Я начал помогать ему, наткнувшись на оглушённых форейторов.
– Колёса! – кричал шеф, пока до меня дошло – толкать их, задние, упираясь в ступицы. Шеф разворачивал дышлом передние, потом отстегнул, угодив в кого-то невидимого, кто отозвался на удар отборной иностранной бранью, всунул дышло в колесо, и мы изо всех сил навалились.
Берлин тяжело покатился вниз по дороге, затем косогором. Мы подбрасывали сбоку дышло, направляя в пропасть – фаэтон покатился боком, подпрыгнул, пошёл кувырком, рассыпаясь щепками, разбрасывая изнутри тяжёлые бочонки, и мы тоже покатились следом.
Надо было действовать быстро, потому что наверху брань уже сконцентрировалась – охрана приходила в себя.
Закатив в сейф последнюю бочку, мы всё же ползали вокруг, пытаясь нащупать ещё.
Потом уселись на них верхом, из треснувшей бочки сыпалось, звенели монетки, меня удивило, что среди них есть плоские и деформированные; а шеф почему-то не спешил закрываться:
– Какой воздух! – мечтательно вдыхал он полной грудью.
Да, он, здешний, был невероятно густым – хотелось вобрать его весь, вместе с цикадами.
Однако наверху суматоха организовалась и двинулась сюда, хватаясь за бурьян, брань и обломки фаэтона.
Тут шеф ещё раз удивил меня:
Залезши глубоко в свой карман и набрав наших нынешних мелочей, он засыпал их в широкое жерло пистоля и, прежде чем закрыть тяжёлый сейф, выстрелил ими в звёздное небо:
– Пусть и ихним нумизматам будет какая-то добыча! – рассмеялся он.
Секреты тайн
(миниповесть)
Ему, как младшему офицеру, предложили поселиться в центре Полтавы, однако он категорически возжелал окраины, словно какая-то сила вела его к речке Псёл, в простую мазанку, потому что он был художником, он, Адольф Гитлер.
– Был художником, – скривился горько, потому что на глазах имел непроницаемую повязку, как и все слепцы, потерявшие зрение от газовых атак, там, на далёкой французской реке Сомме.
Кривился он горько, когда речь заходила о передовой немецкой медицине. Однажды он услышал разговор бойцов-побратимов из родной Австро-Венгрии, русинов, которые расхваливали какую-то незнанную Украину, её невыразимые пейзажи, восхваляли так живописно, что он, как живописец, уронил слезу:
– В Украину, – прошептал он.
Как и всем героям Верденской мясорубки, ему не было отказано, потому что видеть, как плачут слепые глаза, медкомиссия не выдержала и, воспользовавшись Брестским миром, отправила его туда на лечение.
А лекарства какие? Тихая покосившаяся хатинка, тихая девушка Зинка, ещё скромнее, чем тише. Он часто любил расспрашивать о местных видах, пока в воображении не узнал, что такое рай. Особенно его волновала картина на дверях мазанки, где на фоне того же рая сидел казак Мамай.
– Какой он? – допытывался раненый ефрейтор, а девушка не хотела говорить ему, что похож на её отца, потому что тот где-то шатался, отдавая долг Родине в махновских формированиях. – Такой, как ты, – молвила, и вспыхнула, заметив, что сходство с этим странноватым австрияком таки есть: длинные пышные усы и клиновидный чуб на лбу.
Но не это влекло девушку, а та неподдельная страдальческая мука, что затаилась в незрячих зрачках Адольфа, и никого не было рядом предостеречь её безрассудную дочь.
Однажды, убирая за ним, она невольно наклонилась, пытаясь заглянуть в его слепоту, и неожиданно ей показалось, что он видит её, хотя на самом деле знала, что это воображаемое внутреннее зрение, но не удержалась и припала устами к его жаждущим. Сила поцелуя пронзила всё его естество, и вдруг тьма раскололась, и первое, что он увидел в жизни, – это неслыханно светлоглазая и невиданно русоволосая полтавка.
– Зиночка, – прошептал он на родном австро-венгерском языке.
– Адик, – не удержалась она, и они снова припали губами и слезами.
... Потом он удовлетворённо подошёл к зеркалу и неожиданно горькая гримаса исказила его лицо, Зинка заметила тот стон, кинулась, словно горлица, потому что он держал острое лезвие "Золинген".
– Не режь! – вскрикнула она.
– Любимая, не балуй, – наконец улыбнулся он, – просто я бы хотел сбрить эти усы.
– Не делай этого, они так тебе к лицу, ты такой... родной в них.
– Я?
– Похож на казака.
– Увы, милая, когда были казаки, не было иприта. Когда началась та проклятая газовая атака и все надели противогазы...
– ... А ты не надел? – вскрикнула.
– Так в том-то и дело, что надел. Но почему он не помог? Вот только сейчас я понял, что случилось. А тогда я не сообразил: длинные эти усы не дали ему плотно прижаться к лицу, ипритовые газы просочились по ним внутрь и прямо мне в глаза.
– Не стриги! – кричала она на весь край Украины.
– Хорошо, сердечко, оставлю вот тут немного под носом, чтобы ты ими игралась, ладно, любимая?
И отрезал.
Однако, несмотря на это, Брестский мир закончился, а вставал Версальский, поэтому фатерлянд срочно отзывал его на родину. Вокруг рушились империи и человеческие судьбы, однако он каким-то чудом ещё успел получить от Зинки открытку, где она описывала их светлоглазого и русоволосого ещё не рождённого сыночка.
– Сын, – шептал он, целуя непонятные славянские буквы, – будет сын...
Тем-то он не женился на Еве Браун, хотя все партигеноссе упрекали его.
"Сын", – шептал он мысленно и летел в мыслях в тот тихий рай на берегу Псла, воображение окутывало его, и он искренне радовался, что потомок внешне удался арийцем. Потому что сам Адольф Гитлер был тайным евреем, потому что отец Шикльгрубер не был даже биологическим отцом. Вместо этого им оказался один слишком кучерявый музыкант, притворившись учителем музыки, он научил мать Адольфа не только играть сольфеджио...
– Байстрюк! – часто слышал он за спиной на улице и в школе. – Жидовский безбатченко!
Тот прятался и глотал слёзы обиды. Никто здесь, в Австрии, и подумать не мог, что он всей ей вскоре жестоко отомстит, совершив над ней аншлюс.
А евреи? Которые также легко могли проболтаться о его генеалогическом древе? У них же не было своей державы, чтобы её аншлюзировать – то есть они ещё не совершили свой аншлюс над Палестиной и ещё не создали свою историческую Родину Израиль; вот тогда Гитлер и поступил с ними иначе – просто запретил их.
Позже он сделает всё, чтобы как можно географически приблизиться к потомку, подпишет даже унизительный пакт Молотова-Риббентропа о ненападении, чтобы хоть каким-то способом запустить в СССР резидентов в Полтаву, чтобы они тайно присматривали за сыночком, неукоснительно оберегая его от возможных репрессий. Так продолжалось, пока Сталин, не нарушая договора, взял и подтянул все свои войска к Румынии.
– Что ты делаешь? – опешил ему по телефону Гитлер.
– Ну не к Германии же! – хихикал тот в трубку.
Так, это был хитрый трюк, который не нарушал взаимных условий пакта о ненападении. Однако вся нефть Европы находилась где? На румынских землях; поэтому Гитлер понимал: Сталин, перекрыв трубу, легко возьмёт его в энергозависимость.
– Хватит этих твоих грузинских фокусов! – бесновался в телефон Адольф.
– Какие фокусы, генацвале? – прикидывался дурачком Сталин, а сам тем временем плотнее стягивал войска Жукова к румынской границе.
Тут Гитлер не выдержал:
– На Москву! – приказал своему Генштабу.
– На фига тебе эта убогая кацапетия? – удивлялся тот. – Как, мы ведь ещё не всю богатую Европу выдоили.
– Жизненное пространство, – был короткий ответ.
– Эта убогая пустыня? Или тебе всей Европы мало? Лучше додавим Англию, тут хоть есть чем поживиться.
– Это лишь небольшой остров, а там – необъятные материки, – лгал он.
"Сын мой, сын, – тем временем думал он мысленно, – увижу ли я тебя ещё когда-нибудь, моя единственная кровиночка? Обниму ли тебя? Ах ты ж, Зино, эх, Зино, где ты теперь, моя безымянная Зино?"
И пустил слезу. Поэтому генералы не стали спорить.
Не знал никто из них главного: резидентура донесла, что из Полтавы в армию мобилизовали паренька, Василия Адольфовича Сергиючка, и что служит он теперь в Московском военном округе.
Пока советские войска все стягивались к Румынии, Гитлер блицкригом ударил по Москве, и почти взял её. Не успел Генштаб порадоваться, как он приказывает:
– Немедленно перебросить все армии под Сталинград!
– Да побойтесь Бога, – всполошились генералы, – на фига он нам сейчас сдался? Мы уже на Кавказе захватили Майкоп с его нефтяными месторождениями, до Баку сотня километров – и мы независимы от чужих энергоносителей!
– Есть высшие над этим соображения, – пробормотал фюрер.
– К тому же там на Волге очень много поволжских немцев живёт, представляете, какая участь постигнет всех этих фольксдойчей?
– Я сказал! – был ответ.
Потому что никто не знал, что именно туда, в город на Волге, переводят служить одного такого солдатика, немца по происхождению, неприметного парнишку, светлоглазого.
И все войска, сжигая и без того дефицитный бензин, повернули на Сталинградское направление. Генштаб же решил, что их вождь хочет преодолеть этот символический город, названный в честь Сталина, что в этом есть великий мистический смысл.
– Сколько городов на земле названо именем Сталина, а вот именем Гитлера – ни одного. Захватить его и переименовать тот город на Волге в Гитлерград? – лгал он Генштабу.
– Амбициозный, – с грустью понимали генералы. Не знали они, отчего у вождя такие мощные мигрени – от одной мысли, что комсомольцы и коммуняки промывают ребёнку мозги большевизмом, его кидало в отчаяние. Однако он свято верил, что стоит только прижать дитя своё к плечам, как комиссарская идеология отступится, исчезнет, как туман на солнце от святой отцовской энергетики.
Тем временем Гитлер отправил своего любимца Отто Скорцени переодеться во всё советское и пересечь линию фронта, найти там Василька и доставить его в "Вервольф", который специально для этого был построен в Украине. Человек со шрамом добросовестно выполнил приказ, только похитил по ошибке вовсе не того венценосного сына.
– На фига мне этот Яков Джугашвили? – бесновался и без того безумный фюрер. – Разве я его прижму к сердцу?
– Так вы обменяйте его на нужного сына, – пытался спасти свою шкуру со шрамом Отто.
Начались предварительные переговоры через Вольфа Мессинга, однако Сталин был слишком подозрительным, почувствовал тут подвох и заявил, что в советской армии нет пленных, а только предатели Родины, кем бы они ни были по происхождению.
Яков же Джугашвили, узнав, что его хотят обменять на простого Василька, от такой позорной участи бросился на высоковольтную колючую проволоку, приговорив себя к мученической смерти...
Василька же тем временем военкоматы упекли-таки в Сталинград, в самое пекло – и неслыханная в истории человечества битва началась.
А тут Рождество.
"Как же там сын мается без подарка?" – мучили фюрера догадки.
И вот снарядили секретный самолёт, чтобы сбросить сыну что-то от Санта-Клауса, хоть весточку передать, хоть шоколадку в страшный далёкий заснеженный Сталинград.