Шпага Славка Беркути Страница 9

Когда он зашёл в спортзал, все будто уменьшились в росте и сузились в плечах. А когда он взял в руки шпагу, от него уже невозможно было оторвать глаз.

И началось упорное обучение. Хочется надеть маску и взять в руки шпагу. Урок, однако, выглядел иначе. Урок начался с разговора о шпагах.

— Посмотри, вот рукоять. А это гарда. Твоя защита, она бережёт ладонь от укола… А вот здесь, на конце, — пондар. И не думай, что шпага — игрушка. Это оружие. Как винтовка для солдата. Ты должен знать её, как собственную ладонь, — только тогда она не подведёт тебя. Ты должен уметь не только владеть ей в бою, но и починить, когда в том будет необходимость. И не подсовывай кому-либо шить перчатки или стирать костюм. Это твой долг, понимаешь?

Славко часто вспоминал свой первый урок. Он был словно испытанием для парня, которому вдруг стало немного скучно. «Ну, всё ясно, шпага — это важно, но я хочу выйти на дорожку: выпад, ещё, укол — есть! Вот это другое дело! А латать костюм — пусть учат в портновской мастерской…» И всё же он снова пришёл. Андрей Степанович кивнул ему — он был в маске, но Славко почувствовал, что тренер улыбается ему, и, уже без всякой неохоты, принялся за, на первый взгляд, незначительное упражнение: «Встань в стойку. Так. Нет, ниже. Ноги пружиньте. Левую руку свободнее. В такой позиции пройдись до конца зала. Потом обратно. Так, ещё раз, ещё раз…»

Однажды он слышал, как тренер сказал одному из старших спортсменов:

— Покажи мне своих учеников — и я скажу тебе, кто ты.

Через полгода тренировок о Беркуте говорили, что

он самый способный ученик Андрея Степановича…

Славко торопливо одевал тренировочный костюм. Наверное, впервые за всё время он хотел, чтобы тренировка поскорее закончилась. Сейчас на сцену выходит Лили, и седьмой «Б» сидит на галёрке, а его, Славко Беркуту, нет в зале. Эх, если бы не прикидка перед соревнованием, можно было бы предупредить Андрея Степановича, не прийти, он бы понял, конечно, но ведь сегодня решается вопрос, кто из львовян поедет на юношеские соревнования в Харьков.

Андрей Степанович позвал Славко:

— Разомнись немного перед боем. И не волнуйся. Ты в хорошей форме, можешь мне поверить. Так… Защищайся!

Спокойно-весёлый, как всегда, голос тренера заставил сосредоточиться.

— О-ля! Гей! Гей!

За звенели клинки, шпаги скрестились, на мгновение замерли, словно живые, разумные существа, будто размышляли, где же у соперника слабое, незащищённое место, и — оля! Шпага Славко, едва мерцая, скользнула вниз — к ноге Андрея Степановича. Есть! Укол — вспыхнула красная сигнальная лампочка.

— Молодец! Очень хорошо! Переходи в наступление. Держи шпагу мягче, не напрягай плечо. Что с тобой, Беркута, почему ты волнуешься? Так, хорошо.

Снова скрестились шпаги, тонко зазвенели, и Славко радостно улыбался — не так-то просто нанести укол Андрею Степановичу. Тренер никогда не уступает, чтобы порадовать слабого соперника, — победы не будет, пока ученик, на равных, не одолеет своего учителя.

ПОСЛЕ ВЫСТАВЫ

(Глазами Славко Беркуты)

Последний, решающий бой я тогда выиграл со счётом 4:5. Вся сила, словно, исчезла. Каждый мускул был утомлён. Меня все поздравляли, а я скорее раздевался, хотел укрыться в душевой, потому что было уже совсем поздно. Я так спешил, что даже не успел обрадоваться тому, что поеду на соревнования в Харьков.

— Отдыхай, послезавтра можешь прийти только посмотреть тренировку, — сказал Андрей Степанович. — Ты в хорошей форме, Беркута, только имей в виду: поводья нужно держать ровно, как поводья доброй лошади, иначе можно сорваться. Ну, отдыхай. Потом ещё поговорим.

Андрей Степанович, наверное, заметил, что я всё время поглядываю на часы. У нас большие часы, стрелки видно издалека. Тренер отпустил меня, но ребята ничего не понимали, они всё время говорили, давали советы, — лишь напрасно всё это было, я ни слова из их советов не запомнил. Быстро умылся в душевой и торопясь натягивал рубашку, так что даже забыл её вывернуть. Когда я был маленьким, мама шутила: “Не вывернёшь рубашку — будешь в тот день бит”.

Шутки шутками, а перед прикидкой я бы поверил в примету, но теперь — нет, а перед прикидкой или перед соревнованием становишься суеверным, а потом смешно самому себе: боишься, чтобы лишь кот дорогу не перебежал.

Рубашку я всё же вывернул, запихал всё в “бандуру” — так мы называем большой брезентовый футляр, куда складываем всё спортивное снаряжение и шпагу, — и налегке выскочил на улицу. Трамвай довёз меня до центра, когда часы показывали половину одиннадцатого. “Бандура” ужасно мешала, я уже знал, что не успеваю, опоздаю, и всё же почему-то бежал, словно от того, добегу ли или нет, зависело что-то очень важное.

Дальше всё происходило, как в пантомиме театра, — там слов не нужно, там всё ясно и без слов, жестов достаточно, чтобы понять всё до конца.

Добежав до театра, я увидел, что из тех больших боковых дверей, откуда обычно выходят артисты, вышли на улицу Лили с мамой и папой. И с высоким парнем, — я узнал его сразу. Это был Юлько. Лили что-то говорила, — я не слышал, а только видел, как она разводила руками, останавливалась с каждым шагом, все шли дальше вместе, и Юлько слушал её слова, — он слегка наклонялся, чтобы лучше расслышать.

Может, стоило побежать за ними? Объяснить, почему не смог прийти на представление, и спросить, как Лили удалась роль, и даже похвастаться, что поеду на соревнования в Харьков? Но я не побежал за ними вслед, а стоял и смотрел, как они удаляются, и вдруг почувствовал себя ужасно уставшим, ещё больше, чем в спортзале. Мышцы не тянулись, словно я целый день пролежал на солнце; захотелось пить, и я уже не знал, что лучше — выиграть бой и поехать в Харьков или посмотреть, как Лили Теслюк танцует на большой театральной сцене.

Конечно, Лили теперь обидится. Весь класс пришёл, а один Славко Беркута не появился, словно ему неинтересно.

Бежать за ними теперь уже совсем не имело смысла, слишком далеко они отошли, да и Юлько там, потом ещё что-то скажет…

Надо было на следующий день объяснить Лили, почему я опоздал. Надо было, конечно. Но как я должен был это сделать? Если бы Лили сама спросила, как-нибудь бы объяснил, а она не спрашивала. Я даже думал: может, Лили и не заметила, что я не смотрел представление, зачем тогда вдруг выпрыгивать: “Прости меня, Лили”.

И всё же лучше было сказать, потому что сколько ни вижу Лили с тех пор, столько и чувствую: вот сейчас либо покраснею, либо отвернусь. Она себе улыбается и шутит, ей всё равно — ей, наверное, действительно совсем безразлично, а мне всё время так, словно я ужасно виноват, будто я лгун… Плохо всё получилось, теперь всё время думаю об этой истории. Я представляю, как Лили выходит на сцену (в классе потом все об этом говорили), мне кажется, что она была похожа на фею, которая когда-то приснилась мне, давно-давно. Вся в белом, высокая, и чёрные волосы на плечах. У Лили волосы светлые, только глаза чёрные. Есть такая песенка “Чёрные глазки, как терн”, но мне кажется, что когда Лили выходила на сцену, она была вся в белом и с чёрными волосами. Я знаю, что это не так, а вот снится… Хорошо, что скоро поедем в Харьков, там некогда будет думать о глупостях. Хоть бы поскорее до Харькова. Кажется, мы полетим самолётом. Хорошо, если самолётом.

ПОКА САМОЛЁТ ЛЕТИТ В ХАРЬКОВ

Ветер, как всегда, срывал землю из-под ног на взлётном поле. И когда Славко увидел Лили, ему вдруг показалось, что вихрь может поднять девочку и отнести ввысь — такая крошечная она была на бетонном пространстве, где расправив крылья, стояли огромные самолёты.

— Что ты здесь делаешь, Лили? — сказал Славко.

— А, это ты, Беркута? Привет! Мы с папой собрались подняться над городом на самолёте. Интересно, как он выглядит сверху…

Ветер рвал слова, Лили откидывала пряди волос с лица — они были очень светлые. Девушка нисколько не напоминала Славко фею из сна. Ему вдруг стало страшно, что кто-нибудь подслушает его глупые мысли, и он сразу покраснел. И тут же начал тереть щёку ладонью, чтобы Лили ничего не заметила.

— А ты что делаешь, Беркута?

— Лечу на соревнования, в Харьков! — показал на “бандуру” парень.

— Беркута! Где ты там пропал? Иди скорее! — звали Славко товарищи.

— Ну, я побежал! До встречи, Лили!

— Счастливого пути! — пожелала девушка и помахала Славко рукой, и ему снова стало обидно, что он не рассказал, как спешил тогда в театр.

Ребята сели в самолёт, словно ежедневно пользовались только этим видом транспорта. Гордо и категорически отказались от кислых конфет, которые предложила стюардесса. Спортсменам не нужны кислые конфеты. Расположили руки на подлокотниках и смотрели вниз — на облака и на землю, как первооткрыватели. Как единственные в мире пассажиры большого самолёта. И страшно гордились собственной храбростью и прикидывались, будто воздушные ямы — ерунда, даже не ямка на тротуаре.

А пока они летят, и у них слегка кружится голова от воображаемых подвигов и реальных воздушных ям, на земле происходит множество самых разных событий.

Например, Стёфко Вус сидит дома. Голодный, одинокий и сердитый. Настка всё же перевелась в школу-интернат, парню грустно, всё безразлично, даже не хочется обуваться и идти за хлебом. Отец утром куда-то ушёл — ну и пусть идёт своим путём, Стёфко даже не пожалеет. Лежит и думает — может, всё бросить: и развалюху, где каждый угол достал до жути, и школу, и даже город — и уехать куда-нибудь подальше?

Ведь все цепляются к Стёфко, ни шагу ступить нельзя: этот «чижик-староста» нарисовал на Стёфко карикатуру в газете — сидит Стёфко за партой второй год в пятом классе, и усы у него такие длинные, что по пояс свисают.

— Усастый Стёфко Вус, — хохотали все, пока не захихикали.

И «чижик» радовался своей остроте.

— Ясно, — сказал Стёфко. — Пойдём, поговорим, «чижик»!

И поговорили. Мальчик вытирал кровь из носа, но учительнице не жаловался. Пусть попробует!

А ещё студенты пришли на практику в школу. Один следом за Стёфко ходит, как привязанный, всё что-то наставляет, объясняет, аж скучно становится. Зачем Стёфко эти назидания?

Бросить бы всё!

Под окнами просвистел Грицько Лопух, чёрт его знает, какая у него настоящая фамилия, Лопух и есть Лопух. Стёфко не откликнулся — пусть себе идёт куда угодно, ни Лопух ему не нужен, ни кто-то ещё.

Заглянул в оконное стекло воробей, покрутился, попрыгал туда-сюда, будто хотел развлечь парня.