Зато со двора всё кто-то ходит. Або и с заведующим лесов в С. сможете соединиться. Он вас этому делу ещё лучше научит. Что пожелаете, то и будете иметь. У нас и хорошая библиотека. Не заскучаете. Любите книги?
А главное, вы будете свободны, как у себя здесь, понимаете". И искренние синие глаза пастыря молча умоляли то отца, то сына исполнить его просьбу.
Юлиян не ответил, откинул волосы со лба. По его лицу, при слове "библиотека", промелькнуло словно светом.
"Говорите, отче, у вас библиотека, — обронил тут отец. — Юлиян ночами дочитывает, когда ему дней мало. Вообще у нас все читают, включая меня старого. Только времени у нас немного и комнаты небольшие". "А у нас слишком широкие, — сказал пастырь. — Будете иметь свою, отдельную. Учительница Евы выезжает на каникулы (Ева пока что приватистка), а её комнату займёте вы. Она сама вам не будет мешать. Её летом мало кто дома видит. То в саду, то в лесу над прудом, всюду, только не в доме, потому и дикая, как дикая утка".
Ева, услышав своё имя, подумала, что отец зовёт её, попрощалась с Зоней. Когда вернулась к нему, стала возле и не сводила глаз с юноши.
"Согласны, пан Юлиян?"
Юлиян боролся и минуту молчал. Это откровенное, искреннее приглашение обвило его словно теплом и тронуло душу по отношению к пастырю. Он был бы сейчас согласен на предложение. При перечислении развлечений о. Захарием, вставал перед его воображением прежде всего пруд. Глубокий, серьёзный, под тёмным лесом — в этом было что-то особенное. Он был пловец, и плавание именно теперь было его любимым спортом. Езда верхом ему была уже большей частью знакома. Отец Эдварда Ганге держал верхового в городе, и они оба не раз учились ездить верхом. Он был увлечён перспективой таких каникул. Они были переполнены зеленью, блестящей поверхностью пруда… он видел, как рыба переплывала, плескалась под и над водой, видел диких уток… и вдруг встретился с большими, тёмными глазами молодой Евы. Что-то в нём смолкло. Что-то тяжёлое легло на душу. Он… вряд ли примет приглашение о. Захария. Увы. Хоть бы и хотел. Почему-то нет. Он всё ещё молчал. Словно что-то его удержало. В чём-то не был уверен.
Он взглянул на отца, и их взгляды встретились, слились в одно мгновение.
"Ну?" — спросил о. Захарий, чувствуя колебание юноши.
"Он уже приглашён в другое место на каникулы, — ответил за него отец. — В горы, к своей одинокой сестре, своей тётке".
"Как?" — спросил о. Захарий, поражённый ответом, не скрывая своей обиды от услышанного.
"Жаль, — сказал он. Но затем спохватился и живо добавил: — Но коли уж так, что мне не суждено этим летом сделать вам приятное, как желал от души, то прошу хоть в какие-нибудь праздники — к нам. Только напишите, а я вышлю лошадей. Впрочем, — добавил, улыбаясь добродушно, — после этих каникул настанут и другие. Матура, не так ли?"
"Да. В следующем году.
После мáтуры в следующем году".
В следующем году они, Юлиян с Эдвардом Ганге, будут держать мáтуру, а потом — "может".
"Может, может…" — подтвердил отец.
"Вот видите!" — воскликнул радостно пастырь, и с его симпатичного лица засияло искреннее удовлетворение.
Юлиян выглянул в окно. "Это ещё не скоро, — сказал он. Его взгляд скользнул мимоходом по девочке, и он ещё добавил: — Но кто там может знать, что до того времени ещё будет".
"Конечно. Год долгий, но и Господь добр", — ответил о. Захарий.
"Так", — согласился юноша и с этим словом пожал протянутую руку пастыря и поклонился. О. Захарий вздохнул полной грудью и попрощался.
На молодую Еву, казалось, никто не обращал внимания. Она была сильно смущена и чувствовала себя не так принятой, как хотелось бы. Щёки её пылали, в горле подступали слёзы, и она едва владела собой. Лишь когда уходили, и отец и сын провожали духовного отца за двери на улицу, она оглянулась и протянула позади себя руку. То ли на прощание… то ли в благодарность? Она сжимала и разжимала её, как делают маленькие дети, когда чего-то просят.
К кому?
Никто, казалось, этого не заметил, и никто не коснулся той маленькой, нежной руки. Юлиян, идя позади неё, заслонил её своей стройной фигурой, смотрел поверх неё, а затем его взгляд остановился в глубине улицы.
Глаза молодой Евы наполнились слезами.
*
Когда он вернулся в комнату, обратился прямо к сестре, которая всё ещё сидела за столом и работала. Несколько минут он молча смотрел на неё. Она так же молчала.
"Неприятно мне всё это", — сказал он и вслед за тем скривил своё красивое лицо в гримасе, презрительно выпятив нижнюю губу.
"А что ж тебе остаётся, братик?"
Он не ответил. Покидая мастерскую, начал насвистывать.
*
"Тебе выпала сегодня большая честь, сынок", — заговорила мать, обращаясь к сыну от какой-то работы, когда он вошёл к ней час спустя.
"Из-за чего?"
"Ну, я думаю, из-за о. Захария. Отец им совсем очарован".
Юлиян равнодушно пожал плечами.
"Он сделал из маленького случая целую эпопею", — ответил нетерпеливо. Она посмотрела на него молча. Не поняла его. Появился тогда бледный, как смерть, с окровавленной… страшной рукой, хромая с стиснутыми зубами… отчего её сердце при этом виде застыло в груди, и он говорит о какой-то маленькой "афере".
Но он не поедет. Он никогда туда не поедет.
Его не оставляло неприятное чувство от появления о. Захария, похожее на то, когда мы вдруг оказываемся через странные сочетания неизвестных нам событий в ситуации, для нас неприятной, враждебной нашему желанию… а влекущей за собой исполнения… тяжёлых обязанностей.
Зачем ему всё это?
Он протёр глаза, словно ему что-то заслонило их, потянулся за книгой, которую отложил из рук на зов отца к гостю, и, опершись головой на руки, пробовал вновь углубиться в неё. Некоторое время, казалось, удерживал в памяти то, что было ему нужно из прочитанного, но вскоре закрыл её. Вскоре появилась и Зоня и, проходя мимо него в другую комнату, провела рукой, ласково, по его густым тёмным волосам.
"Что ж там, мальчик?" — спросила с улыбкой.
"Гм?"
Его задумчивые глаза проводили её, а затем словно замкнулись в себе. Через минуту он услышал, что сестра вернулась. Он не обратился к ней. "Этот о. Захарий какой-то очень симпатичный и добрый… — услышал он, как говорила она в соседней комнате матери. — Его приглашение было такое искреннее и тёплое. После его описания та "Покутовка" — чистый рай. Лес, пруд, езда верхом, библиотека, хорошие хозяева… покой и свобода, если бы так для меня — я бы сразу!" Светловолосая красавица раскинула объятия и указала на окно, словно собиралась туда вылететь.
Юлиян взглянул поверх книги молча, задумчиво и крикнул через открытые двери, не двигаясь с места: "Пока что — тот рай меня раздражает. Так напроситься и… обтяжить. Понимаете?" Зоня появилась, как искушение, на пороге, "Покутовка есть собственность "господ" Ганге? — спросила. — И где ещё те каникулы? А эта дикая утка, Ева, плохая девчонка…"
Юлиян пожал плечами. Был действительно раздражён. "Для себя плохая", — пробормотал себе под нос и снова углубился, как прежде, в книгу. Когда спустя время встал, подошёл к сестре. Он обнял её здоровой рукой и, прижимая её лицо к своему, сказал: "Когда я увижу себя уже в горах, на самой высокой вершине?… Ох! Если бы ты знала, как я этого жажду, как меня туда тянет, если бы ты знала!"
"А меня Покутовка, — подразнила его снова сестра, — но пока что иду к отцу, — добавила, — иначе сам позовёт… и будет гром. Надо закончить починку одних часов, завтра срок".
*
Юлиян работал допоздна, а когда лёг отдыхать, приснилась ему Покутовка. И не само село, а какое-то одно место в нём. Он стоял на краю тёмного леса, берег которого омывал глубокий, сверкающий в лунном сиянии пруд, и по которому плавали дикие утки. Одна из них отделилась от стаи, взметнулась над водой, словно молния, мимо него, ударила его и исчезла в лесу. Он отступил и взглянул на небо, оно было полно звёзд, и одна из них упала к его ногам. Когда он наклонился, чтобы поднять её, рядом оказался Юлиян Цезарь Gallius[24].
"Не прикасайся к ней, — сказал строго. — Её место там, наверху. Кто будет светить, если мы заберём вниз?" С тем подал ему лук и стрелу и указал вперёд. "Там далеко, ещё дальше отсюда есть для тебя и…" — с тем прервал и исчез. Юлиян, приняв лук и стрелу, обратился к лесу. Едва он сделал шаг туда, как ему засветила звезда. Но не внизу у ног, а где-то меж деревьев мерцала. То тут, то там мелькала, в темноте леса просвечивая. Вдруг остановилась в полёте. "Почему ты не наверху? — строго спросил он. — Твоё место там, наверху". Звезда упала.
Он приблизился и посмотрел вниз. Тут он увидел что-то странное. Звезда потеряла своё серебряное сияние и приняла другую форму. Кто-то положил ему руку на плечо, и он оглянулся — Юлий Цезарь Галлий?
"Да".
Но это был не Цезарь, а кто-то другой, тяжело согбенный, словно нёсший бремя.
Юлиян искал глазами дальше звезду по земле, но вместо неё появился плуг. Железный острый плуг. Он поднял глаза. "Пойдём вдвоём", — словно прогремело где-то над его головой от того, кто шёл рядом, согбенный под тяжестью.
"У меня лук и стрела", — сказал Юлиян.
"Вонзи их в землю. Она требует крови, чтобы родить, — услышал он будто в ответ. — Из крови рождается и умирает жизнь, а спасение требует жизни, не чувствуешь?"
Юлиян оглянулся на того, кто говорил, — но вдруг проснулся, и лишь пророческий голос словно ещё звенел в его нутре дальше. Когда утром он рассказал свой сон матери и сёстрам, никто не понял его истолковать. Он сам чувствовал себя внутренне словно более зрелым.
*
Лишнего времени у молодого Юлияна никогда не было. Этого не позволяли ни отец, ни гимназия, ни материальные условия. Как сказано, ему было едва несколько лет, как он уже подучивал слабейших учеников. А когда справлялся с собой и с ними, занимался изучением чужих языков, далее физическим спортом и гимнастикой — наконец и музыкой, и литературой, в которых зачитывался далеко за полночь.
Отец настаивал и на том, чтобы он занимался и какой-нибудь профессией, потому что, как говорил, удастся удержаться на поверхности "умственного труда" — хорошо, но если пойдёт плохо (разные бывают перемены в течение человеческой жизни), не помешает знать и оплачиваемое ремесло. Это сходится даже с Гомером[25] и Плутархом[26] и им подобными, что все они ценили, кроме науки, искусство и труд.
Но у Юлияна не было на это времени, хоть он и имел охоту учиться столярству и в свободные часы действительно забегал в мастерскую знакомого столяра и там получал основы этого здорового дела… насвистывая вместе с другими в работе весело и бодро.