– "Да Бог с ним, всё равно дедушки отца сильнее уважать будут", – дунул на металлическую поверхность награды и протёр рукавом. Он улыбнулся, ведь уже видел, как его трое сынков по очереди будут играться сияющей наградой, как будут радоваться игрушке все трое, чубатые такие, неожиданно чернявые с глубокими тёмно-карими глазами.
Тут он увидел себя в огромном блестящем зеркале, резной гранит рамы эффектно оттенял отражённую фигуру, Василий оглянулся – никого в мраморных коридорах, все пошли на пленарное заседание; он лихо щёлкнул каблуками и неожиданно резко и прямо вскинул перед собой вверх ладонь:
– Служу Советскому Союзу! – почти выкрикнул он.
И смахнул за это слёзы благодарности.
Слово любовь
Капало на гипофиз целый день, я это заметил уже приехав на конечную – ясно, что там никто не ждал, когда вдруг далеко за мокрыми кустами заметил белую фигуру, которая маячила на скамейке.
– Кто это такой идиот, как я?
В школе такого же давно не существовало, а тут увидел девушку, причёска её совершеннее парика, то есть морось не повредила. Она встала, и по притворной радости я понял, что тоже не узнала. Хотя прошло пять лет, однако контактные линзы у нас заменили очки, а особенно искажала память одежда, для нас, бывших, недоступная. Неузнанность длилась миг, целый миг, чтобы радость встречи стала убийственной. "Людка или Милка?" – моросило в голове – так мало времени прошло, а уже забылось самое главное.
– Людка! – пискнул я.
– Толька! – завизжала она.
"А может Милка?" – испугался я обоих имён, однако счастливо вспомнил их, потому что они были Людмила.
Мы попали в объятия и крутились, мотая пакетами с едой, и тут я почувствовал облегчение, что никто не пришёл на эту встречу, ведь назначенную далековато, дальше, дальше, чем коротких пять лет. Потому что спина у неё оказалась слишком лёгкой для такой упругости, то есть возраст пошёл на пользу. Да, идея хорошая – встретиться классом на юбилей и отметить его на катере. Однако когда по телефону распределяли, кто какие продукты купит, уже чувствовалась нынешняя морось – не сказать бы холодная, но какая-то сырая. Тут я ещё успел подумать, что никогда не прикасался к Людке, даже на выпускном вечере ухитрился не потанцевать с ней. Почему? Это была большая загадка для такого большого дурака, как я.
– А я думаю, ну какого ещё одного дурака сюда принесёт? – верещала она, отдышавшись от первой радости.
Да, что-то нас связывало, например, отсутствие зонтиков: свой я не взял принципиально, чтобы отвадить дождь.
– А я думаю, – улыбалась она, – вот возьму зонтик – и обязательно дождь пойдёт. Поэтому и не взяла, ну?
Вмиг скисла, увидев, что я тоже без зонта – обнял её курткой и легко, неожиданно сказал:
– Любовь моя, – чуть не засмеялся я.
Ляпнул самым дурацким из своих голосов – будто она могла знать о моей тайной любви в 8-м классе, которой я любил её аж до 9-го – об этом не догадывался даже классный руководитель, преподаватель физкультуры. Несмотря на эти обстоятельства, спина её вдруг обмякла. Тут я, дурак, вспомнил, что никому не признавался в любви, даже шутя, считал это делом слишком серьёзным. Уже решил объяснить про злополучный 8-й класс, когда почувствовал её губы. Если бы мог думать, то удивился бы, ведь прильнуть, держа пакеты под тесной курткой – вещь невозможная – откуда же взялись эти губы, оказавшиеся быстрее простой правды, что они целуют?
Вообще, дураки – это такие люди, которые сперва всё должны спланировать – а потом требовать, чтобы именно так и происходило. Потому что тут почувствовал, что пакеты попадали – как это вообще могло случиться? То есть значительно позже вспомнил, или пакеты вспомнили?
Хорошо, что мы на них не сели и не размазали еду – а куда бы сложили всю нашу одежду? Почему не делали этого в 9-м, 10-м, 11-м классах, не говоря уже про 8-й? Если бы мог думать, то решил бы: она такая же дурочка. Хоть у неё было больное сердце, она упорно ходила на физкультуру, чтобы такой, как я, мог, задержав взгляд, видеть, как она, например, забрасывает баскетбольный мяч. Совершеннее любого парня, особенно такого, как я. Чего те мячи стоили, знала только мама да участковый врач. Даже наш классный руководитель не знал, потому что как-то облапал её в подсобке. Не ожидал, что она окажется сильной, даже без крика сама вырвалась, и это я заметил, как она потом хваталась за валидол. Валидол! В 8-м классе...
Он считал себя Сковородой, учил про единение с природой и проводил уроки физкультуры на улице. Кто-то не удержался и кинул из коридора огнетушитель, к сожалению, попал лишь в спину, однако физорг потерял сознание. Правда, не навсегда. Виновного не нашли, потому что тем кто-то был я.
Она знала! Она знала и об этом, потому что была точно такой же дурочкой, ведь это она, единственная, с которой я не перекинулся ни словом в 8-м, особенно после огнетушителя. После которого физрук вообще перестал лапать, даже завучиху, математичку, она ходила злая, красная, за что сразу ухудшила ему расписание.
То есть любовь была тайной, а жертвы – явными.
– Скажи, – шептала она.
– Любовь моя, – и это оказалось не труднее, чем бросить баллон.
Что попал сразу, это почувствовал потом, то есть чуть лучше, чем она баскетбольным мячом, и изо всех сил не верил, что уже происходит, длится, мамочка родная, и не требует никаких страхов там, подготовок и всего прочего, как полагается у людей, то есть будто мы любовники уже сто лет, а не несколько минут или секунд.
Я целился, правда, ему в лысину, тому дураку, школьному руководителю "8-Б", а сейчас мы попали, будто делали это с выпускного вечера, даже совершеннее, я имею в виду, что когда ехали на ненужный юбилей, то уже знали, что он только для нас двоих; ведь были созданы, наверное, друг для друга, поэтому и боялись, искали всю жизнь первый раз каждый раз лишь таких, с кем бы это было проблемой, зато можно справедливо преодолевать праведные препятствия и бесконечно испытывать чувства. В конце концов, если чувства надо испытывать – чувства ли это вообще? Про испытания нам вдалбливало всё вокруг, даже школьные программы, не говоря уже про вузовские, которые вдалбливали ещё сильнее. Это потому, что вокруг все – дураки, не говоря уже о мудачках, и не верили: проблем не существует никаких, однако надо промотать полжизни, целых
5 лет, чтобы дошло. И как? На мокрой скамейке, которая вдруг увидела на себе таких же голых идиотов, которые быстро успевали, не тратясь на поцелуи – для них – место за кустами. Даже в любую маршрутку или в катер можно вдвоём влезть, не говоря уже про метро, и целоваться, сколько влезет – ни у кого, даже у водителя это не вызовет замечаний, ведь они не требуют дополнительных билетов.
А тут требовали, потому что скамейка успевала сохнуть быстрее, чем мокла, быстрее, чем мы успевали, она знала, что даже если бы стояла на Северном полюсе, то одинаково бы раскраснелась, и даже там испугалась бы всеми своими досками, потому что столько глупости накопилось за время, а особенно, что слишком легко можно было ждать аж следующего юбилея, такого, чтобы снова весь класс не явился на встречу. Ровный класс, мы и тогда не были очень дружны, поэтому и всегда проигрывали чемпионаты по баскетболу, несмотря на все преимущества – руководитель же у нас – физрук. Особенно проигрывали после баллона, так этот вид спорта у нас вообще угас. Не потому, что покинула большой спорт центрофорвардка; а потому, что учитель даже взглянуть в её сторону боялся, ведь кто-то кидал баллоны точнее, чем она мячи.
– Скажи, – кусалась она.
– Любовь моя.
Бормотал однозначно, чтобы не тратиться на более сложные звуки, которые я не употреблял.
Катер всё не приходил и не приходил, а я понял, почему она, сильная, а болела когда-то сердцем, потому что кроме физрука никто его не понимал, чего она и сама не понимала, где уж нам, школьникам, которые, известно, созревали медленнее, чем школьницы. Особенно прирождённые баскетболистки, которые стояли на физкультуре первыми по росту, что лишь в 9-м классе уступили парням. Да и выше мы не стали умнее – изменилась целая эпоха, и все длиннорукие думали о будущем, а не о настоящем.
Это хорошо, что вовремя во всех школах заменили старые огнетушители на новые втрое меньше. Иначе бы он, убив преподавателя, мог убить и святые чувства, очень робкие среди школьников.
– Зачем ты взяла парик? – наконец спросил я, когда мы первый раз отдышались.
– Я знала, тебе всегда нравились блондинки.
Она знала! Если я этого не знал. Какие блондинки, когда лучших волос не существует, чем каштановые, я всю жизнь только такие и искал. Хорошо – что парик, хорошо – что не перекрасилась, что бы я делал, разминувшись с таким роскошным цветом? Влажным таким, нежнейшим.
– Ой, а где он? – схватилась она за голову.
– Эксгибиционисты украли.
– Кто?
– Или вуайеристы, – наконец блеснул интеллектом.
Которого мне всегда не хватало в 8-м классе. Ведь это только сейчас вышли словари, которые имеют все соответствующие термины.
Пока она искала сигарету, я надел на себя её белый парик.
– Или транссексуалы, – рассмеялась она так, что подавилась первым дымом.
И слава Богу, потому что картинка оказалась бы ещё смешнее: двое голых под дождиком сидят на лавочке, одетые лишь в сигаретный дым.
– А кто это, экс... ну, эти самые?
– Это такие дураки, которые подглядывают за такими дураками, как мы, – обнял я её курточкой. – Однако в дождь – они отдыхают.
Потому что они не были глупее катера.
– Жаль, – скинула она курточку.
– Ты их жалеешь? – перехватил я сигарету.
– Жаль, что никто не видит. Потому что вот я – не верю, сама себе не верю, понимаешь?
Она была права. Я тоже не верил, всю долгую жизнь это была проблема, с первого раза никогда не получалось, а когда и получалось, то плохо – то есть не так, как планировал, а тут, слава Всевышнему, обдумать не успел. Поэтому следовало проверить принципы, потому что под рукой было такое тело, которое вовремя покинуло баскетбол, особенно там, где были белые полоски, такие яркие, что добавляли совершенства загару вокруг от моих прикосновений и дождя, и прикасаться безнаказанно можно было больше, чем, например, на выпускном вальсе. Я бы подумал, что многое могу рассказать, например, правду про баллон, однако поцелуй её оказался лучше сигаретного, без фильтра втянул мысли, на которые богаты дураки. Сигарета упала в парик и зашипела, однако им было не до того, они оказались единственными эксгибиционистами, готовыми засвидетельствовать, что начиналась ещё одна правда, или, наконец, школьная история, которая в своё время проглядела саму себя; поэтому спешила, а вдруг дождик закончится или-таки припрётся бывший класс с множеством своих безымянных, потраченных впустую любовей, с идиотским количеством интересных историй, только не про любовь, а про какую-то там физику с ботаникой, как, например, налили в аквариум спирта, и что потом та несчастная жаба вытворяла.
Капитан катера заботливо сканировал матюками береговую линию, хотя прекрасно знал: при такой погоде групповые экскурсии срываются.