Шпага Славка Беркути Страница 8

— Пойдём вместе в интернат, Стёфко!

— Вот мне-то советчица нашлась! — махнул рукой Стёфко. — Как будто тебе всё равно…

Стёфко хорошо знал, что сестре совсем не всё равно, как он будет жить, но так привык поступать наперекор и другим, и самому себе. Настя вздохнула и снова склонилась над книгой, а он допил своё молоко.

СЛАВКО ДОМА

— Мама, ты не рассердишься?

— А что случилось?

— Нет, ты сначала скажи — не рассердишься?

Мама рассмеялась: это был хитрый приём сынишки со времён, когда он только научился говорить и понял, что есть вещи, за которые мама может рассердиться.

— Рассказывай, рассказывай, голубчик.

— Ты сказала купить масло, а я увидел книгу… Про Африку, только посмотри, мам!

— Ну что ж я с тобой сделаю? Возьми деньги и купи масло. Только старайся не смотреть на книги.

Славко вернулся из магазина. Налил себе и маме чаю, опёр книгу о хлебницу. Читал:

“Ещё в школьные годы очертания Африки всегда напоминали мне знак вопроса”. Весь мир Славко видел в виде вопросительного знака. И когда кто-то признавался в таком ощущении, он вдруг воспламенялся радостью — если другой находит ответы на вопросы, то почему он не должен верить, что найдёт их? И дальше в книге:

“Я мечтал побывать на Занзибаре и в Лагосе, в Каире и на руинах Зимбабве, потому что уже тогда я был очарован географическими названиями и атмосферой…”

— Сынок, ты опять читаешь за столом?

— Послушай, мам: “На отполированных ледниками скалах я видел изображения носорогов и слонов, вырезанные первобытными художниками”.

— Как называется книга? “Последние тайны старой Африки”? Когда закончишь — дашь мне, Слав?

Допив свой чай, мама вышла из кухни, а Славко остался сидеть с книгой, забыв и про чай, и про всё на белом свете.

Ох уж этот Славко! Мама взглянула на часы:

— Опоздал на тренировку, голубчик! Уже скоро семь.

— Не может быть, мам! Скажи точно, который час?

— Без шести семь.

Славко вскочил из-за стола:

— Ой, мам, почему ты раньше не сказала! Мам, где моя синяя спортивная форма? Ну, та, новая, ой, спасибо! А где… Нет, не надо, я уже нашёл…

На столе осталась книга, на полу — старые кеды с дырой на подошве, неужели одну пару он протёр на тренировках? Мама думает, не пора ли выбросить их; складывает книгу, поправляет шпаги, вставленные в высокую деревянную подставку, словно цветы в вазу. Шпаг тут множество, и инструментов, и железяк; только Славко знает им названия и может найти нужное в этом беспорядке. Мама ничего не переставляет на его столе, когда сын за несколько минут до выхода решает что-то отремонтировать. Часто так бывает — приходит в себя в последнюю минуту, хотя всё можно было сделать заранее спокойно и без спешки. Или придумывает такое, что невозможно осуществить.

Раньше дома смеялись над Славком, который вдруг загорелся идеей сконструировать машину для обучения во сне — магнитофон: записанный на плёнку учебный текст; вращающийся диск; человек спит, а в память отпечатывается текст… Вся загвоздка была в том, как сделать так, чтобы тот диск вращался всю ночь напролёт? До этого Славко так и не додумался и радовался только тому, что не рассказал ребятам о своей идее, а то и они стали бы над ним смеяться…

Славка не было в комнате, а мама чувствовала его присутствие в беспорядке на столе. В недопитом стакане чая. В книгах на полках шкафа. В фотографиях подземных пещер на стене. Видела его задумчивое, ещё почти детское лицо — когда он решал задачи, взъерошивал прядь волос над лбом, закручивал в кольцо на пальце русые волосы, надул губы — о чём он думает? Интересно, какие мысли носятся в его голове? Может, он сам их очертить, выразить? Не всегда хватает смелости спросить: “О чём размышляешь, малыш?”

Мама рассматривает книгу, которую только что читал Славко: “…всегда напоминала мне знак вопроса…”

Перелистывает тетради, исписанные широким чётким почерком. Какие-то листы, разрисованные контурами известных и неизвестных континентов; на суперобложках учебников — названия книг, сокращения и несколько раз: “Голубые пещеры”, “Голубые пещеры…”

Шпага. Книга. Старые кеды на полу. Голубые пещеры. Кольцо русых волос на пальце. Высказанные и невысказанные сомнения. Мысли неуловимые и лёгкие или тяжёлые не по-детски. “Мам, ты не рассердишься?”

Сын.

ТЕАТРАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

Театр весь голубой и торжественный — от росписи потолка и стен до обивки кресел. Музы, лёгкие как балерины, мчатся куда-то в вечном полёте с венками в розовых руках. Мраморные ангелы под ложами напоминают озорных детишек, вырвавшихся на волю от чересчур строгих нянек.

За тяжёлыми складками занавеса скрывается нечто необыкновенное, фееричное и прекрасное; седьмой “Б” на галёрке нетерпеливо волнуется, ожидая чуда. На сцене должна появиться Лили — она пригласила класс на премьеру “Щелкунчика”, где ей отведена роль маленькой Маши.

И седьмой “Б” едва дышит от напряжения.

Сначала никто не узнал Лили. Девочка на сцене нисколько не походила на весёлую, озорную и непоседливую Лили Теслюк, от которой каждый миг можно было ожидать шалости или просто детского выходки. Светлые локоны спадали ей на плечи, и лицо почти скрывалось под этой роскошью волос. Лёгкая юбочка тоже казалась лишь волной, и вся Лили, хрупкая, изящная, миловидная — скорее облачко, а не настоящая девочка, и было страшно: не исчезнет ли это видение и не растает ли оно навсегда. Но когда седьмой “Б” наконец понял, что это чудо на сцене — действительно Лили Теслюк, их Лили, на галёрке поднялся гул, словно в классе на перемене. На галёрке топали ногами и кричали:

— Ли-ли! Ли-ли!

А потом весь зал — серьёзные дяди и тёти в вечерних платьях, молодые девушки с пышными причёсками и старые дедушки в старомодных костюмах, и оркестранты со скрипками в руках, и даже дирижёр — все аплодировали Лили, и не один повторял вместе с восторженными девочками и мальчиками из седьмого “Б”:

— Ли-ли! Ли-ли!

Она кланялась и смотрела наверх, и даже махнула рукой своим друзьям — в этот момент она снова была собой, обычной, живой, не всегда послушной, но всегда весёлой девочкой; седьмой “Б” почувствовал, что успех Лили принадлежит каждому из них и всем вместе, ведь разве не в седьмом “Б” учится Лили Теслюк?

Со всех мест галёрки закричали:

— Слава седьмому “Б”! Браво, Лили!

В антракте девочки обнимали Лили. Мальчики с некоторой насмешкой ждали, пока утихнет бурная демонстрация чувств, и они тоже смогут показать, что им понравился и спектакль, и Лили Теслюк на сцене.

Впервые в жизни Лили чувствовала себя ужасно неловко от похвал. Она выходила на сцену, словно ступала на подоконник шестого этажа своего прежнего дома. Было страшно и радостно одновременно, и, как с высоты, она видела зал, не различая отдельных деталей, слышала гул — но не могла уловить ни одного слова. Спасала лишь музыка — словно подхватила, поддержала, не дала девочке упасть; она собралась с мыслями, почувствовала силу и уверенность.

Однако в антракте, когда её обнимали и хвалили, было стыдно и грустно. Седьмой “Б” так искренне и восторженно смеялся, а Лили грустила. Исчезли уверенность и привычная озорность, и захотелось снова выйти на сцену, убедиться: это всё было — и зал, и аплодисменты, и лёгкость движений, и музыка, которая поддерживала и несла, как волна, на самой гребне звуков…

Юлько стоял немного в сторонке. Не шумел и даже не пытался сказать Лили всё, что думал о её первом выступлении на большой театральной сцене. Зато у него был припрятан сюрприз — маленькая янтарная балерина, вся порывистая и лёгкая, как сама Лили, лежала в Юльковом кармане, тщательно и надёжно упакованная. Балерину он хотел подарить девочке после представления и всё время касался подарка рукой: не потерял ли?

— Childern, — сказала Лили, внимательно оглядывая каждого, — вы хвалите меня только потому, что я из седьмого “Б”?

Седьмой “Б” обиделся. Разозлился. Нет, седьмой “Б” был искренним и честным: Лили действительно молодец, слово чести, так оно и есть, даже если бы она была просто чужой девочкой, они бы подарили ей огромный букет (седьмой “Б” тоже приготовил сюрприз — огромный букет).

— Ох, дети, — вздохнула Лили, всё ещё сомневаясь, — ну ладно, если вы говорите правду. А… послушайте… где Беркута? Он что, не пришёл?

— У него тренировка перед республиканскими соревнованиями.

— Он просил не говорить тебе, что его нет, он должен прийти перед самым концом представления…

— Не обижайся, он очень хотел…

— Конечно хотел! Интересны ли спортсмены балетом? — скептически искривился Юлько. — Очень ему нужен балет!

— Зачем ты так, Юлько? — спросила Лили. — Ты же врёшь.

И у Лили снова появилось непривычное, чуть тягостное чувство сомнения — так бывает, когда не уверен в чем-то. И вновь ей хотелось выйти на сцену, где её поддерживала музыка.

СКАЖИ, КТО ТВОЙ УЧЕНИК…

В глубине души Славко хотел быть похожим на своего тренера. С того самого момента, когда он впервые увидел в спортивном зале состязания фехтовальщиков, мальчик не мог отвести глаз от высокого, стройного спортсмена. Непринуждённые движения, скорость, неожиданный выпад — казалось, что победа даётся ему совсем без усилий. А потом, когда все уже разошлись, когда стало видно (без маски), что у спортсмена весёлое, сероокое лицо, — Славко не сдвинулся с места у дверей, пока спортсмен не уловил его настойчивый взгляд.

— Понравился бой? — спросил он, подходя к Славко.

— Очень.

— А ты сам фехтовальщик?

— Нет.

— Может, хочешь стать фехтовальщиком?

— Хочу.

— Хм… — сказал спортсмен. — У меня группа полностью укомплектована. И тренировки мы начали давно… Однако знаешь что? Приходи. Три раза в неделю — понедельник, среда, пятница. В семь часов, не опаздывай, хорошо?

Это было так неожиданно, как в сказке “Сезам, откройся”. Мальчик даже растерялся — неужели его будет учить этот симпатичный юноша, который только что без видимого напряжения и усилий завоевал звание чемпиона республики? Неужели это правда?

Славко пришёл. Пришёл — и снова застыл в дверях, робкий и чужой в большом спортивном зале.

Жёлтые перекладины шведской стенки. Мягкие “мишени”, куда упорно, раз за разом, всаживали шпаги будущие друзья Славка. А вот и Андрей Степанович, его тренер.