Тайна казачьей шашки Страница 8

Во-первых, уже поздно, Олесский замок всё равно закрыт; во-вторых, Машка всё-таки проколола шину, так что придётся менять колесо на запасное; в-третьих, все так проголодались, что даже начали засыпать, так что нужно скорее ставить палатку, пока совсем не стемнело. Они выбрали место под старыми липами, поужинали остатками ещё киевских пирожков и улеглись.

Стояла тёплая ночь, головокружительно пахла липа, пахло сено, отсыревшее от росы, над головой пел соловей, да так, что эхо катилось. Наталочка чувствовала страшную усталость во всём теле — было от чего устать, — но снова не могла уснуть. Попробуй засни, когда соловей разрывается, как безумный.

Да и не только он: снаружи доносилась странная старинная музыка, будто в замке играл клавесин. Наталочка поднялась. Была уже глубокая ночь; папа с мамой сладко посапывали.

"Хоть выгляну, что там," — решила она и, подняв полог, выбралась наружу. Расцветшие липы, словно далёкие галактики, тускло светились во тьме. Окна замка сияли. Что там происходило так поздно ночью? Вздрогнув от прохлады, Наталочка пошла по росе на холм, с которого можно было заглянуть за стену. Из замка лилась музыка, порой её заглушал смех и весёлые выкрики. В окнах появлялись танцующие пары, и она успевала заметить то блестящее платье, то пышный парик. "Не снимают ли там кино? — подумала она. — Только почему так поздно?"

Въездные ворота, с вечера наглухо закрытые, теперь стояли распахнутыми настежь. К ним подъехала карета с вороными лошадьми, застучала по каменному мостику и нырнула в узкий проезд.

"Точно, киносъёмки", — решила Наталочка и пошла следом за каретой, чтобы немного посмотреть, если не прогонят. Она даже забыла, что босая и раздетая — так ей стало интересно.

Пройдя ворота, она оказалась во дворе, вымощенном старым, щербатым камнем. Карета стояла перед ступенями дворца; к ней подскочили двое парней во фраках, один открыл дверцу, второй подал руку красивой барышне в чёрном платье и с диадемой из бриллиантов. Ножкой в блестящей туфельке она ступила на ступени и побежала вверх, волоча за собой длинный шлейф.

Наталочке показалось, что на шлейфе сидела лягушка, но что только не померещится ночью? Подъехала ещё одна карета, и парни, не взглянув на девочку, поспешили туда. Так что она, обрадовавшись, что её не останавливают, тихонько поднялась вслед за барышней и вошла в роскошный зал.

Зал заливался призрачным синеватым светом; сотни огоньков, похожих на ночных светляков, мерцали в люстрах, отражались в высоких зеркалах и блестящем паркете; на стенах сверкало старинное оружие, висевшее между портретами пузатых господ в рыцарских доспехах. По всему было видно, что здесь собралась отборная публика: дамы в вечерних платьях сияли драгоценностями, господа в бархатных жупанах увешаны были тяжёлыми золотыми медальонами и многочисленными перстнями. "Не иначе как бизнесмены. Вот как они развлекаются," — подумала Наталочка, ведь кинокамер нигде не было видно — скорее всего, она попала на банкет, а не на съёмки.

Тем временем в зал вошли официанты с большими подносами, на которых стояли полные бокалы. Началось угощение, зал наполнился хрустальным звоном и громкими возгласами — кричали все, но никто никого не слушал.

— Ваше здоровье, пан Обжорский!

— Ваше здоровье, пан Нищенский!

— И ваше также, пан Забияцкий! — раскланивались пузатые господа.

Пан Забияцкий поднёс ко рту бокал величиной с ведро и не опустил его, пока не осушил до дна. "Ну и пьяница этот пан," — подумала Наталочка. Музыка сменилась: вместо старинного клавесина теперь что-то трещало, рычало и визжало. Господа и дамы пошли танцевать, но это были какие-то бешеные пляски. Пан Обжорский дрыгал ногами, пан Нищенский выписывал кренделя, а пан Забияцкий бегал на четвереньках и радостно повизгивал. Дама в чёрном платье тоже плясала, размахивая шлейфом. Но теперь её вряд ли можно было назвать красивой: развязная улыбка и вульгарные жесты делали её отталкивающей. На её шлейфе действительно сидела лягушка — живая, настоящая, она шевелилась, стараясь удержаться на ткани, а потом перескочила даме на голову и уселась на диадеме.

Тут Наталочка заметила, что и у других гостей были странные украшения.

У одной на шее болтался золотой скелетик, у другой голову обвивал уж, у кого-то на запястье сверкал череп, а вместо пуговиц белели косточки.

Наталочке стало жутко, и она решила, что пора убираться, пока её не заметили.

Но её остановил официант, настаивая, чтобы она выпила вина. Девочка отказалась, но он упорно предлагал ей пунш, потом грог, потом крюшон.

Чтобы отделаться, она взяла рюмку с крюшоном и отпила немного.

Напиток был холодный, шипучий, с приятным ананасовым ароматом.

— Минуточку внимания, многоуважаемые гости, минуточку внимания! Пан Щуровский хочет кое-что сказать, — перекрикивая гомон, закричал пан Обжорский.

— А так, а так, — кланялся во все стороны господин с облезлой головой. — Высокоуважаемые черти, ведьмы и колдуны, вынужден просить вашей помощи.

"Так вот среди кого я оказалась," — поняла Наталочка, похолодев от страха.

— Осмелюсь напомнить, что у меня есть определённые заслуги перед вами за Берестецкую битву, — продолжал облезлый. — Я перешёл от казаков к противнику и выдал важную информацию.

— Погоди, — перебил его господин с черепами на запястьях. — Тебя же тогда нобилировали! Разве это была малая награда? Разве ты не получил дворянскую фамилию Щуровский, а у казаков ведь звался просто Щуром?

— Так, вельможный пан, с этого всё и началось, — ещё ниже поклонился облезлый. — На следующий день после нобилитации у меня на... э-э-э... ниже спины прорезался хвостик. Через полгода он уже свисал ниже жупана, а вскоре достиг нынешних размеров и волочился далеко позади. Но и это ещё не всё. Мои усы всё больше топорщились и в конце концов стали торчать, как у... как у... Что тут говорить! Высокоуважаемые черти, я стал крысой!

— Говоришь, хвост вырос ниже спины? — уточнила старая ведьма.

— Так, достойная пани... Извините, неудобно показывать...

— Тогда не вижу проблемы. Если бы хвост вырос на спине или, скажем, сбоку — это было бы ненормально. А так он там, где у всех, — рассудила старая. — Никакой проблемы не вижу.

Я прячусь в свинарниках! А что я ем! Помои, извините за выражение, одни помои, разве что яйцо в курятнике украду... Лучше бы сдох, чем так жить!

— Чем мы можем помочь? — прервал его жалобы пан Обжорский. — Казаков было сто тысяч, а предал один ты. Таких земля не принимает. Ну ничего, не хнычь, сейчас подадут десерт — полакомишься.

Люстры погасли, и в дверях появилось нечто огромное, белое и мерцающее. Это был торт — ох, что за торт! Восхитительный, невероятный торт, украшенный клубникой! Гениальное произведение кулинарного искусства, шедевр из сливок, яиц и сахара. Он высился, как памятник Ленину у Бессарабки в Киеве, казалось, он даже колыхался на огромном подносе, дымился холодным паром. От него разносился такой умопомрачительно сладкий аромат, что слюнки набегали сами собой.

Так что Наталочка очень обрадовалась, когда ей подали немалый кусок этого клубнично-сливочного чуда.

Вдруг она заметила, что паренёк в чёрном фраке что-то шепчет на ухо пану Обжорскому, указывая на неё рукой.

Наталочка похолодела: это был Антипко. Поспешно завернув торт в салфетку, она сунула его в карман и стала пробираться к выходу.

Но — слишком поздно! Пан Обжорский постучал перстнем по бокалу, требуя тишины.

— Многоуважаемые гости! — закричал он. — У нас есть одно срочное дело. Все помнят, какими заклятыми врагами были для нас казаки. Они воевали за веру! Чёртовщину презирали! Хорошо, что наша великая подруга царица Екатерина их уничтожила. Но сегодня к нам пробралась девочка, которая хочет спасти казацкую саблю. Что с ней сделать?

С каждым его словом по залу словно прокатывался стон, а в конце поднялся неистовый визг.

— Схватить её! Задушить! Разорвать! — завыли черти и колдуны, зеленея от злобы.

Наталочка метнулась к дверям, но ей преградили путь, рванулась к другим, чуть не сбив официанта; с его подноса посыпались рюмки, и колдуны завыли, обходя осколки. Этот миг спас её; она промчалась через соседний зал, потом ещё один, заставленный пузатыми китайскими божками, выскочила в какие-то двери и едва не скатилась по крутой винтовой лестнице.

— Лови! Держи! Хвати её! — неслось за ней зловещее завывание.

Кто-то бросился ей наперерез, но она увернулась, кто-то схватил за плечо — она вырвалась, словно из огня, вылетела из дворца, пронеслась через двор и оказалась перед замком. Тут она поняла, что бежать к палатке нельзя, чтобы хоть папа с мамой остались живы, и метнулась в темноту наугад.

Но что это? По обе стороны стояли два ряда жутких призраков, протягивая к ней искривлённые руки. А сзади уже гремели догоняющие ведьмаки, кто-то уже схватил её за кофточку...

Наталочка споткнулась и, падая стремглав на землю, закричала изо всех сил:

И вдруг что-то произошло. Она не сразу поняла что. Ведьмаки не бросились на неё, не растерзали её. В ушах стоял громкий гул: пи-бип! Девочка едва приподняла голову, и ей в глаза ударили слепящие лучи света. Нет, гудело не в ушах, а на самом деле. И тут она поняла: это же Машка! Их добрая, надёжная Машка мчалась к ней, разрезая темноту светом фар. Но самое удивительное — за рулём никого не было. Машка ехала сама! Ведьминская свора шарахалась от яркого света, бросалась в темноту, а кто не успевал — застывал на месте, превращаясь в куст дурмана или болиголова. Один только крыса мечась среди кустов, волоча за собой длинный хвост.

Из палатки вылезли сонные мама и папа.

— Что за шум? Что тут происходит? — спрашивали они, протирая глаза.

— Машка поехала... — не верил папа. — А ведь точно помню: поставил её на ручник.

Он сел за руль и пригнал машину обратно к палатке, после чего трижды проверил, включен ли ручник, а для надёжности ещё и подложил под колёса камни.

А липы сияли цветами, как созвездия, соловьи щебетали до самозабвения, и где-то вдали в селе пели петухи.

Стояла прекрасная летняя ночь, в такую пору что-то дурное могло разве что пригрезиться. Наталочка подошла к Машке и погладила мокрое от росы лобовое стекло:

— Ты молодец, Машка.