Он снял шапку, провёл рукой по лбу и через минуту остановился.
— Госпожа Вальде, — произнёс он неожиданно.
— Господин надпоручик?
— Госпожа Дора!
Она смотрела на него, слушала, а сама только молча кивала головой. Он говорил немного, не бурно, лишь слово за словом, сдержанно, будто голос застревал у него в горле, словно хотел сразу всё сказать одним словом или одним большим чувством. Её голова на миг склонилась на его плечо, а её уста спросили:
— Я могла бы вам помочь…
— Как? Ты бы… ты хотела бы… Дора?
— Хочу! — сказала она и поднесла платочек к глазам. — Если б ты знал!..
— Не плачь, Дора, — попросил он с облегчённым вздохом и поцеловал её, прижимая к себе.
— Боже мой! — ответила она, пылая. — Это у меня от неожиданного счастья…
— Ты никогда об этом не пожалеешь, Дора, потому что ещё не знаешь, как я тебя люблю.
— Но ты об одном забыл, Юлиан.
— Забыл? О чём?
— Ты забыл, что я Альбинская.
— Альбинская, но моя, и внучка той бабушки, что осталась верна своему народу и возродилась в тебе.
— Юлиан, я так много наплакалась тайком, что не смела быть такой, какой хотела.
— Нам не нужно клясться друг другу в верности, Дора.
— Нет, Юлиан, это излишне между нами.
— Завтра я буду у твоего деда и, пока ещё останусь здесь, буду каждый день у тебя.
*
"Как всё это сложилось, неужели это был сон? — спрашивала она себя. — Разве он и вправду говорил с ней, и завтра он сам придёт к дедушке?" Подходит к дому, видит освещённые окна в комнате деда, в комнате тёти Оли… О, как прекрасна бывает жизнь, когда в ней всё словно чудом складывается. Она — его невеста, его счастливая невеста! Подняла взгляд к небу, искала там чего-то… Умела ли она читать в звёздах?
"Тиха, как ночь, как море, глубока…".
Подходила к калитке. Не опоздала ли? Очень ли её там ждут? Никто ли не догадается о её счастье?
Из гостей застала ещё купца-армянина и старенького латинского ксёндза, которые как раз собирались домой. Дождалась, пока тётя Оля не отошла в свою комнату. Когда тётя, вздохнув, опустилась в своё кресло, за ней появилась Дора.
— Подай мне папироску, дитя, мне что-то тяжело на душе. Был ли Цезаревич дома? Как его мама? Здорова?
— Здорова, и он дома. Ах, тётушка, не будьте печальны! Не предвещайте беды. Разве вы не заметили по мне сегодня ничего? Посмотрите на меня.
Альбинская взглянула на Дору и улыбнулась.
— О, тётушка, вы заменяли мне отца и мать, так выслушайте же то необычное, что я вам расскажу.
Дора, словно грех, что прячет виновный от ближнего, а должен открыть, исповедалась своей старой искренней доверенной.
— Всё это прекрасно, моя дорогая, но между тобой и им не может быть союза. Ты не знаешь, что тебя ждёт. Дед никогда не даст на это согласия.
— Я хочу знать истинную причину, тётя. Я молода, я могу и с жизнью в бой вступить. Может ли меня постигнуть что-то хуже того, что я уже пережила?
— Может, это последствия печальных дней деда Юлиана Цезаревича, Господь один знает. Говорят, проклятие тянется до седьмого поколения.
— Какое проклятие, тётя? Я о таком в их семье не слышала.
— Тем лучше для тебя.
— Говорите прямо, тётя, я должна знать.
— Проклятие прабабушки твоего Юлиана Цезаревича, проклятие, что повторялось во всей семье твоего деда, не щадя ни виновных, ни невинных. Лишь тебя одну оно обошло стороной, если не считать катастрофы с Эгоном.
— Кто же провинился перед той страшной прабабушкой?
— Он сам, Дора, твой дед.
В доме стало тихо, часы на стене тикали, лампа на столе бросала тень из-под зелёного абажура, а тётя Альбинская рассказала всю ту странную историю, которую мы в основном знаем из записок отца Максима Цезаревича.
Дора воскликнула:
— А моя бабушка, моя прекрасная, дорогая бабушка, взяла маленького сироту под свои ангельские крылья, чтобы воспитать его честным украинским гражданином, а сама должна была умереть. О, как печально! И вам была причинена обида, дорогая тётя, ведь вы любили Юлиана Цезаревича так же, как я люблю своего.
— Но ты не осуждай виновника этого несчастья, ведь он раскаивался и с той минуты, как проклятие было произнесено, никогда больше не знал счастья. Он совершал благородные поступки, вёл христианскую жизнь, понимал чужие страдания, только после того своего печального, словно безумного поступка стал враждебен к нашей национальности, хотя до смерти своей жены никогда таким не был.
Дора рассмеялась презрительно, а тётя Оля подняла предостерегающе палец вверх:
— Думаю, это чувство ненависти родилось в нём из зависти к тому, что твоя бабушка до последней минуты своей жизни стояла за потомка своей нации.
Дора поднялась с места:
— Всё то, что вы мне рассказали, неутешно и печально. Оно свергло моего деда с пьедестала, на котором я привыкла его видеть. Пойдите к дедушке и подготовьте его, что завтра придёт кто-то и попросит руки его внучки, — вы уже знаете кто.
Панна Альбинская отошла, а Дора смотрела сквозь дом на гору. Одно окно спереди было освещено, — его окно. Она какое-то время ходила по комнате и вышла в сени, ведущие в комнату своего деда. Но тут, близко у дверей, остановилась, услышав внутри голоса. Говорил её дед:
— Я удивляюсь тебе, как ты, будучи старшей женщиной, можешь приходить ко мне с таким безумным делом? Разве ты не могла сказать себе и ей, что я никогда на такой интерес не соглашусь? Пора тебе уже избавиться от своего рабства перед ней, а ей освободиться от идеализма! Ей снова какой-то надпоручик в голову влез. Одного мало было!..
Дора закрыла лицо руками, прислонилась к стене, постояла ещё минуту и вошла внутрь.
— Мы уже, дедушка, с Цезаревичем обручились.
— Для твоего счастья вы расстанетесь.
— Но я его люблю.
— А мне этого мало.
— И он меня любит.
— С каких это пор?
— Дедушка, ох, Боже мой! Это уж его дело, но любит.
— Дора, будь уверена, что я желаю тебе счастья и хочу, чтобы твой муж любил и уважал тебя. Насколько мне известно, Цезаревич долго тосковал по своей первой невесте, и кто знает, не хранит ли он её и теперь в памяти. Теперь он в долгах, и когда его карьера под угрозой, он полюбил тебя… Цезаревич — большой спекулянт.
— Он завтра сам к вам придёт, поговорит.
— Мы примем его. Я сам увижу, как он тебя любит. Но я ещё спрошу тебя: у тебя есть имущество и согласилась бы ты заплатить его долги?
Дора кивнула:
— Да, деньгами за лес после Егона.
— Этого, госпожа Вальде, вам никто не запретит. Но что дальше? Цезаревич — надпоручик, и, кроме уплаты долгов, ему ещё нужна богатая жена. Офицерская кавция, как известно, тоже должна быть обеспечена.
Дора словно обомлела.
— Об этом я не думала до сих пор, — сказала побелевшими губами.
— Иди, дитя, — сказал Альбинский мягче, — я вижу, ты нездорова. Твои глаза горят, как в жару. Придёт надпоручик, тогда и поговорим.
Дора склонилась и поцеловала его руку.
— Спасибо вам, дедушка.
Ровно в 11 часов утра пришёл Юлиан Цезаревич. Тётя Оля ввела его в комнату Альбинского.
Приветствие было вежливым, хоть и холодным. Юлиан, после нескольких учтивых вступительных слов, заверил Альбинского во взаимной любви между ним и его внучкой, сказал о своём ожидаемом скором повышении и о некоторых неприятных препятствиях, которые постарается устранить. Директор слушал с острым выражением лица и спросил, как он представляет себе материальную сторону. Юлиан ответил, что не желает иного имущества, кроме необходимой кавции для жены, которая могла бы обеспечить ей существование в случае краха его военной карьеры.
— Что значит "крах"? Вы собираетесь покинуть армию?
Юлиан отрицательно покачал головой.
— Вы оставили богословие, хотя спешили стать "апостолом черни", а теперь, может, снова хотите вернуться к прежнему?
— Нет, с тех пор как я вступил в армию, я буду держаться меча.
— А какие у вас перспективы в армии?
— Моё знание и постоянная практика в иностранных языках позволят мне осуществить свой план стать переводчиком при штабе, также и во время войны.
— А какое обеспечение вы дадите вашей жене на случай краха вашей так называемой военной карьеры? Времена ненадёжные, моя внучка привыкла к достатку. Когда я вчера представил ей жизнь с бедным военным, пусть даже с обеспеченной кавцией, она признала мою правоту.
— На худший случай у меня есть умение хорошего столяра, которое всегда даст мне кусок хлеба и доступ к лучшим мебельным мастерским, ведь у меня есть свидетельства от лучших немецких мастеров.
Директор взял его руку:
— Здоровая и крепкая рука, проявляющая силу и хорошее происхождение. — Альбинский подал ему портсигар, и наступила пауза.
Взгляд Юлиана на мгновение упал на знакомый портрет покойной Альбинской в наряде невесты. Его лицо просветлело на миг, словно от солнца. Это же была словно живая Дора Вальде!
Альбинский это заметил.
— Понимаете ли вы, господин, что этот ребёнок для меня значит? Сколько заботы она мне принесла, пока я сохранил её такой, какой вы её узнали. А вы все приходите сюда и строите свои планы, хотите вырвать её у меня, последнее солнце моей старости? Как я могу поверить вам на слово, что она вам дорога? Вы, господин Цезаревич, достойный человек, хорошо воспитаны, и ваш характер, быть может, безупречен, как я слышал от знающих вас людей, и у вас есть то, чего редко у кого встретишь: духовное превосходство над своей средой. И я был бы горд назвать вас своим внуком, сыном или как там, но для моей Доры этого всего мало. Дайте серьёзное доказательство вашей любви к ней, дайте высокую цену, которую я от вас потребую. Я говорю твёрдо, но ясно. Я обеспечу вам должность, какую пожелаете, я оплачу все ваши долги, ведь Дора Вальде без меня этого не в силах сделать, я сглажу все неровности, что могут быть препятствием в вашей военной или гражданской карьере, всё моё, хоть и небольшое имение достанется вам и ей, но лишь дайте заявление перед венчанием, что вы отрекаетесь от своей национальности, меняете вашу фамилию на мою и что ваши потомки будут её носить.
— Мы не живём во времена Вишневецкого и Четвертинского[130], господин директор. А госпожа Дора Вальде знает об этих ваших условиях?
Альбинский злобно усмехнулся.
— У вас есть три дня на раздумья.
В прихожей, когда Цезаревич выходил, словно из-под земли возникла перед ним тётя Оля.
— Как себя чувствует госпожа Дора? — спросил он сдавленным голосом. — Передайте ей, что я её приветствую и прошу, чтобы не плакала.
Тётя Оля подняла испытующий взгляд на него, но он, серьёзно надвинув шапку на глаза, накинул плащ и вышел.
*
На следующий день перед полуднем пригласила госпожа Рыбко Юлиана к себе.
Юлиан коротко рассказал о своём разговоре с Альбинским.