Как же он удивился, застав перед хатой на улице фуру Недоваренного, а его самого с женой в хате.
— А, шурин тут! — крикнул Недоваренный, увидев Зелепугу, и надо добавить, что крикнул он куда веселее, чем утром. — Ну-ну, подходи ближе!
— Не ожидал я вас тут застать, — сказал Зелепуга, останавливаясь в открытых дверях.
— Ага, ты думал, что я уж такой турок, что не имею в себе христианской души? Эх вы, нищие, нищие! Всё думаете, что только сами вы добрые, честные и милосердные, потому что всё бы отдали от дорогой души, только что ничего не имеете!
Тем временем Зелепуга кивнул шуринихе, отвёл её в сторону и вручил ей «пока что» пять ринских, сказав, что если будет в чём нуждаться, то пусть прямо к нему обращается. Бедная женщина посмотрела на него удивлёнными глазами, даже поблагодарить забыла. А Зелепуга уже натянул шапку на голову и хотел поспешить домой.
— Подожди-ка, шурин, подожди! — крикнул на него из хаты Недоваренный.
— А чего вам надо? — сказал Зелепуга, нехотя приближаясь к дверям.
— Ну что, ты ещё не оставил своего заплывомозглого намерения — копать ямы на своей земле?
— Нет, не оставил.
— А когда начинаешь?
— Завтра.
— Что? Завтра? Ну, а кого же ты в артель приманил?
— Никого не приманил и никого не нужно приманивать. Сам себе буду помогать, и так лучше всего. Знаете, как тот говорил: сам себя пасу, сам себя и выгоняю. Доброй ночи вам!
И Зелепуга поспешно удалился, оставив Недоваренного в великом удивлении. Как так? Может ли это быть правдой? Чтобы этот безумец Зелепуга действительно начал сам работу, да ещё на какие деньги? Недоваренный долго об этом думал, а потом решил на следующий день лично навестить Зелепугу и поговорить с ним по-хорошему.
Го-го, какую баталию застал на другой день Недоваренный на земле Зелепуги! Целая куча жидов и жидков, мужиков, работников и всяких бродяг, крик, шум, ссоры и шутки. Что за присловье? А это Яць начал копать ямы на своей земле. Первый мужик взялся за такое дело, которое до сих пор жиды считали своей исключительной привилегией. Неудивительно, что, как только Яць привёл кучу работников и наметил четыре места под четыре ямы, сбежалась целая толпа жидов и мужиков со всей округи. Первым прибежал Мендель, а, увидев, к чему дело идёт, так и посинел от злости.
— Что, вы тут хотите копать? — спросил он Яця полуласковым, полугрозным тоном.
— Авжеж хочу, — сказал Яць.
— А кто вам позволил?
— Сам себе на своей земле позволяю.
— Но я вам запрещаю, я! — крикнул Мендель, уже не в силах больше сдерживаться и почти не соображая, что говорит.
— Ну, попробуй! — ответил Яць.
Мендель подскочил к нему и хотел вырвать у него из рук заступ, но в тот момент Яць толкнул его в грудь так сильно, что Мендель, как длинный, перевернулся навзничь на землю. Громким смехом встретили все присутствующие этот забавный початок истории, но Мендель, не вставая с земли, начал кричать изо всех сил, словно его резали. Толпы жидов сбежались на этот крик, и кто знает, не досталось бы Яцю уже в начале работы, если бы мужики за него не заступились. Однако крик и шум продолжались больше часа. Мендель побежал жаловаться в сельскую управу, но, очевидно, там ничего не добился, потому что скоро вернулся. Среди жидов начались бурные совещания, но Яць уже не обращал на них никакого внимания и принялся за работу. Недоваренный посмотрел со стороны на всю эту суматоху: жидовская злость и упорство ничего хорошего не предвещали.
— Э, это опасное дело! — сказал он, махнув рукой, и, даже не попрощавшись с Яцем, пошёл домой.
Новая жизнь началась с того дня в хате Зелепуги. Рабочие, что копали ямы, жили вместе с ним: шуриниха им еду готовила; соседи забегали то водки выпить, то просто поболтать и на работу посмотреть. Некоторые подумывали, чтобы и самим взяться за такое дело, но ждали, как оно пойдёт у Яця.
А Яць, ходя и спя, думал только об одном — докопаться до земных сокровищ. Он обнёс свою землю высоким забором, даже трёх здоровых псов на ночь привязывал возле ям, чтобы стерегли от жидовских пакостей. Вскоре четырёх работников стало мало, копая сразу четыре ямы. Кто-то советовал Яцю пока оставить три ямы, а копать только одну, а когда в ней найдётся кипячка, тогда уже взяться за остальные. Но Яць и слушать об этом не хотел. В душе его в последние дни происходил какой-то перелом. Казалось, что весь остаток его энергии, духовных сил и фантазии сосредоточился на одной мысли — добыть нефть на своей земле. Что будет потом, его уже не заботило. За тем пограничным столбом маячили в его воображении какие-то розовые поля, какие-то луга, пахнущие цветами, ничем не омрачённое счастье и непрерывная радость. Лишь бы только докопаться до кипячки!
День и ночь он думал только о копке, переживал мгновения невыразимой тревоги. А вдруг, копает не на тех местах? Прикладывал ухо к земле, не услышит ли чего, обдумывал разные способы предосторожности. Не раз вскакивал среди ночи и с тяжёлым клюкой в руках обходил свои ямы. Оказалось, что осторожность была не напрасной: несколько раз жиды подсылали своих работников, чтобы ломали околыш, засыпали ямы, перерезали верёвки. Но благодаря чутким псам и не менее чуткому Яцю, им это никогда не удавалось. Как любящая мать сердцем издалека чувствует плач своего ребёнка, так Яць сердцем чуял, когда его ямам грозила опасность, вскакивал и звал работников с собой.
Жиды от злости отравили ему одной ночью всех трёх псов, но на свою беду. На следующую ночь Яць с работниками засел за забором и поймал двух жидов, что пакостили возле ям. Затащили их в хату, обмотали головы мешками и «сквозь мокрое полотно» так высекли палками, что жиды душой и телом поклялись больше ни ногой не ступать на его землю. Даже пожаловаться бедолаги на следующий день не могли, потому что после этой «холодной бани» никаких следов не осталось. Но слово сдержали: Яць дальше имел покой.
Ямы уже имели по десять саженей, а нефти и следа не было. Тут только опомнился Яць, что от его денег очень уж мало осталось. Страшная тревога охватила его. Он не спал всю ночь, весь день ходил как безумный. Не мог даже представить себе мысль, что настанет час, когда придётся оставить копку. Оставить копку — да ведь это для него значило то же, что оставить жизнь! А между тем мелкая остатка от полученных от Юдки денег явно говорила ему, что этот час уже близок и что нужно непременно что-то предпринимать. Вот и утром, чуть свет, заведя работников на работу, побежал Яць к шурину Недоваренному. Застал его ещё в постели — пора уже была свободная от полевых работ, хоть погода ещё стояла хорошая, тёплая и ясная.
— Пане шурине, — начал Яць, не дожидаясь приветствия, — пришёл к вам с срочным делом.
— С каким? — спросил Недоваренный, не вставая с постели.
— Помните, вы когда-то интересовались моими ямами, спрашивали, кого в артель беру? Дурак я был тогда, думал, что мне моих денег хватит...
— А теперь ты поумнел, закопав свои деньги, и ещё меня хочешь втянуть в свой дурацкий интерес! — крикнул с гневом Недоваренный. — Убирайся из хаты, морока этакая! Иди, а то пущу на тебя собак! Иди к своему Юдке, которого ты за триста ринских богачом сделал, а не ко мне!
— Богачом? Каким богачом? — пробормотал Яць.
— Разве не знаешь, что Юдка на твоей земле на Волянке уже четыре источника кипячки нашёл, целую неделю черпает и черпает, по сто бочек в день, и всё конца нет? Видишь, какой твой ум? Иди же к нему, проси его, может, он с тобой в артель пойдёт, а мне дай святой покой!
И Недоваренный, в груди у которого аж кипел гнев, повернулся на другой бок, спиной к остолбеневшему Зелепуге. Тот ещё немного посидел молча, а потом вышел неуверенной походкой.
— Боже милый, что это творится в мире? Неужто судьба прокляла христианина, а только жидам улыбается? Ну кто бы мог подумать, что клад ждал не здесь, а на Волянке? И что теперь делать? — Горячие слёзы подступили Яцю к глазам. Сам не зная зачем, пошёл на Волянку — поглядеть на ту несчастную землю, что такой тяжёлый удар нанесла его мечтам и силе его воли.
На Юдкиной земле и впрямь работа кипела. Двадцать работников трудились возле ям, черпали кипячку, сливали в бочки, грузили на возы или ставили в большой, наскоро построенный сарай. Тут же бондари из досок сбивали бочки, кузнецы обтягивали их обручами, плотники заканчивали строительство сарая — одним словом, на недавнем пустыре бурлила настоящая фабрика. А посреди всего этого бурления, как муха в кипятке, суетился Юдка, радостный, счастливый, выпрямившийся и опрятно одетый, словно переродившийся. Двадцать других работников копали новые ямы.
— Дай бог счастливо! — грустно сказал Яць, входя в этот рабочий, шумный и подвижный люд.
— Дай бог! — ответил Юдка. — А, пан Зелепуга! — вскрикнул он, обернувшись и заметив Яця. — Как поживаете, пан Зелепуга?
— Плохо поживаю, Юдка! — ответил Яць. — Вот тебе бог счастье послал, а я твои деньги закопал и ничего не имею.
— Глубоко уж? — спросил Юдка.
— Имею четыре ямы по двенадцать саженей.
— У меня бог дал на шестом сажене, — сказал Юдка, — но это божья воля. Надо вам копать дальше, то и у вас будет, непременно будет.
— И я так думаю, что будет. Да что ж, коли не за что дальше копать.
— Не за что? Это плохо!
Юдка задумался. Яць тем временем завистливым взглядом окидывал то поле, что недавно было его, которое он не раз в гневе проклинал за неплодородие. «Вот, мои проклятия на меня самого и пали! — думал бедняга и снова заплакал. — Ныне всё это могло быть моё! Но бог, видно, не хотел. Поле отдало свои сокровища, но не мне!»
— Ну, не грустите, Яцю, — сказал через минуту Юдка. — Может, бог даст, что ещё всё будет хорошо. Знаете, что я вам скажу?
— Ну, что?
Юдка отвёл Яця в сторону, за сарай, и сказал:
— Купил я у вас ту землю — бог заплати вам за неё! Купил я её дёшево, по 80 ринских за морг. Знаете, как старый либак, мог я лучше всех знать, где быстро кипячки докопаться. И я не ошибся. Мог бы я был вам сразу дать по сто ринских за морг, как вы просили, но всё-таки торговался. Ну что ж, человек человеком, а к тому же я боялся, что, а вдруг, денег на копку не хватит. Теперь другое дело. Грех бы я имел, если бы вам в вашей беде не помог. Вот вам ещё 80 ринских к тем деньгам. Как вы сами ценили, так я вам и даю, чтобы вам на меня обиды не было.
Та доброта Юдки до глубины тронула Яця.