… что-то серьёзное и — как говорит Юлиян… заманчивое. Над головой глубокое небо, луна полная раскалённая, а мы — идём, идём немного уставшие и… расходимся…"
"Ты поэтесса, Оксана. Что из этого выйдет?"
"Ничего. Я чувствую, что никогда не буду такой счастливой, как другие. Тоска, что мою душу вечно наполняет, никогда её не покинет".
"Откуда ты это взяла?"
"Сама из себя. Почему я всегда чувствую себя одинокой? Или снова везде и всюду мне самой достаточно? Как бы ни было весело, как бы ни было, Марийка, а меня внутренняя пустота преследует, а иногда даже среди шумной толпы к себе влечёт. Мне лишь вот с тем там хорошо".
И указала молча на небеса.
"Не знаю, уж Юлик на месте или нет", — сказала рассеянно Мария.
"Нет, пожалуй, только поздно ночью; они ведь поездом ехали".
*
Когда мать вернулась, управившись с делами, домой, и все девушки собрались на чистом чердаке для отдыха (летом они всегда там ночевали, чтобы поддерживать чище комнаты внизу), выглядели, словно группа ангелов, собравшихся на стражу. Тут и там какая-то становилась на колени к молитве и молилась непорочными устами; а затем, укрываясь своими длинными, распущенными волосами, словно крыльями, прятались под белые покрывала и умолкали.
"Может, и Юлик уже на месте и вспоминает нас?" — прошёл шёпот с уст самой младшей.
"Может…"
"Я завтра встану в пять, чтобы полить цветы и зелень и хоть час-два в саду поработать.