– Да, долговато вы назад добирались, – попытался оправдать свою неожиданную невежливость, – вот.
– Целых две с половиной суток, – не упустил случая блеснуть интеллектом Влад-Столица.
Все скромно закивали головами, чтобы тоже разделить вину перед командиром.
Особенно Хантер:
– Да чего там, пока вы там, ну, словом, а у нас уже и ребёнок для вас нашёлся.
Вперёд выдвинулся чисто вымытый Кирилко. Он имел довольно торжественный вид ещё и потому, что военная одежда, как бы он её ни подпоясывал, была велика, зато спереди в кобуру никак не влезала огромная рогатка.
Оба хотели что-то ему сказать, однако он первый поднял глаза, и все вокруг притихли, и слава Богу, потому что ещё бы начали кричать какие-то поздравления молодожёнам или ещё какие-нибудь неуместные глупости, ведь перед сиротой у них не было таких слов.
– Как тебя зовут? – спросил как можно мягче боевой офицер.
– Партизан меня зовут, – был тихий ответ.
Что тут скажешь?
Поэтому лейтенант обошёл бронемашину, удивляясь, что она совсем новенькая, а ещё свежее надпись была сзади:
"Было б НАТО не было б АТО", и краской обведено вокруг веночком.
– Ну вот, – лейтенант поискал, что сказать, и наконец нашёл. – А кто это так красиво рисует, у нас же, кажется, художников не было?
– Нашёлся, – хмыкнул Хантер.
– Кто?
– Этот, как его, тьфу, забыл, ну, водила-мудила, да его уже эсбэушники забрали.
И снова всё умолкло.
Так и стояли.
– Горько! – наконец догадался крикнуть Джура.
Все подхватили.
Поэтому Галя не сдержалась и, прежде чем поцеловать Мичурина, достала заветное зеркальце, привела себя в порядок, глянула туда и увидела себя какой?
В свадебной фате.
"Горько, горько, горько..." – отозвались разрушенные окрестности.
25
Ну кто бы мог подумать, что самые плохие дороги у нас могут стать ещё хуже? Ясно, что государство разворовывало весь автомобильный налог, но ведь никто и предвидеть не мог, что ещё большие средства, вложенные в мины, снаряды и прочее, превзойдут дорожный идиотизм?
Примерно такие мысли тревожили генерала Хомченко, потому что он с чистой совестью не относил себя к правительственным бюрократам, ведь армия – это совсем другая сфера.
Иногда он удивлялся, почему это бронированный джип, сделанный частным образом, намного удобнее, скажем, армейского образца, ведь на его создание потрачено куда больше, чем на импортированную технику? И куда подевалось, скажем, то самое сальдо?
Он догадывался, куда, так что его интересовали конкретные лица с конкретными финансовыми счетами.
Слава Богу, было о чём думать, потому что он и сам не знал, как убить время бесконечными шоссе, где простая грунтовка казалась комфортнее асфальтовки, густо прострелянной, так что, петляя воронками и мыслями, эскорт преодолевал населённый пункт Сыроваху, который уже давно был ненаселённым.
Сначала Хомченко показалось, что кто-то включил в салоне музыку, и он недовольно оглядел офицеров, однако неожиданно понял, что звуки проникают сюда сквозь броню с улицы.
Все вместе удивились: кому это пришло в голову так шуметь?
Разрушенный пейзаж нелепо венчался потрёпанной кафешкой "Марина", названной в честь какой-то местной дамы, оттуда доносилась музыка и ароматы, правда, не кофейные, а другой кулинарии – то есть густой дух армейских консервов, поджаренных с луком.
И неудивительно, что на жердине возле разбитого трансформатора терпеливо устроился ряд ворон, чуя добычу. Появление штабного эскорта слегка встревожило их: не придётся ли делиться объедками?
Музыка звучала украинская – "Рідна мати моя", так что эскорт, подумав, остановился, разумеется, какие бы это сепары такое слушали; и вправду, за кафешкой притулился потрёпанный военный бусик с украинской символикой, из распахнутых дверей которого лилась фонограмма.
К величайшему удивлению генерала, никто на него не отреагировал, ему даже показалось, что громкость наоборот прибавили.
Сначала на площадку ступила охрана, а потом уже и начальник, разумеется, человек приехал сюда инспектировать, а тут – нате вам, нештатная ситуация, то есть посреди войны действующий алкогольный заведеньице?
Добавить, что никакой охраны не выставлено – иди и бери их голыми руками.
– Кто старший? – командным голосом спросил внутрь Хомченко. – Ко мне!
Но никакой реакции не произошло, потому что грубые мужские голоса дружно, хоть и не в лад, тянули:
– И на том рушничке оживёт всё знакомое до боли...
Невероятно, но генералу пришлось ждать, пока там внутри допоют песню до конца.
– Я ещё раз спрашиваю: кто старший? – отчётливо прозвучало в паузе.
В ответ из динамика зазвучала новая песня: "Сумно, сумно аж за край...", так что начальник кивнул охраннику, тот подбежал к покоцанному бусику и выключил звук.
Внутри кафешки от этого поднялся недовольный шум, и на пороге появился Жора Тороповский, шатко держась рукой за автомат Калашникова. Увидев прибывших, он никак не отреагировал, а, подойдя к бусику, сунул туда длинную руку и снова включил песню.
– Вы что себе позволяете? – прошипел к нему штабной майор, потому что сам был поражён таким нахальством по отношению к военной субординации.
В ответ наткнулся на довольно мутный взгляд. Парень даже не напрягся, не сделал никакого усилия, чтобы отреагировать на начальство, так что все ждали, постепенно наполняясь яростью.
– Я вас спрашиваю, – напирал Хомченко, – что всё это значит?!
Боец с досадой оглядывал их всех, это ж как долго надо объяснять столичному штабисту, что они вышли из рейда по тылам, чего стоила акция, какие результаты, а самое главное – каких непоправимых потерь они понесли. Собственно, именно по этому поводу и уселись, чтобы хоть как-то прийти в нормальное состояние, ведь других способов расслабиться во фронтовой зоне не существовало.
– Докладывать по форме! – прозвучал приказ генерала.
На что в ответ солдат неопределённо повёл стволом. Однако и этого было достаточно, чтобы охрана взяла его на прицел.
– Ну! – не на шутку начал злиться Хомченко.
Жора поднял на него усталые затуманенные глаза, которые понемногу начинали изнутри наполняться смыслом, но таким, который не понравился бы никому.
– Стукну, – коротко отозвался он.
Штабисты напряглись.
Что значило такое слово? Что боец кому-то "настучит", то есть внеуставно доложит?
– Что? – недослышал генерал.
Жора, качнувшись на коленях, повернул свой длинный туловище, ища чего-то достойного внимания, взгляд его наткнулся на ряд ворон, которые с жердины пристально рассматривали ситуацию. Неожиданно вскинув к ним автомат, парень дал короткую очередь, –
и те, брызнув чёрным пером, таким же рядком упали на асфальт, хлопая крыльями.
Охрана удивилась.
Не наглости парня, а невиданному стрелковому фокусу, никто из них подобного не видел даже, скажем, в популярном боевике.
Генерал и сам смутился от увиденного.
Жора повернулся к нему:
– Стукнуть? – качнул опущенным автоматом.
Всё вокруг смутилось, только над разрушенной Сыровахой звучал голос Софии Ротару:
– Одна калина за окном, одна тропинка за селом!
Генерал, оглянувшись, успокаивающе махнул ладонью своим:
– Люди устали, – сказал он.
Потом приказал руками, чтобы все двигались к машинам, те так и сделали, спинами назад, чтобы не выпускать из глаз фигуру солдата с автоматом в руке.
Повсовывались, расселись, заворчали моторами и уехали, а в спины их толкало голосом эстрадной певицы:
– Одна на всех, потому что у нас другой нет!
26
Когда грузовик подбросило на мине, Сивый и Влад не успели удивиться, как удивились, что живы; ещё и выпрыгнуть успели, когда машина вспыхнула свечкой, отскочили и покатились за обочину, где припали к земле и слушали, как горело всё имущество, как стреляли в огне патроны.
Когда отстрелялось, Сивый начал искать виноватого:
– Вот на дорогу надо смотреть, – бурчал Сивый, пока Влад-Столица не отрезал:
– Под дорогу! Блин, мины ж никогда на дороге не лежат. Ну, а если б ты рулил, не наехал бы?
Сивый сразу умолк, потому что остерегался, зная: если Влад заведётся про мины, то начнёт полдня поучать про все сорта и марки, особенности применения.
Одно удивляло: откуда он всё знает?
Особенно про мины – ни в одном военном пособии о них столько не написано.
И хорошо, что молчали, потому что ещё издалека услышали, как грохочет военная колонна, на всякий случай залегли глубже и угадали, ведь над техникой трепетал то ли деенеративный, то ли педеральный двуглавый орёл, Влад-Столица так от этого приуныл, что даже не произнёс про того ненавистного птица свои привычные слова.
Когда прокатились, Сивый пожаловался:
– Ты смотри, гады, и ни один на мину не наехал.
– Да, дед, она нас, сука, ждала.
– Нет, ты прикинь: если бы мы не так спешили, то это они бы напоролись, – снова начал искать виновного Сивый, потому что это Влад очень подгонял его на выезд, так что и побриться не дал, а потом дед пытался это делать в кабине, и потому начал закипать ещё на полдороге, пока не докаркался.
Однако в отличие от образованных столичных людей Сивый первым понял, что идти было некуда, потому что куда?
Везде могли быть кацапеты или, что не лучше, новомалоросы. Поэтому он первым делом нашёл воду в овражке, попробовал, они напились, очухались и решили переждать.
– Тут главное, чтобы с вертолёта не засекли, – так начал столичный паренёк, чтобы снова завестись про вертолёты всех разновидностей и сортов.
Сивый старался не слушать, зная, что всего равно не запомнит, да и зачем?
Вот, например, вода, он и без вертолётов знал, как её найти, как расчистить, даже знал без книжек, как профильтровать, однако сразу понял, например, что вода в овражке очищения не требует.
Прятались в кукурузе, потому что она была выше и гуще кустарника, ею и питались, пока их люто не пронесло, так что решили выбираться оттуда.
И крепко заблудились в кукурузе, когда почуяли сладковатый дух варёной картошки.
– Бараболя, – сказал дед.
Подойдя к крайней хате, поснимали с липучек украинские шевроны, потому что решили не экспериментировать, а начали сразу:
– Далеко ль до прасьолочной, мать?
– Чево? – оглядывала их немолодая тётка.
– Да вот, от своих отбились, теперь вынуждены от укропов прятаться, не подскажешь, мать, далече ль они? – блеснул филологическими знаниями Влад, опасаясь, что Сивый тут может напортачить.
Однако тот пришёлся ей по душе больше, потому что был ровесником, поэтому они быстро выели всю картошку, что была в чугунке.
Всё это время она кричала примерно такое:
– Суки, хунта, фашисты! Зверьё – ворвались в мой дом эти проклятые из Правого сектора, всё ограбили, а мою единственную дочь, мою родненькую кровиночку, эти бандеры зверски изнасиловали, гады, всё по очереди у меня на глазах, вы где такое видели?
Так, что картофелина застряла у Влада в горле.
– Сочувствуем, – с трудом произнёс он, а Сивый вздохнул на него с облегчением, потому что не знал, как сказать по-русски "співчуваємо".
– Они, гады, меня держат, чтобы я смотрела, а я кричу им: возьмите лучше меня, а девочку оставьте, а они нет и нет!
Солдаты на это перестали жевать.
Тогда старуха полезла за печь и достала бутыль с самогоном, и все молча окунулись в неё.
После третьей чарки женщина окунулась в воспоминания о своей долгой нелёгкой жизни, а после четвёртой, мутно тараща глаза на Сивого, поведала:
– Вот так я прожила жизнь, одна-одинёшенька бедовала, ни мужа тебе, ни детей.
Чему удивлённый Сивый смог запасным языком:
– А как же дочка...