Не менее поспешно и ровно шёл и тот. Почти одновременно оба остановились друг против друга.
"Дома ли помещик?" — был первый вопрос Юлиана.
"Уехал, может… и куда?"
"Так".
Юлиан повторил последний вопрос с поспешностью.
"Не знаю", — ответил Зарко, ища глазами причину беспокойства в выражении лица Юлиана, что бросилось ему в глаза.
"Был в очень плохом настроении, когда отъезжал", — пояснял садовник искренно.
"Из-за чего?"
"Потому что три лучшие и самые дорогие головы его рогатого любимого скота, из выбранных для разведения, погибли неожиданно этой ночью; и после установления ветеринаром из города, что был уже раненько, оказалось, что заразная болезнь вспыхнула неожиданно на его другом имении".
Юлиан постоял минуту молча, задумавшись, и в задумчивости чертил тростью, которую держал в руке, в песке иероглифы.
"А когда вернётся?"
"Пожалуй, нескоро", — пошёл ответ.
"Час назад и панич Эдвард выехал в Ч. Очевидно, по делам. Это не в первый раз. Вернётся сегодня или завтра".
Наступило молчание.
Затем:
"А в городе он, Зарко, не был в эти дни, — спросил Юлиан. — Он его уже несколько дней не видел?"
Тёмное, загорелое, но красивое и характерное лицо молодого садовника покрылось на мгновение лёгким румянцем.
Был. Именно позавчера был у его родственников. Именно хотел сказать, что был там. Узнал о серьёзной болезни отца и его отъезде на воды. Дома все подавлены вследствие этого; а жених пани Зони, что должен был уже в столице осесть… уехал и вернётся только через два месяца. Пани Оксана плачет по углам… потому что отец болен.
"Бедная девушка", — вставил сдавленным голосом.
Юлиан: "Это так внезапно пришло, неожиданно, — а сам отец?"
"Исхудал, но спокоен и ждёт вашего приезда".
"Еду послезавтра с утра. Впрочем?" — спросил, избегая глаз молодого человека. Хотел в первую минуту поделиться с ним своей заботой, но что-то замыкало ему уста. "Зачем? — спросил какой-то голос в нём. — Лучше что-то делать".
"Мать и сёстры шлют привет", — крикнул ещё вслед ему Зарко.
"Ах, мать!" — откликнулся Юлиан и остановился на миг.
Что-то как солнце засияло у него в душе.
"Она ходит, словно святая, между всеми и читает каждому желания с глаз — больше всего больному".
Он пожал руку молодому, поблагодарил и поспешно повернул с аллеи назад.
*
Юлиан взглянул на свои часы.
Именно теперь доходило до пяти. Он вынул портсигар и закурил папиросу.
Итак, с помещиком ничего не вышло.
Что он должен был делать? Куда обращаться?
Может, довериться товарищу Эдварду?
На минуту задумался.
Нет. Если уж унижаться с просьбой, то идти к главе.
Но к несколько поверхностному Эдварду?
Не мог. Личность отца была ему слишком свята, и в ту минуту он был очень серьёзен.
Его ждал отец.
Почему-то должен был ждать.
Он погрузился в мысли, вышел из парка и направился в поле. Здесь огляделся кругом. Так широко было повсюду, так просторно, свободно, и сам не знал, как вздохнул полной грудью и протёр глаза, словно сгоняя этим движением облако, что нависло над его мыслями. Отец не покидал его воображения. "Исхудал, но спокоен", — как говорил ему поклонник сестры Марии.
Вдруг мелькнула ему одна мысль: "Приход"! Да, "приход" и худая, немного согбенная фигура о. Захария встала перед его душой.
Разве он не жил в Покутовке, что на сей раз забыл этих добрых людей?
Воспоминание о них словно сняло с его груди на минуту какой-то груз.
И уже не думает Юлиан о молодой Еве, а думает о её серьёзном благородном отце, том истинном апостоле любви, имя которого вспоминалось лишь с почтением, и он уже словно другим стал. Ева отошла на второй план, а на её место встала фигура отца, того человека, что был всегда и везде самим собой.
Юлиан оставил поля, что примыкали к пруду с одной стороны, и вошёл в лес, пустившись его краем вдоль берега пруда. Знал, что этим густо заросшим берегом дойдёт прямо до изгороди и калитки приходского сада, а с тем и к дому.
Ему не хотелось сегодня встречать кого-либо.
Хотел быть один.
Край леса, что охлаждался в воде, был так густо и высоко заросший разной растительностью, кустарником и лозой, что трудно было идти быстро. Дикая, колючая ветвь цеплялась за его одежду, а нога наступила на какого-то змея, что, свернувшись в клубок, отдыхал — тут, в тёплом, солнцем нагретом, болотце.
Но он гнал вперёд.
Наконец оставил и эту часть леса позади себя и приблизился к той, куда заходил несколько раз с Евой.
Думал, застанет ли священника дома, или не ушёл случайно хоронить кого, или не был занят какой-то другой религиозной функцией. Он был всегда занят, когда бы и не зайти к нему. Он, Юлиан, может, сегодня уже и попрощается, потому что нельзя было дольше оставаться в Покутовке, где его ждали дома.
Он шёл так быстро, что и не заметил, как приблизился к той части пруда, что свидетельствовала о близости приходского сада.
*
Вдруг остановился и оглянулся. Он действительно был уже у цели. Перед ним недалеко находился забор, а в нём калитка, за тем приходский сад. Но тут, ещё в лесу, белела новая берёзовая переплетённая скамья, обращённая к воде, а спиной к лесным деревьям.
Не раздумывая, он сел. Был утомлён.
День был августовский и жаркий. Снял шляпу, опёрся о спинку и вздохнул. Лесной прохладный воздух словно успокаивал молодую душу. Он уже давно здесь не был, да и с Евой не виделся.
Последний раз это было перед приключением с бабушкой и её большой бутылькой с напитком.
Он улыбнулся. Вся та тогдашняя история показалась ему такой неважной и комичной, что нечего было над ней задумываться. "Господь знает, отчего та женщина так распилась "наследственно обременённая?"" — спросил себя и снова улыбнулся.
Было бы, пожалуй, интересно заглянуть в прошлое той бабушки — как и узнать, почему она никогда не входила в гостиную, когда он там бывал. Стыдилась или её стыдилась семья.
"Наверное", — ответил себе сам. При этом махнул рукой в воздухе, чтобы прогнать какую-то одинокую пчёлку, что упорно приставала к нему и всё время жужжала около его головы. Затем устроился ещё удобнее на широкой переплетённой из берёзы скамье и снова погрузился в мысли. Этой скамьи не было здесь, когда он был в последний раз на приходе и заглядывал с Евой сюда. Её сделали, очевидно, на праздник.
Кто здесь сидел на праздник? Но нет; глупый вопрос, с кем сидела Ева в тот день или вечер здесь над берегом. А после праздника, говорила девушка, что уедет.
Но это не могло быть правдой. Он слышал, что она ещё оставалась здесь.
С этой мыслью ему нечего было сидеть. Вспомнив цель своего прихода, почувствовал себя вдруг словно другим. И как будто оставляя здесь, на этом клочке, месте в лесу прежние отношения с молодой Евой, он подошёл к калитке.
Она была открыта, и не нужно было перелезать через забор. Входя в сад, он невольно оглянулся в глубь леса. Шёл ли там кто за ним? Нет. Пустыня леса и его лёгкий шум прощали его. Кто знает, будет ли он ещё когда здесь. А если, может, и будет, то каким будет тогда?
Затем он пустился по дорожке в сад. Возле большого пня, где любила сидеть Ева, никого не было.
И сад молчал. Где-то недалеко упало перезрелое яблоко на землю — и снова тишина. В нём всплыл вопрос, как они разойдутся с Евой.
Среди деревьев побелели стены приходского дома. Вот он уже войдёт дальше и в красивый цветник, что раскинулся перед той частью жилья, где была гостиная, но не парадная, и Евина комната. Окна её и той гостиной были широко открыты, его тянуло заглянуть внутрь, но, к сожалению, ни цветы, ни пеларгония, ни другие, которыми были заполнены окна, а над ними лёгкие белые занавеси не позволяли этого. Он перекинул руки на плечи и ждал. Может, она выйдет в сад, может, увидит её хоть на минуту наедине, а потом обратится к отцу. Но ошибся. Всё лежало, как во сне, в летнем солнце…
Он взглянул на часы, и те показывали ровно пять. Он нахмурил нетерпеливо лоб и по-мальчишески щёлкнул пальцами. Затем обернулся лицом в глубь сада. Оттуда тоже кто-то мог подойти… даже и сама Ева — если уж не о. Захарий или матушка.
Он не ошибся.
Где-то сбоку недалеко от него скрипнула калитка, что отделяла сад и цветник от двора… с которого шли прямо к крыльцу с олеандрами, где так любил сидеть о. Захарий летом и читать свои журналы.
Юлиан оглянулся.
Это шла Ева. Горячий румянец, вызванный неожиданным появлением девушки, появился и исчез на его щеках.
"Панна Ева… а я думал… я через сад пришёл. Отец-добродетель дома?"
"Нет. Вернётся около шести".
"Вам папенька нужен?"
"Да".
"Так подождите. Сядьте. Вот тут под яблоней… недалеко от калитки".
Оба сели. Как она себя чувствовала?
Давно он её не видел. Хотел добавить, что ещё когда с бабушкой ехала… но удержался. Инстинктивно почувствовал, что это вызовет у неё неприятное чувство. Да и неважно всё это.
*
Он не знал, что дальше говорить, потому что она отвернула при его словах головку и не отзывалась. Когда он повторил свой вопрос, добавив ещё и вопрос о здоровье родственников — она ответила живо, что всё "в порядке", а затем, обращая уже полностью лицо к нему, рассказала немногими словами, что именно сегодня уехали от них гости — а к а к и е? Она перегнулась грациозно к нему вперёд на скамье и заглянула ему в глаза. Но какие гости, повторяет она, то он никогда не угадает. Р о д н ы е и х. Родные, которых она только теперь впервые увидела. От бабушкиного родного брата внучка с тётей Олей, дочерью другого бабушкиного брата, давно умершего и совсем бедного. Тётя Оля незамужняя. Они обе возвращались из Дрездена[65], где находилась Д о р а (именно та "кузина") на изучении немецкого языка… на чём её родственники очень настаивали. Зная, что пани доктор Эми, с которой тётя Оля была уже давно знакома, проводила в основном каникулы у нас, хотели, соответственно та тётя, повидаться с ней, а также использовать случай, чтобы мы с Дорой познакомились и лично встретились проездом у нас. В этот раз они ошиблись. Этим летом доктор Эми уехала к своим родственникам в Германию.
Узнав, что её нет у нас, они пробыли лишь один день и, несмотря на просьбу отца и матери остаться у нас дольше, уехали. Дядя Альфонс, уверяла тётя Оля (Альбинская было её по фамилии), ждал их возвращения нетерпеливо и потому спешили с отъездом.
"По правде, — добавила молодая девушка быстро вполголоса, оглядываясь назад, нет ли кого из домашних поблизости, — между ними и бабушкой струны натянуты, и они не симпатизируют друг с другом. Причины скрыты в их молодости… а дядя Альфонс заносчив к бабушке.