Захар Беркут Страница 15

Перед шатрами на шестах были насажены человеческие головы — кровавые, с застывшим выражением боли и отчаяния на бледных, посиневших, в свете костров жутко освещённых лицах. Холодный пот выступил на лбу Мирославы при этом зрелище; её, героическую, смелую девушку, не мучила мысль, что скоро и её голова может так же торчать где-нибудь перед шатром какого-нибудь монгольского бегадура. Нет, она бы предпочла сгореть в огне и торчать кровавым трофеем перед шатром победителя, чем живыми глазами смотреть на эти трофеи, каждый из которых ещё недавно был живым человеком, думал, трудился и любил, — чем идти вдоль этого страшного лагеря на бесчестное, предательское дело!

«Нет, нет, — думалось ей, — этого не будет. Я не пойду дальше. Я не стану предательницей своей земли! Я покину отца, если не смогу отговорить его от его проклятого намерения».

Тем временем они остановились перед шатром начальника Петы, любимца Батыя. Снаружи шатёр ничем не отличался от других, разве что на его вершине был укреплён шест с тремя бунчуками; зато внутри он был куда пышнее, устроен по-восточному. Но ни боярин, ни Мирослава не входили в шатёр, так как монгольские начальники находились перед ним, у костра, на котором пленники жарили двух баранов. Увидев гостей, начальники все сразу вскочили и схватили своё оружие, хотя не сдвинулись с места для приветствия. Зная монгольские обычаи, боярин кивнул дочери, чтобы та осталась позади, а сам, сняв с головы шлем, а с плеч — лук, подошёл с поклоном и стал молча, с опущенными глазами, в трёх шагах перед главным начальником Петой.

— От какого царя ты принёс нам вести? — спросил Пета.

— Я не знаю никакого царя, кроме великого Чингисхана, владыки всего мира! — ответил боярин. Это была традиционная формула подданства. Тогда Пета важно, но благосклонно протянул боярину руку.

— Вовремя пришёл, — сказал Пета, — мы ждали своего союзника.

— Я знаю свой долг, — сказал Тугар Вовк. — Только в одном я нарушил ваш обычай: я привёл свою дочь в лагерь.

— Дочь? — удивился Пета. — Разве ты не знаешь, что наш обычай запрещает женщинам находиться среди воинов?

— Знаю. Но что мне было с ней делать? У меня нет ни дома, ни семьи, ни жены! Кроме меня и великого Чингисхана, у неё нет опоры! Мой князь был рад избавиться от меня, а те проклятые смерды, мои бывшие подданные, восстали против меня.

— Но всё же здесь она оставаться не может.

— Я прошу внуков великого Чингисхана позволить ей остаться на эту ночь и завтрашний день, пока я не найду для неё безопасного приюта.

— Мы гостеприимны к друзьям, — сказал Пета, а затем, обратившись к Мирославе на ломаном русском, добавил:

— Подойди, девушка!

Мирослава вздрогнула, услышав слова, обращённые к ней этим страшным монгольским военачальником. Полными ненависти и презрения глазами она смотрела на разрушителя Руси, совершенно не слушая его слов.

— Подойди, Мирослава! — сказал её отец. — Великий начальник монгольского войска милостив к нам.

— Не хочу его милости! — ответила Мирослава.

— Подойди, я приказываю тебе! — грозно сказал боярин. Мирослава нехотя подошла.

Пета своими маленькими блестящими глазами взглянул на неё.

— Красивая девушка! Жаль, что не остаётся. Смотри, девушка, на своего отца. Будь верна великий Чингисхан. Великая милость будет! На тебе, девушка, вот это — коко, с вашего князя Мстислава. Знак безопасности. Покажи монгольским воинам — все пропустят, не сделают зла. А теперь в шатёр!

С этими словами Пета подал Мирославе снятое с пальца кольцо — крупный золотой перстень, добытый им в битве на Калке у князя Мстислава. На перстне был большой золотисто-зелёный берил с выгравированными на нём фигурами. Мирослава колебалась — принимать ли дар от врага, возможно, даже плату за отцовское предательство.

— Возьми, дочь, этот знак от великого внука Чингисхана, — сказал боярин. — Это знак его особой милости к тебе, он даст тебе безопасный проход по монгольскому лагерю. Нам ведь придётся расстаться, дочь. Их военный обычай запрещает женщинам быть в лагере. Но с этим перстнем ты сможешь свободно входить и выходить, когда потребуется.

Мирослава всё ещё колебалась. Но вдруг какая-то новая мысль промелькнула у неё в голове — она взяла перстень и, отвернувшись, коротко сказала:

— Благодарю!

Затем Пета велел отвести её в отдельный шатёр, быстро приготовленный для её отца, а Тугар Вовк остался с монгольскими бегадурами на военный совет.

Первым заговорил Пета, главный командующий этого отряда, человек лет сорока, типичный монгол: невысокий, подвижный, с хитро прищуренными глазами — маленькими, как у мыши.

— Садись, гость, — сказал он боярину. — Когда мы говорим, что ждали тебя — пусть это будет наивысшей похвалой твоей верности великому Чингисхану. Но всё же ты немного опоздал. Наше войско ждёт уже третий день, а великий Чингисхан, отправляя нас на запад, в землю рабов Арпада, велел нигде без нужды не задерживаться дольше трёх дней. Наш брат Кайдан-бегадур, пошедший через землю волохов, будет раньше нас в столице Арпадов. Он возьмёт столицу, а какую же славу мы принесём с этого похода?

На это боярин ответил:

— Я понял твои слова, великий бегадур, и вот что скажу. Верный слуга великого Чингисхана не мог прибыть раньше, потому что только вчера узнал о вашем наступлении, и как только узнал — сразу пришёл. Не тревожься о задержке. Пути наши хоть и неширокие, но безопасные. Врата в царство Арпадов откроются вам, стоит лишь постучать.

— Какие пути и в чьих они руках? — коротко спросил Пета.

— Один путь — Дуклянский, вверх по реке Сян, а потом через низкий горный перевал. Путь широкий и удобный, давно уже протоптан русскими и венгерскими войсками.

— Далеко отсюда?

— Отсюда до Перемышля два дня пути, а от Перемышля до гор — ещё два дня.

— Кто его охраняет?

— Его охраняют бояре князя, которые устроили на нём завалы. Но эти бояре не слишком-то охотно служат князю Данилу Романовичу и не хотят охранять те завалы. Маленькое обещание склонит их на сторону великого Чингисхана.

— Но почему же мы до сих пор никого из них не видели в нашем лагере? — спросил Пета.

— Им трудно, великий бегадур. Народ, среди которого они живут, и который должен выставлять вооружённых людей для охраны завалов, не выносит их власти. В народе живёт дух мятежа и неповиновения. Сердце его тоскует по старым порядкам, когда не было ни князей, ни власти, когда каждая община жила сама по себе, а в случае общей угрозы объединялась добровольно и выбирала или смещала своих старшин. В этих горах живёт один старик, прозванный беседником, он разжигает огонь непокорства во имя старых порядков. Народ смотрит на бояр, как пастух на волка, и как только заметит, что бояре явно склоняются к великому Чингисхану, — закидает их камнями. Но как только ваше войско подойдёт, бояре вам подчинятся и отдадут завалы — народ рассеется, как мякина по ветру.

Пета внимательно слушал боярина. Насмешка и презрение блеснули на его тонких губах.

— Дивные у вас порядки! — сказал он. — Князь восстаёт против слуг, слуги против князя, князь и слуги против народа, а народ — против всякой власти! Дивные порядки! У нас, если вожди хотят взбунтоваться против великого Чингисхана, он собирает их в своём ауле, окружает верными сынами, велит поставить восемьдесят огромных котлов и налить в них воды. Когда вода закипит — кидает в каждый котёл по два бунтовщика и варит, пока мясо не отходит от костей. Тогда голые скелеты усаживают на коней и развозят по племенам, чтобы те на их примере учились покорности. Вот так и вас бы надо учить. И мы вас научим. Благодарите богов, что они послали нас — иначе вы бы, как голодные волки, давно сожрали друг друга.

Кровь стыла в жилах у боярина от этого рассказа, но он не проронил ни слова в ответ.

— Ну, а каков второй путь? — продолжил Пета.

— Второй путь — Тухольский, — ответил боярин. — Он уже, не такой ровный, но зато ближе и не менее безопасный. На нём нет завалов и нет княжеских бояр. Только крестьяне стерегут его.

— Крестьян ваших мы не боимся! — презрительно сказал Пета.

— И не стоит бояться, — подхватил боярин. — Они безоружны и не умеют воевать. Этим путём я сам могу быть вам проводником.

— Но может, со стороны Арпадов этот путь перекрыт?

— Тухольский путь совсем не перекрыт. Дуклянский — закрыт, но не сильно.

— А далеко ли до страны Арпадов по Тухольскому пути?

— Для вооружённых мужей — до Тухли день пути. В Тухле можно переночевать, а с рассветом в дорогу — и к вечеру вы уже будете на равнине.

— А по Дуклянскому?

— С учётом времени на разрушение завалов — три дня пути.

— Тогда веди нас по Тухольскому! — сказал Пета.

— Позволь мне слово, великий бегадур, — сказал один из монгольских начальников, мужчина гигантского роста и геркулесовой силы, с тёмно-оливковым лицом, одетый в шкуру степного тигра — всё это ярко выдавало его происхождение из туркоманского племени. Это был страшный, безумно смелый и кровожадный воин Бурунда-бегадур, соперник Кайдана по славе. Отряды, которыми он командовал, оставляли за собой самую страшную разруху, больше всего трупов, самые широкие реки огня. Он далеко превосходил Пету храбростью, и у его шатра каждый вечер было вдвое больше свежих голов, чем у любого другого воина. Но Пета не завидовал его храбрости, зная своё превосходство в управлении армиями и ведении сражений. Он охотно пускал Бурунду на самые опасные участки, держал его в резерве на решающую минуту, как непобедимый железный таран, — а затем выпускал его отряд «кровавых туркоманов» завершать победу.

— Говори, брат Бурунда! — сказал Пета.

— Позволь мне с десятитысячным отрядом идти Тухольским путём, а ты сам иди по Дуклянскому. Перейдя на арпадскую сторону, я ударю сразу по тем, кто стережёт Дуклянский путь, и расчищу тебе дорогу.

Пета с удивлением посмотрел на Бурунду — будто это впервые из уст рубаки вырвались такие разумные слова.