Тигроловы Страница 17

— А дома кто будет?..

— Что ты, баба, задолбала? — окрикнул старик Сырко. — Ей скучно. Немного понудит — да лучше нас оценит, когда вернёмся.

— Как будто я вас плохо уважаю… Наберите наедины — на здоровье. А ты, Наталка? Ешь, детка. И ты, сынок (обратясь к Григорию)… — Ты не смотри на них, ешь хорошо… Там, когда поедете, такого уже не будет, там будешь есть что попало. Такое, что даже собаки тут не стали бы глотать.

Гриц засмеялся. А Григорий, желая угодить матери, ел за троих. И вообще все едят с аппетитом. Стол был застелен скатертью и украшен, как на Пасху… Пили наливку, ели селёдку с уксусом. Потом горячий борщ, лапшу с белыми пирогами, мясо с картошкой. Далее — пироги с рисом, с мясом, с фасолью. А на десерт — мед и сладкое брусничное варенье...

После трапезы встали, перекрестились на икону и начали собираться. Старик отдавал жене указания, при какой возможности что нужно делать дома.

При отъезде ещё минутку посидели в торжественном молчании, сбросив шапки.

— Ну что ж, с Богом!

Весело попрощались с матерью.

Небо чуть покраснело, когда с двора Сырков начался поход.

Впереди — собаки скачут вприпрыжку. Три огромных звериных пса. Затем два Грица с ружьями за плечами, оба в хороших ичагах с закатанными книзу голенищами (пока не промокли от росы), в лёгкой, но прочной охотничьей одежде. За ними два нагруженных коня — серый и чёрный. Потом Наталка в «форме», похожей на авиационный комбинезон, сделанную из «чёртовой кожи», но с открытой головой: она несёт в руке кожаную «динамовку». Далее — ещё два коня — буланый и гнедой. Все шли колонной.

Позади шёл старик Сырко, опираясь на «сажанки», как на костыль. Он, как все, в ичагах. Его штаны местами протёрты, та же старая куртка, а на голове — старомодный кашкет, видимо, не младше самого Сырко.

Перейдя реку, повернули на восток и начали подниматься по тропе, вдоль склона Сихотэ-Алиня.

На крыльце стояла Сырчиха и тайком крестила их. Провожала взглядом, пока их было видно...

Перед тем как углубиться в чащу, Наталка обернулась и помахала рукой уже невидимой матери.

Воздух был свеж и даже прохладен, как обычно в этих местах летом. Над падью, над рекой, петляющей внизу, и в ущельях пары расползались вверх, медленно, как пробуждающиеся после сна.

Небо, усыпано причудливыми стенами Сихотэ-Алиня, слегка розовело.

— Будет ясный, жаркий день, — заметил Грицко. Но никто не откликнулся.

Тянуло к сну. Где-то в кустах проснулась дрожащая голосистая птичка, явно замёрзшая, пытаясь согреться. Пропела утро. Пела странно — не то зяблик, не то соловей. Невидимая, перелетала меж кустов, словно сопровождала. Григорию вспомнилось из детства: …идёшь по степям, а звонкая желтобрюхая перелетает с травы на траву, и зазвенит: «Тинь‑тинь‑тинь‑тинь‑ти‑инь!»

И здесь так же. Григорий улыбнулся вспоминанию.

Птичка сопровождала их в мёртвой, прохладной тишине, всё повторяя свой несложный, но мелодичный, нежный мотив. И бодрый, слегка дерзкий. Как будто желала успеха, подбадривала, учила.

— Это, — пояснил Грицко, идя впереди, — местный соловей. А знаешь, что он поёт? Слушай: «Пить ли? Или не пить? Или вот так прогулять?»

Григорий улыбнулся:

— Да действительно!

Птичка, словно насмехаясь над Грицком, повторила то же совсем близко: «Пить ли? Или не пить? Или вот так погулять?..» Но нежно, мелодично, а последние два слова пропела одним дыханием, и добавила ещё тихий «клац» белым язычком, будто спрашивая.

По краям тропы росло множество цветов, похожих на розы, только их лепесток уменьшен в десять раз, а стебель остался как есть. С ними Григория познакомили первые дни его путешествия, но он только недавно узнал, что зовутся они «кипрей», и что это, пожалуй, лучший медонос во всём мире. Он также узнал, что здесь есть безлесные сопки, покрытые этими цветами, как степь пшеницей, и что сюда повозками везут ульи издалека, за сотни километров.

Собаки то бежали впереди по тропе, то останавливались и ждали ребят и коней, скакали около Наталки и старика. Потом снова вырывались вперёд. Ушастые, широкогрудые и страшные, как волки. Два серые с рыжими отливами и одна рыжая с чёрным загривком. Хвосты у всех пушистые, как у телят.

— Ты разбираешься в собаках? — спросил Грицко, когда собаки снова выбежали и начали бегать по поляне, переворачиваясь и хватая друг друга могучими пастями.

— В нормальных кое‑что знаю.

— В каких нормальных?

— В охотничьих. В выжлах, в хортах...

Грицко улыбнулся:

— Таких я не знаю. А вот таких видал?

— Нет. Это что-то страшное — будто арестантов пасут.

— Так знай же: этих псов и ценности нет. Во‑первых, таких собак, как эти, наверное, в стране нет. Обычные охотники имеют псов, особенно маньчжуры, тунгусы и якуты — там ими даже пахали, наверное, но таких, как эти — нет нигде. Эти два серых — Заливай и Рушай — якутские лайки. А эта рыжая — Нерпа — голдячка, тоже лайка… Но не в том сила, а в том, что это звериные собаки. Они могут связать вепря за «штаны» группой, держат его, пока ты подойдёшь и доберёшь ножом. И не в деньгах тут дело, звериных собак хватает. А ценность этих — они тигроловы. В общем, нет на свете собаки, что от духа тигра не бы в ноги бросилась от ужаса. А эти — наоборот. Они, ты, наверное, и дьявола задавят. Отец их с щенков дрессировал. В этом их ценность.

Без них мы — ничто. А с ними хоть к чёрту в зубы! И хитрые тварьё! Только посмотри — они понимают, что мы о них говорим, и как щурятся. «Заливай!» — позвал Грицко, и могучий широкогрудый якут подбежал, заглядывая ему в глаза. У него всё как у немецкой овчарки, но лапы массивнее, грудь — кабанья, а глаза сияют, полны мощи, бесстрашной храбрости и верности. Грицко похлопал его по мощной морде.

— Это друг Наталки!

Как только прозвучало «Наталка», пес остановился и пропустил ребят, ожидая хозяйку.

— За неё он вцепится в любого, как в котёнка. Я раз хотел его отчитать, а она крикнула: «Чужой!» — вот это было! И скажу тебе — что за зверюга?.. Однажды на него набросился вепрь. Увидишь — одна лапа у него немного хромает — перелом был, и живот порвался. Отец уже махнул рукой. Но Наталка стала за ним ухаживать, баловала его как человека — вот он к ней и привык. И говорю тебе — пока жив, не забудет. Много предлагали его купить. Давали по пятнадцать тысяч, а отец и слушать не желает. Правда, однажды вроде как решили продать: кривой, мол, и не такой. Только отца нельзя понять — они шутят или всерьёз. Боже, что это было! Наталка говорит: «Отдайте и меня в придачу».

Заливай выбежал вперёд. На его острые уши был надет кожаный шлем Наталкиной «динамовки», застёгнутый под подбородком. Пёс шагал важно и гордо.

— Вот и начинается. Но это шутка. А если он не вернётся из тайги — донесёт нужное, а оттуда принесёт, что дадут. И никогда не терял ничего и никто отнять не решился. А Наталкины вещи — посторонние не возьмут...

— А научили его — как с тигром! — Наталка однажды подложила под тигровую шкуру свой ботинок или платок, лишь бы он не видел, а затем: «О, Боже! Заливай! Спасай! Ищи!..» — страшно было смотреть на него. Из шкуры клочья летели во все стороны. Чудо. Они тоже обученные, но он у них — вожак, без него они — как русские без генерала.

Чаща становилась всё гуще. Тропа шла среди высокой травы, колючей поросли, через непроходимые плетни лиан. Обильная роса хлестала по одежде и головам, словно через решето.

Когда выбрались на перевал, все были мокрые до нитки. Парни подождали остальных. Солнце слепило глаза, выглядывая из-за далеких сизых хребтов. Раскрашивало обрывистую чащу и панораму разнообразием красок, будто гениальный художник. У Григория дух захватывало от удивления. Белки где‑то на верхушках кедров резвились, встречая солнце, а звонкие эхо отражались от обрывов, от чащи, от веток-нежильников.

У Наталки волосы были мокрые, на носу и ресницах блестели капельки, а в глазах сияли солнечные, счастливые искорки; она стояла и смотрела на солнце, и лицо её покраснело, словно цветок, такое же дивное и незнакомое, как эти заросли, и солнце, и белки, и счастливые эхо...

— Ну что, может, переведём дух? — предложил Грицко, замечая как из ичаги капает вода.

— Нет, если уж купаться — так купаться, — сказал старик Сырко. — Пока нет паутины, будем идти, путь далёкий. Тропа расходится в обе стороны.

— Возьмём налево! — приказал старик.

— Ага, это на Голубую… — обрадовался Грицко и свернул налево. Снова шёл в лидерах, поясняя: — Голубая — это падь, долина. Мы её так называем. Там неподалёку лучшие солончаки. Там самый хороший панты ловить.

— А ты лучше объясни, что такое «солончаки» и с чем их едят, — попросил Григорий.

— А ты разве не знаешь? — удивился Грицко честно. — Хотя, правда… Ну, солончаки — это такая солёная земля, и её так едят без ничего. И зубры едят.

— А кто такие зубры?

— Да зубры… те, у которых панты.

— А что такое панты?..

Грицко рассмеялся недоверчиво…

Тропа вела по более свободному участку, не так густо порослому. По бокам виднелись залитые солнцем поляны. Путь был далёк. Два Грица, как и прежде, шли впереди; на открытых местах шли рядом...

— Да не смейся. И не удивляйся так. Видишь, я за свою жизнь охотился на уток, гусей, зайцев, волков, лис, бекасов, дуплянок и дудаков, но…

— А что это такое — дуплянки и дудаки? И те — как их — бекасы?

— Ну что ты, — рассмеялся и сам Григорий. — Вот не насмехайся, а расскажи мне всё подробно, чтобы я знал.

— Хорошо. Солончаки — это такие места на выгонах и болотах… Выгоны — это выжженные чащи, а мары — болотистые, горные. Часто в лесах бывают пожары и выгорают огромные участки, порой на сто верст… Так вот, на марах и у них, на склонах сопок часто встречается природная солёная земля — это и есть солончак.