Шпага Славка Беркути Страница 12

Как же это будет выглядеть, если сегодня ты вдруг скажешь, что тебе что-то не по нраву Юлько Ващук? И не сможешь толком объяснить, что именно тебя раздражает?

Не может же быть причиной неприязни то, что Юлько смеётся, пиная ногой сороку с перебитым крылом?

Разберись в своих симпатиях, Беркута. Хотя в правилах для учеников и не сказано, что нужно любить всех одноклассников, попробуй понять себя и своего друга. Может быть, разобраться в симпатиях и антипатиях — это тоже определить меру максимальной нагрузки?

Интересно, какую максимальную нагрузку может выдержать Юлько Ващук?

— Слушай, Юлько, какую максимальную нагрузку ты можешь выдержать?

— Что?

— Я спрашиваю: какую максимальную нагрузку ты можешь выдержать?

— Я не машина. И вообще, не намерен вступать с тобой в дискуссию на уроке.

— Дискуссию! Ну почему бы тебе не сказать — в спор?

— Ты опять цепляешься к словам. Скажи честно, чего ты от меня хочешь? Ты, может…

Варвара Трохимовна, учительница математики, постучала карандашом по столу:

— Беркута! Ващук! Я к вам обращаюсь? В третий раз прошу прекратить разговор, а вы будто не слышите.

Славко насупился. Юлько объяснился:

— Извините, мы действительно не слышали.

СРАЖАТЬСЯ С НЕВОЗДЕШЕСТВЁННЫМ

(Рассказывает Славко Беркута)

Сначала я решил, что мне привиделось. Скинул маску, ещё раз посмотрел на дверной проём зала — нет, всё как есть: на пороге стояли Юлько и Лили. Юлько давно не приходил на мои тренировки, я даже не вспомню, когда это было в последний раз.

Я подошёл к ним:

— Смотреть будете?

— Да, — сказала Лили. — Ты ещё не собираешься домой?

— Нет, мы только начали. Садитесь там! — указал я на скамью, где сам любил сидеть, наблюдая за работой других. Когда-то там сидел и Юлько. Интересно, зачем он решил прийти?

Они сели. Я вернулся на дорожку. И вдруг почувствовал, что страшно волнуюсь. Костюм будто стал тесен и мешал шевелиться. Впервые подумал: а хорошо ли я выгляжу? Не кажется ли смешной эта фигура в таком непривычном облачении?

Зачем они пришли? Просто так или не просто так? Красная лампочка подмигнула — есть укол! Я даже не заметил, как это произошло. Видно, работать можно механически. Как читать стих наизусть, не думая о значении отдельных слов. Лучше не смотреть в ту сторону, где они сидят, иначе можно не заметить опасности — в фехтовании всё происходит молниеносно.

Когда бой закончился, я опять подошёл к ним. Маску снимать уже не стал — лоб был мокрый, не хотелось, чтобы Юлько видел, как я устал.

— Лили меня сюда привела, — сказал Юлько, словно угадал мои мысли. — Непредусмотрительница, забыла, что ты не пришёл на премьеру.

Хорошо, что я в маске. За ней ничего не видно.

— Я не мог. У меня была тренировка перед соревнованиями.

— А я думал, что спортсмены не ходят в театр.

Я, как дурак, повторял:

— Честное слово, не мог, это было очень ответственное соревнование. И там как раз решали, кто едет.

— Ты мог и не ехать, — сказал Юлько, — всё равно кубка не привёз.

— Не твоё дело, — отрезал я. — Привёз или не привёз — тебе что, не всё равно?

— Не надо, ребята, — попросила Лили, она смотрела испуганно. — Юлько, не надо, мы же пришли посмотреть.

Если бы кто-то тогда догадался меня позвать, всё было бы иначе. Может, ничего и не случилось бы. Но никто меня не позвал, и я сам сказал:

— Ладно, пора работать.

— Работать? — вцепился Юлько в моё слово, как я вцеплялся в его. — Никогда бы не подумал, что махать вязальными спицами называется работой!

— Чего ты такой, Юлько? — сказала Лили.

— Представь себе — называется!

— По-моему, работа — это думать головой, а тут голова не при чём. Хватит пары длинных ног.

— Ты уверен? Хотел бы я увидеть, хватит ли тебе твоих длинных ног.

— Давай попробуем! Я докажу тебе, что ты зря здесь пропадаешь целыми вечерами. За один вечер я…

— Лови шпагу!

— Ребята! Ну что вы, ребята! Не смейте! — просила Лили.

— Ничего, ты увидишь — я выгляжу не хуже него, — сказал Юлько, скидывая пальто.

— Бери маску. Смотри, вот выпад. Встань так! Дальше — ногу, левую ногу…

— Зачем мне твои объяснения? Я не раз слышал и видел, как тебя тут учили. Достаточно и так.

Юлько выдвинул вперёд руку со шпагой. Ребята посбрасывали маски, сгрудились вокруг нас. Они смеялись, шутили, давали Юлько советы — никто ещё ничего не понимал. А Юлько быстро усвоил первые движения и сделал неплохой выпад, я даже удивился.

— Видишь! — рассмеялся он. — Видишь, надо просто иметь удачу, тогда «вон оно само в руки идёт».

Что? Юлько полагает, что всё само идёт в руки? В руки, вот так! Стоит подумать — и журавль с поднебесья сам прилетит?

Очень легко было загнать Юлько в угол. Я наступал и наступал, а он шагал назад. Наверное, не понимал, что я сначала лишь игрался, а теперь действительно бился, из злости. Я хотел, чтобы он не смеялся, не хвастался, не говорил, будто всё без усилий идёт ему в руки. Не думал тогда, что драться с Юлько — нечестно, всё равно что с безоружным; он же никогда шпаги не держал, я должен был доказать ему, что сильнее и в чём-то прав, а в чём — тогда ещё не мог объяснить.

Ударил изо всех сил своим клинком по Юльковому. Мой клинок не выдержал удара, сломался пополам, я не успел ничего сделать — наверное, так же, как шофёр не успевает затормозить, — и мой лопнувший клинок врезался в Юльковое незащищённое бедро. Ликуя, Юлько вывалил оружие и ухватился за ногу. Всё, что было дальше, я помню как во сне. Пятно крови на штанах. Врач, молчание ребят, испуганное лицо Лили.

В уши мне будто ватой заложило: всё шумело, голоса доносились сбоку, приглушённые и чужие — как когда едешь в поезде и слышишь разговор в соседнем купе. Но одну фразу я услышал чётко:

— Покажи мне своих учеников — и я скажу тебе, кто ты!

Сказано это было с издёвкой, говорил кто-то из тренеров, и Андрей Степанович, потирая лоб, добавил:

— Распустил ты их, Андрей Степанович. А теперь у тебя каша.

Тогда я бросился из зала, прижался к шкафу с одеждой, чтобы ничего не видеть и не слышать. В коридор вышел Андрей Степанович. Закурил, покрутил в пальцах почерневшую спичку.

— Вы… вы теперь отчислите меня?

— Это ты! — Андрей Степанович смотрел на меня так, словно я, Славко Беркута, никогда не был его лучшим учеником. — Зачем ты устроил это побоище? И ещё скрылся после всего! Чего угодно можно было ожидать, но чтобы Славко Беркута спрятался?

Лучше бы он велел мне вернуть шпагу и больше не приходить сюда, в этот зал, чем сказать: «Славко Беркута спрятался».

Легко рассуждать о максимальной нагрузке, когда всё в порядке. Когда тебе ни в чём не задолжал — тогда, конечно, можно смотреть каждому прямо в глаза. А здесь едва только случилось то, за что придётся отвечать, я спрятался. Как Комарин?

ЛИЛИ НЕ ХОЧЕТ ПРИТВОРЯТЬСЯ

— Возмутительно! Недопустимо! Кого воспитывает наша школа? Спортсмены, в конце концов, обязательно доходят до хулиганства! Они позволяют себе больше, чем остальные! Вот к чему приводит культ физической силы!

Юлько лежал в кровати. Бедро ему аккуратно перебинтовали. Рана оказалась не такой уж серьёзной. Если честно, раны почти не было, лишь глубокая царапина. Хуже было то, что у Юлько плохо сворачивалась кровь.

Отец курил одну сигарету за другой и взволнованно ходил по комнате. Волосы, обычно гладко зачёсанные, сегодня были растрёпаны, будто взъерошены — отец вымыл голову, он был очень домашним в своём свободном пуловере и без привычного галстука. Юлько любил, когда отец был таким домашним, простым. Только бывало это раньше. Давным-давно. Неделю или две назад?

— В общем, так этого оставлять нельзя. Выговор, выговор — и до исключения из школы! Хулиганов надо воспитывать. Как ты мог дружить с хулиганом?

Юлько закрыл глаза: не видеть выражения отцовского лица. Когда слушаешь лишь слова, можно поверить, а когда смотришь на отца, вдруг появляются мысли: «А папа действительно такой возмущённый, или притворяется?» Говорит, что Славко — хулиган, а на самом деле думает совсем о другом. И просто механически произносит нужные в таком случае фразы.

— Он не хулиган, папа! И никуда ты не ходи. И ничего не говори ни с кем. Ты ничего не знаешь и не понимаешь. Что там объяснишь?

— Юлько, — воскликнул отец, — каким тоном ты разговариваешь с родителем?

— Молчи, папа, это я сам к себе…

Покрытые века дрогнули. Сжал губы. Поднял левую бровь.

Можно ли презирать других, если твой отец, твой родной папа пользуется чужими мыслями?

А что, если спросить: чьими мыслями ты сейчас пользовался, папа?

— Вот как, ты сам к себе… Ладно, ладно. Успокойся. Поговорим позже, когда тебе станет лучше. Я лично склонен расценивать это как хулиганство.

Расценивать как хулиганство. Уйти в спор. Не мог бы ты, Юлько, говорить, как все люди: спорить? С кем? О чём? Они все трое дома притворяются, вот уже сколько дней притворяются. Как долго это будет продолжаться?

— Прости, папа, я хочу спать. Прости, папа.

— Может, он выпьет чашку горячего бульона? — тихо спросила мама, входя в комнату так же легко, почти бесшумно.

Она склонилась над Юлько, поправила одеяло, коснулась прохладной рукой его лба. Мама тоже притворяется? Только не притворяйся, мамочка, моя хорошая мамочка, я когда-нибудь нарисую твой портрет. А может, и не нарисую — не умею. Можно и дальше притворяться: приятно, когда тебя жалеют; он, Юлько, обижен; его жалеют. Славко Беркута — хулиган и должен отвечать за свой поступок. Боль в бедре? О, ужасно болит бедро, невероятно болит.

Хлопец закрыл глаза, повернулся к стене, пробормотал сонным голосом:

— Спасибо, не надо бульона, мамочка, я немного посплю. Хорошо?

На следующий день после уроков пришли ребята и девчата из седьмого «Б». И Лили. Они стеснительно топтались у порога, пока мама Юлько не повторила несколько раз:

— Заходите, прошу, заходите!

Они зашли, осторожно сели на стульях — на самый краешек — и разложили перед Юлько на кровати множество пакетов и свёртков.

— Болит? — спросила Лили, и Юлько вдруг захотел стать героем, раненым в кровопролитном бою.

— Не имеет значения, — сказал Юлько.

— Видишь, Юлько, всё равно… Я всё же думаю… Ты сам во всём виноват.