Захар Беркут Страница 17

Сие заняло немного времени, и молча, с натянутыми луками, с блестящими топорами и копьями тухольцы в строю приближались к боярским дружинникам. Остановились в пятидесяти шагах один от другого.

— Боярин Тугар Волк! — крикнул Максим.

— Нет боярина Тугара Волка! — ответили дружинники.

— Тогда вы, его верные, слушайте, что скажу вам от имени тухольской громады! Нас послала громада, чтобы изгнать вас с тухольской земли — по доброй воле или силой, по решению народного суда. Спрашиваем: уйдёте сами или нет?

Дружинники молчали.

— Спрашиваем второй раз! — сказал Максим.

Дружинники молчали, не опуская луков.

— Спрашиваем в третий раз! — повысил голос Максим.

Дружинники продолжали молчать, но стояли недвижимо в своей враждебной стойке. Максиму было странно, что это могло значить, но, не колеблясь, он велел своим парням пустить стрелы. Стрелы свистнули, как змеи, пролетели над головами дружинников и вонзились в стену. В ту же минуту дружинники, словно по сигналу, бросили оружие на землю и с протянутыми руками выступили навстречу тухольским молодцам.

— Товарищи, братья! — сказали они. — Не гневайтесь за наше молчание. Мы дали слово боярину встретить вас враждебно, но мы не давали ему слова проливать вашу кровь, и тем более — за ложь. Мы были на суде громады и знаем, что боярин обидел народ, и что решение было справедливым. Делайте, что вам приказано, а если ваши отцы будут милостивы, мы попросим принять нас в громаду. Мы больше не хотим служить боярину!

Радость тухольцев, особенно Максима, была безмерна, когда они услышали эти слова. Тут же все сложили оружие в кучу перед боярским домом и, под громкие радостные крики, обнимали и целовали своих новых и неожиданных товарищей, с которыми минуту назад были готовы вступить в смертельную схватку. Максим особенно радовался тому, что его опасения не оправдались, что ему не пришлось при Мирославе сражаться с её отцом и изгонять ту, с которой он не хотел бы расставаться никогда. Радость мирного завершения этого неприятного дела на мгновение заглушила в нём всякие другие тревоги. Вместе с весёлыми боярскими дружинниками вошли тухольцы в боярский дом, с интересом осматривая всё вокруг, но ничего не трогая. С сердечным трепетом приближался Максим к светлице Мирославы, надеясь застать её в слезах или в гневе, чтобы утешить, успокоить добрым словом. Но Мирославы в светлице не было, и это встревожило Максима. «Где она?» — подумал он и тут же решил спросить об этом у дружинников, которые тем временем суетились, готовя праздничную трапезу для своих тухольских гостей. Но их ответ совсем не удовлетворил и не успокоил Максима. Боярин вчера утром уехал с дочерью, но куда, зачем, и вернётся ли — никто не знает. Он велел им встретить тухольцев враждебно, но, возможно, увидев их мрачные, неохотные лица, а может, и по какой-то другой причине, прервал разговор и уехал. Вот и всё, что удалось узнать Максиму от новых союзников. Очевидно, такие вести сразу омрачили его радость, даже пробудили тень подозрения к дружинникам. Что это значит? Не кроется ли здесь предательство? Не хочет ли боярин заманить их в засаду? Но, не желая высказывать свои сомнения вслух, Максим лишь шепнул нескольким товарищам, чтобы были начеку, а сам стал тщательно и внимательно осматривать весь дом сверху донизу, не обходя ни одной щели, ни одного укромного уголка. Нигде не было ничего подозрительного.

— Хорошее строение! — сказал он дружинникам, которые накрывали столы. — Но что же, нам придётся его разобрать. Разумеется, мы не станем его ни рушить, ни сжигать, а аккуратно всё сложим в одну кучу, чтобы боярин, если пожелает, мог всё забрать. И всё его добро должно быть сохранено в целости.

Тем временем дружинники вынесли в сени большие дубовые столы из светлицы, покрыли их белой скатертью и заставили яствами и мёдом. С весёлыми возгласами и песнями начался пир. Но чем дольше сидели молодцы за столами, чем больше ели и пили, тем больше исчезала их радость и веселье. И хоть мёд пенилась в точёных деревянных кубках, хоть мясо, жаренное на вертелах, дымилось на деревянных тарелках, хоть звучали искренние, товарищеские слова от одного конца стола к другому — всё же в сердцах тайно дрожала тревога, словно все ждали страшной вести. Какая-то странная, неуловимая, но всеми ощутимая тревога висела в воздухе. Не потому ли, что стены боярского дома давили свободных граждан?..

Вот встал один из дружинников и, поднимая вверх кубок, полный пенистого мёда, начал говорить:

— Братья! Радостный сей день для нас, и пусть никакая беда...

Но не закончил. Вдруг побледнел и задрожал всем телом. Все пировавшие вскочили, кто куда мог, опрокинули стол со всеми кубками и блюдами.

— Что это? Что случилось? — закричали все разом и бросились к дверям. Хотя знак был незначительным — глухой стук копыт, — но какого ужаса он наделал в боярском доме! В одну минуту в сенях стало адом: один бегал туда, другой — сюда, один кого-то искал, другой — прятался, все смешались, толпились без порядка, топча кубки и еду, белую скатерть и перевёрнутый дубовый стол. Первым выбрался наружу Максим и, бросив только один взгляд вокруг, понял всю глубину опасности.

— К оружию, братья, к оружию! Монголы! Монголы!

Этот крик был как удар грома. Все застыли, как мёртвые, беспорядочная суматоха сменилась безмолвным оцепенением. Но и это длилось всего мгновение. Стук копыт становился всё ближе, и неминуемая угроза разом пробудила всех от ступора! Ведь все были смелыми, сильными, молодыми! Ведь каждый из них в детских и юношеских снах видел себя в бою, в смертельной схватке с врагом, и желал, и молился, чтобы сон стал явью, чтобы ему довелось однажды встать на защиту родного края. И вот этот миг настал — и разве они могли его испугаться? Только на секунду их оглушила страшная весть, страшное имя «монголы» — и уже в следующую секунду каждый держал оружие в руках, стоял в строю, готовый к кровавой борьбе.

— Главное дело, товарищи, — держаться этих стен. Пока враг не выбьет нас из этого дома и не окружит нас на открытом поле — нам нечего бояться. Этот дом — наша крепость!

И он расставил лучников у окон, у дверей по двое и по трое, в зависимости от важности и доступности места. Некоторые должны были оставаться внутри, чтобы носить стрелы и копья из боярского склада, а главные силы стояли у входа, чтобы при необходимости прорвать ряды врага и отбить их от дома.

А тем временем монголы остановились на песке у Опора, слезли с лошадей и, разделившись на три части, двинулись к холму тремя тропами. Видно было, что их вёл кто-то, хорошо знающий местность, — весь манёвр был слажен, без заминки. Он ясно показывал: монголы собирались окружить дом со всех сторон.

Но кто это идёт так решительно во главе среднего, главного отряда монголов? Смотрят товарищи — и не верят своим глазам. Это сам хозяин дома, гордый боярин Тугар Волк.

— Наш боярин, наш боярин! — закричали некоторые дружинники, которых Максим, не доверяя их искренности, поставил в ряды вперемешку с тухольцами.

— Да, ваш боярин — монгольский слуга, предатель родины! Неужели и теперь вы хотите быть ему верны?

— Нет, нет! — закричали дружинники хором. — Смерть предателю! Побьём вражью силу или сами погибнем, защищая край!

Обрадованный этой клятвой, Максим сказал:

— Простите, братья! Мгновение назад я несправедливо вас судил, думая, что вы с ним заодно. Но теперь вижу — я ошибался. Держимся вместе, близко к стенам, чтобы нас не могли окружить, и старайтесь нанести врагу как можно больше урона. Монголы, как я слышал, не умеют хорошо вести осаду, тем более в такой небольшой силе. Может, удастся отбить их атаку.

Бедный Максим! Он старался вселить в других надежду, которая у самого начинала угасать с первой минуты, как он увидел монголов — тем более теперь, когда вся мощь врага развернулась перед глазами. Но всё же его слова много значили для товарищей, которые не раз убеждались в его храбрости и рассудительности в самых опасных ситуациях. Слепо полагаясь на его слово, каждый лишь заботился о своём месте, зная, что соседнее будет так же надёжно защищено.

А вот уже монголы в три ряда окружили боярский дом, каменные стрелы на луках были натянуты и направлены на смелых осаждённых. Только начальник ещё не дал знака к бою. Похоже, он сначала хотел попробовать переговоры, потому что выступил вперёд из рядов, напротив главного отряда оборонявшихся, и сказал:

— Рабы неверные! Поганые смерды! Неужели ваша дерзость столь же безмерна, как ваша глупость, что вы вздумали поднять оружие на войско великого Чингисхана — ныне единого владыки всей Руси? Сдавайтесь без боя — он помилует вас. А тех, кто решится сопротивляться, он раздавит без пощады, как червяков под колесом повозки.

На такую речь громко и смело ответил Максим Беркут:

— Боярин! Очень не к месту ты назвал нас, сынов вольной громады, рабами! Ты посмотри на себя! Может, тебе это звание подходит куда больше. Ведь до вчерашнего дня ты был княжеским рабом, а теперь — раб великого Чингисхана, и, наверно, уже вылизал молоко, пролитое по хребту его бегадира. Если оно тебе по вкусу — из этого ещё не следует, что и мы станем его лакать. Силы великого Чингисхана мы не боимся. Она может сделать из нас трупы, но не сделает рабами. А тебя, боярин, никакая сила уже не сделает ни свободным, ни честным человеком!

Речь Максима была резкой и безжалостной. В другое время он, возможно, вспомнил бы, что перед ним отец Мирославы, но сейчас он видел лишь врага — предателя, человека, растоптавшего свою честь, недостойного никакой чести.