– Демократичный? Демонократичный! Потому что ваш выбор только в том и состоит, чтобы носить деньги преступным кланам, обогащая их всевозможно и усиливая таким образом против честных людей.
– Есть и не криминогенные дилеры, – сказал я, однако почувствовал в своём голосе сомнение.
– Все они начинали, как не криминогенные, но вскоре все быстро попадаются к паханам на службу, – довольно пробасил поп.
Да, тут и высшее образование не поможет, потому что, действительно, все эти самодеятельные химики быстро попадаются на глаз воровским, а те – не ментура, от них уже никогда не отбрешешься, те не начнут морочить-судить или перевоспитывать, а замочат для простоты.
Причесались мы, умылись, где могли, и приходим в церковь. Посидели, нам батюшка втирает про покаяние.
– Если бы это был надёжный способ соскочить с системы, то тут на свете не было бы уже ни одного наркомана, – не сдавался Антон.
– Потому что путь этот не быстрый, а с испытаниями, – отрезал нашу логику поп. – Чем тяжелее грех, тем длиннее от него путь.
Их там в их институтах хорошо натаскивают на такие диспуты, потому что даже Антон ничего ему не вкрутил, видно, был не раскумаренный.
– А как вы, батюшка, знаете, что оно такое, – не сдавался я, – если вы сами и не пробовали его ни разу?
– А зачем? У кого вера крепчайшая, тому не страшны никакие мирские лакомства.
Эх, зря мы втянулись с ним в эти бесконечные диспуты. Он просто не знал, что такое мариупольский крэк. Мы дали, и уже с третьей дозы у него возникло мощное желание проверять свою силу веры.
Словом, пришлось Деце понемногу переходить с африканцев на цыган, потому что у тех кайф был не дешевле, но с ними можно было всегда договориться. Однако они ругались, что она делает "безчувственно", то есть сама не получает, как они считали обязательным, удовольствия от процесса, и ставили ей в пример соплеменниц. Пока не наткнулись на батюшку, чью рясу приняли за женское платье и очень удивились:
– Чего это у тёлки борода?
Этот феномен слишком возбуждал их, и Деца возрадовалась, что теперь у неё поубавилось сексуальной обязанности.
Он, правда, сопротивлялся, однако цыгане грамотно доказали ему, что не может быть тут никакой московской епархии, потому что сама Москва никогда не крестилась, а то, что Новгород, Псков, Владимир и Суздаль приняли христианство, то это было ещё в те времена, когда они в Московский каганат не входили. Вот вам и цыгане, видишь, они уже тогда там были и всё собственными глазами видели, сказано, спорить с ними – что против ветра ссать. Так что и не надо тут ломаться.
Что в нём, батюшке, было ещё хорошего? Что он навёл нас на новые точки с торчками, потому что, оказывается, они часто каялись ему в наркозных грехах, и это немного расширило нашу базу.
Тем временем батюшку там, наверху, со временем хотели причислить к лику, потому что он единственный в концессии, кто массово начал приобщать цыган к праведной православной вере, весь народ вокруг видел, как они так толпами и валили в его церковь. Ещё и слышно было оттуда громкие их крики радости от массового причащения. А как же, хорошо, что Деца, оказывается, успела кое-чему научить из своих автовокзальных фокусов.
Что моё
клиповый рассказ
Торчало небо, пыталось заглянуть на террасу, однако там был лишь один посетитель, который пытался зацепиться за буфетчицу, а та сосредоточилась на бокалах, досматривая непротёртые. Наконец музыка умолкла.
– Не догоняю я этих радиоволнов, – наконец кивнул на магнитолу, – не могу и всё, ну чего они пургу гонят? Блин, что только иногда дадут что-то клёвое? Что жаба давит всё время путное передать?
Она согласно кивнула, сквозь бокал смотрела, что он говорит:
– И кто, интересно знать, придумывает такие песни? Что иногда вот так сядешь и подумаешь: для кого?
Радио подумало четыре секунды, дзинькнуло и ответило:
– Не все мы дети этого мира!
Но что моё есть – то моё!
– О, это клёвая, – сказал он, потому что все бокалы между ними обоими были пустые. – Потому что я люблю только клёвые.
Девушка, не оглядываясь, нащупала регулятор громкости, усилила, динамик аж зарычал на низах, она чуть убавила, стало хорошо слышно, как певец соревнуется с сопровождением:
– Не знаю, где себя деть,
Не каждый тут выиграет.
Но так ведётся
На свете,
На этом свете,
Что не у каждого есть.
– Вот мне нравится, когда песня клёвая, а когда нет, то не нравится, что ты тут сделаешь? – он многозначительно уставился в свою рюмку с водкой и уже решил надсёрбнуть. Однако взгляд его переполз на высокий стакан с пивом, отчего пузырьки там остановились.
Тут внимание перекатилось на нового гостя, который подошёл к прилавку и уставился в прейскурант мороженого, выискивая больший вес с меньшей ценой – неосторожно поморщился на радио, которое мешало подсчётам. Майка на нём была явно выглажена. В это время все фразы под тентом повисли, вынужденно и недовольно ожидая своей очереди. Наконец купил, осмотрел обёртку, нашёл там производителя, кивнул к нему радостно, сел, но неудачно, пересел в уголок, подальше от звука, и магнитные поля его разрядились.
– Не, ну в натуре, песни, они ж как люди, не все по понятиям. Иногда случаются такие, что их вообще не стоит включать. Я сразу вижу, кто на что похож, от меня не скроешь. А ты как думаешь, мать? – сказал он вдвое моложе буфетчице.
Она как раз думала, на каком из двух языков отвечать. Херсонские степи ласково отдавали морю бывшее летнее тепло, иногда дыша полынью.
– Я думаю так же, – поменяла она бокал; была здесь сезонной, а сезон как раз начинал заканчиваться. Нечаянно глянула на дядечку в очках, тот улыбнулся то ли ей, то ли производителю на обёртке.
– Тут же так, что вокруг тебя много чего шляется, и надо сразу учить, потому что что ни человек, то проблема, – услышала она громко.
Тот посетитель не слышал, как раз разворачивал, надеясь на холод.
– И это меня не достаёт, – пропело радио, – потому что что моё – то моё!
– Вот мне лично такие песни нравятся, потому что они по делу, а всё остальное я терпеть не могу, особенно я не люблю, когда сюда приходят и морщат нос, – кивнул он на мужчину, который как раз поправлял там удобнее очки, по-дядьковски заморгал, пытаясь сосредоточиться на мороженом, что автоматически нащупал солонку и посолил его, заморгал, осторожно лизнул, и предыдущему присутствующему на миг показалось, что губа у того аморальной формы.
– Не надо радоваться, – пело радио, хрипя динамиками от рэпа,
Что нам не родить,
Сами себе дети,
Куда себя деть, о, есть!
Удивительный сентябрь уставился в горизонт, потому что море прогибалось от собственного веса, щедро раскидывая искры. Дядечка ещё раз посолил и внимательно лизнул мороженое, продавщица не удержалась от улыбки.
– И вот когда кто-то начинает, – услышала вблизи, – кто-то тут начинает выделываться, то я, блин, могу тут всякого кента поучить, особенно такого, который заплатил за мороженое николаевского производства пятьдесят пять коп., и сидит при этом тут, делая при этом вид, что ему тут не всё нравится.
– Да ну его, – бокал в руках буфетчицы остановился.
– Вот тут ты неправа, мать, – услышала ответ, потому что отпуск заканчивался, путёвка тоже, – и, конечно, можно и так подумать: "ну пусть себе кент давится своей дешёвкой". Но ты, мать, не обратила внимания на то, что пальцы у него с суставами – отчего бы это, интересно? Так я тебе скажу: это когда он дрочил, делал неправильно и были скрюченные пальцы. Не я буду, если это не подагра. – Он берёт своё пиво, выливает туда водку, крепко накрывает ладонью и так всё вместе резко бьёт об колено, жидкость, взрываясь, быстро исчезает у него во рту. – Да. А неплохое пивко, мать? Ты такое пробовал хоть раз? – неожиданно обращается он к дядечке. – Ты не слышишь? Эй, подагрик, ты в натуре подагрик? – перекричал он магнитолу, которая неустанно выталкивала:
– Вот что моё, то моё, потому что это не у каждого есть!
О, есть!
– Вот это, блин, в точку, – ответил он, ещё раз откашлявшись. – Потому что я не люблю, когда мне моё кто-то портит, я сразу ставлю лоха по понятиям, если кому тут что-то не нравится, то не ходи сюда, или я не прав? Я правильно говорю, подагрик?
Тот недослышал за:
– О, есть, о, есть, что не наше – не моё!
Сопровождение стихало, давая понять, что песня начала заканчиваться.
– Ты меня слышишь, тормоз долбаный? С тобой говорят. – Он встаёт и идёт к нему. – Может, я тихо говорю, я сказал?
Он слишком красноречиво поднялся и выразительно двинулся, на это тот сильнее склонился к мороженому, ожидая самого себя, но слов не нашлось – лизнуть или нет – вот были его мысли.
Варево-марево расступалось, двигаясь с зенита.
– Ты, блыняра, ты тут музыку слушал, отвечай, ну? Тут тебе громко делали, красиво, ну? А ты? Не нравится – не ходи тут, и всё будет путём.
Замахнувшись ладонью, хочет ударить в затылок, однако тот сильнее прижался к мороженому, и удар хлопнул пустым воздухом. В этот миг дядька отложил мороженое и, схватив солонку, сыпнул тому в обиженно-справедливые глаза.
Тот не успел опомниться от вспышки в них, как испытал новые искры – от стула, который взлетел невесть откуда, дядька бил коротко, как молотком, всё точнее, пока не сбил с ног. Повисла бы пауза, если бы не радио:
– Бывает, бывает чужое не сдыхает, кто знает, тот имеет, о, есть, свой к своему по своё! О, есть!
Она стояла, держась за бокал.
Потом, дёрнув носом, дядька подцепил им очки, хотел к дверям, на миг застыл, вспоминая. Схватил мороженое, выскочил.
Музыка пошла на коду. Горизонт затаился за морем.
– Да блин, ты что глухая? – наконец услышала девушка из-под перевёрнутых столиков. – Тише нельзя? Тут, блин, голова трещит, а она врубила на всю катушку.
Котлы
Толпы было больше, чем людей, а денег было меньше, чем купить подарок. Потому что день рождения отца всегда перед получкой, и ни разу не было иначе. Я обошёл универмаг, но ничего стоящего для моего богатства не нашёл.
– Надо не чесаться, а двигаться, – вспомнилась отцовская присказка, и ноги невольно понесли меня под Гастроном, который медленно вырастал витринами из-за деревьев.
Вот так придёшь купить бутылку в подарок, и очень долго разглядываешь привлекательные витрины. Ещё несколько дядьков тоскливо осматривали их – удивительно, сколько времени люди автоматически идут сюда просто посмотреть.
Отец каждый раз ругал меня:
– Никогда не покупай мне коньяк в подарок, у меня от него изжога.
– Почему?
– Когда подумаю, сколько на эти деньги шмурдяка можно выпить – печёт.
Я внимательнее уставился в витрину.
– Котлы надо?
Токсичных цветов добродей тоскливо заглядывал в глаза.
Я начал говорить:
– Я не теплотехник.
Тот с трудом улыбнулся и, таинственно оглянувшись, вынул часы:
– Котлы, я спрашиваю, надо?
Я оглядел – совсем новенькие, но в кармане моём мощно зашуршало.
– Почём? – не своим, а его голосом кинул я.
– На бутылку, – был конкретный ответ.
– Чего так дёшево?
– Потому что барыга больше не даст.
Борлак у него дёрнулся, эта судорога передалась часам – стрелка секундная дёргалась в ожидании.
– Трубы горят, – наконец признался он, и витрины отразились в его, и без того синих, глазах.
– Бутылку чего? – не поверил я собственным ушам.
– Чего-чего – водяры.
Я не поверил даже тогда, когда изрядно отошёл, сжимая в горсти "котлы".