Разве быки ревут, когда ясла полны? Страница 4

А Кирило Кнур — сосед недалёкий — клялся Христом-Богом, что когда купались с Остапом вместе, то даже хвостик у него видел... Не при людях говоря — куцый, но был!

А тут ещё и дитя нашлось, да ещё после таких родов!!

— Что-то оно всё как-то нечисто, матушка!.. — цокают языками бабы, качая головами.

И не одна, и не две нарочно забегали в избу к Мотре — разузнать: нет ли на нём каких-то знаков? Одна как-то увидела на левом коленке маленькое родимое пятнышко... «Вот оно!» — подумала и бегом из хаты.

— Ну что?? — спрашивает её кума.

— Да это ж оно, кумушка, самое оно!.. — говорит, перекрестившись.

Вскоре всё село заговорило о том пятне. Все как один: «чёртёнок» — и баста!

Пришлось кумов искать, — никто не хочет. Что делать? Уже три дня дитя некрещёное... Не дай Бог, что случится — и умрёт, не введённый в закон!..

Бросилась Оришка по соседям... Всякий отказывается, сторонится... Ходит она по избе — сама не своя: седыми волосами светит, сухими руками ломит... Мотре уже и не жалуется: та и без того еле дышит.

В это время в селе оказались проходящие солдаты. Оришка к ним: «Москалики-лебедики, окрестите дитя!» Купила солдатам кварту водки. Тогда один как-то согласился. Москаль — за кума, сама Оришка — за куму.

Понесли к батюшке. А батюшка и себе: «Как это, такого выродка, в крест вводить?!»

«Боже мой!.. Что ж делать на свете?! — плачет Оришка, — и к матушке: “Матушка!.. Я вам и то, и это, я вам моток пряжи напряду, — уговорите батюшку!..”»

Попадья сжалилась. Батюшка окрестил дитя: назвал Нечипором.

III

ДЕТСКИЕ ГОДЫ

Не было Мотре счастья. Не знала она его ни в детстве, ни девушкой, ни женщиной, не надеялась и вдовой замужней...

Не только её, но и её старую мать люди стали сторониться. Само место, где они жили, стало каким-то страшным, — начали его обходить... Говорили, будто к Мотре каждую ночь змей в трубу летает: какой-то путник застал его в хате и еле душу унёс... Место ненадёжное! Ночью никто мимо их хаты не проходил, не перекрестившись; а детям — и днём туда бегать запрещали...

Место и правда стало глухим пустырём. За селом, на самом пригорке, не огорожено, не обкопано — только канавка вырыта, и всё... Идёт скотина — преграды нет — так и топчет грядки; собаки гнездятся — вырыли себе норы... Пусто! Хата хоть и старая была, но когда Остап её подлатал — пока не женился, — то вроде и приободрилась; а как налетело горе, что смело не только порядок в доме, но и самого Остапа, — так и хата осела... Крыша местами сгнила, кровля местами провалилась, окна разбиты: вместо стёкол — тряпки просвечивают; ещё и дождь с вьюгой отбили, обшарпали... Запах — один запустение! И внутри не лучше. Стены почернели, заплесневели от дождей, что заливали через дырявую крышу; пузатая печка растрескалась, — дымила, чадила; вместо лавок — какие-то кривоногие скамейки — сесть страшно; стол — ходуном ходит; постель — в ладонь доска от доски: Мотря в холод сожгла две доски — не было чем протопить... Бедность неописуемая, нищета непроходимая.

Жизнь Мотри — безрадостная. Невеселым глазом смотрела и старая мать на ту избу, на это злосчастное пристанище, из-за которого столько горя приняли, столько бед испытали... Давно бы они его оставили, да некуда приткнуться. А где при нужде, при нищете?! Мотрю на работу и то брали с опаской.

Летом Мотря нанималась на жатву. В Песках её никто не брал, — заметили, что где Мотря жнёт — там всё поле сплошь закрученное. В соседнем селе Байраках Мотря зарабатывала хлеб, — на жатву нанималась.

Что за лето заработает — на зиму и живут... если хватает! А бывало, что ни крупицы соли, ни пылинки муки... Где уж о тряпках думать!! Что, будучи девушкой, нажила — всё износила: одно лохмотье да обрывки висели... Как удастся заработать конопель — то уже хорошо. Замочит, высушит, вытреплет: костра на топливо, волокно на пряжу. Напрядёт за пару лет, натянет основу, соткёт — и вот рубашка; выбьет узор — сошьёт юбку, кофту... В выбойчатом и в праздники ходила. Другие — в плахтах да запасках, головы шёлковыми платками повязаны, а Мотря — из выбойчатой кофты и юбки не вылезала. Беленьким платком повяжется — и так и ходит... Вот и будничное, и праздничное! А старое, драное — зашьёт, залатает — матери прикроет старое тело или сыну — штаны, курточку... Нужда!! На зиму на всех — одна кофта. Пойдёт куда Мотря — сиди, мать, с мальчиком дома — и не рыпайся! Надо матери идти — сиди, Мотря... да и сапоги одни!

Работа не страшна, если силы есть. Мотря день и ночь в трудах: летом — в поле, зимой — дома. А Оришка — стара уже, — слаба, — только и того, что ребёнка приглядит... Когда летом Мотрі дома нет — баба сварит кушанье, приглядит, и накормит, и уложит спать, колыбельную споёт...

А ребёнок-то вышел — на славу! Полнощёкий, смуглый, головастый, умный... Только какой-то грустный, замкнутый, тихий. Другие дети — резвые, — как юла крутятся, на месте не сидят... Скажешь ему: подай то! подай это! — как стрела помчится... А Чипка, как его звали, — не такой, нет! Вот скажет Мотря или Оришка: «Подай, Чипка, водички!» или — ножик, или — веретено... — он и начнёт: «А где оно лежит или стоит?» Вот так расспросит, не спеша встанет, не спеша пойдёт, поднимет и не спеша подаст... Мотря за это Чипку не любила. «Да, Чипка у нас будет лентяй великий! — жалуется Оришке, — ему если что сделать — за неделю загадывай, чтобы раздумался...» А иной раз и подзатыльник Чипке даст, чтобы не «раздумывал»... Тогда Чипка руки опустит — и на весь дом ревёт... Вот тебе и работа для бабки! Оришка в Чипке души не чаяла: как она его любила и жалела! И игрушек ему давала, и забав: расписного петушка, свистульку, а уж еду — сама не доест, — ему оставит...

Как подрос Чипка — стал бегать, то выбежит с двора на выгул — и прямо к детворе. Да детвора его не принимала. Сразу начинают дразнить, щипать, а то и побьют — да и гонят прочь... Недаром паны родом своим хвалятся. В селе тоже спрашивают — кто какого рода... Только разница: если в городе — спрашивают, чем род прославился — древностью ли, сражениями ли, заслугами. А в селе одна слава — честь. Потому и спрашивают: «из честного ли рода?» А уж потом и дружат... Чипка был «выродок»... Как же Чипку детям в товарищи принять?! Разве чтобы поиздеваться...

— Выродок идёт! — кричит, завидев Чипку издалека, белобрысый, щуплый мальчонка.

— Найдёныш! — подхватит другой... — Пошли к нему!

Подбегут, окружат. И вот кто-нибудь сзади — и дёрнет Чипку за чёрные волосы. Оглянется Чипка, насупит брови, скривится, только глазами сверкает... Злые у Чипки глаза, но и дети недобрые — довели до того. Хмуро и зло глядит на них Чипка. А те — за животы хватаются со смеху...

— Чипка! ты откуда взялся? — дёрнув за полушубок, спрашивает кто-то из мальчиков.

Молчит Чипка — сопит.

— Ты из яйца вылупился?! — снова другой...

Все захохотали. Чипка понурит голову, уставится в землю, ногтем под ногтем ковыряет.

— Нет... меня бабушка в бурьяне нашла... на огороде, — отвечает хмуро, всё ковыряя под ногтем...

Смех — на весь выгул...

— Так ты, Чипка, из бурьяна взялся?..

— Нет...

— А где ж твой отец, если не из бурьяна?

— Не знаю...

— Вот и всё... ты — байстрюк!

— Врёшь! — зыркнул, как волк, Чипка.

— А кто ж ты?

— Я... Чипка.

— Ты — Чепига, а не Чипка! — крикнет кто из круга — и дёрнет Чипку...

— Чего ты щипаешься? — сквозь слёзы говорит Чипка. — Постой, я бабушке скажу, — она тебе даст!

— Боюсь я твоей бабки, — ну да, как же! — отвечает мальчишка и снова дёргает.

За ним второй, третий. Крутится Чипка во все стороны в кругу, как медведь на цепи, а мальцы хохочут и дёргают за чуб — пока не разрыдается Чипка. Тогда возьмут да и прогонят его.

Идёт Чипка домой — идёт и плачет.

— Чего ты, Чипка, плачешь? — встречает его Оришка.

Чипка жалуется, плачет... Берёт его Оришка за руку, ведёт в хату, начинает уговаривать.

— Не ходи туда, сынок! Не ходи, моя деточка! Видишь, какие злые дети: бьют тебя, бедного, обижают... Не ходи!..

Успокоится немного Чипка, сядет у бабушки на коленях или приляжет головой. Чтобы развеселить ребёнка, начинает бабушка сказку про рябенькую курочку или про воробья — доброго молодца... Чипка слушает — и думает: «И чего это дед с бабкой плачут? чего это курочка кудахчет?.. И почему та былинка сразу воробья не укачала — доброго молодца?..»

Очень любил Чипка слушать сказки. В сказках его от природы разумная голова находила себе немалую работу. Сказка для него была не выдумкой, а былью. Не раз мальчик сверял сказку с жизнью, а жизнь — со сказкой, — и сам себе размышлял, дивился... В сказке звери и птицы говорят так же и то же, что и люди... А в жизни — птицы щебечут, волы ревут, собаки лают... И никто не знает, что они говорят... «А хорошо бы — узнать: о чём говорит скотина, когда идёт с поля домой, рыча? Какую песню поёт птица в лугу?.. И почему — одни птицы красиво щебечут, а воробьи — только чирикают?!.. И о чём переговаривается трава, когда, будто живая, шелестит своими листочками?..»

— Бабушка, а волы говорят?.. — спрашивает Чипка у Оришки.

— Бог их знает, сынок... Говорят, вроде бы, что говорят.

— А птицы?

— И птицы говорят...

— А как они говорят? О чём они говорят?.. — допытывается.

И рассказывает баба, как умеет, всё это Чипке. «Скот, мол, не ревёт без нужды... как идёт домой и ревёт — значит, радуется, что скоро дома будет и отдохнёт... А может, голодный, — то поест, подкрепится... А птицы щебечут, как сам Господь дал: одной — красиво щебетать, другой — нет. Вот соловей — как он красиво поёт? Он ведь раньше был человеком, а стал птицей...» И начинает рассказывать, как одна мать прокляла своих детей — сына и дочку, — что убили её мужа-ужа... «Сын говорит: ‘Не убивай, сестра!’ А сестра не послушала — убила. За это мать и прокляла. Сыну говорит: ‘Лети, сынок, серым соловейком да щебечи людям и поздно и рано: чтоб тебя люди слушали — и не наслушались! А ты, — говорит, — дочка, стань жалкой крапивой: чтоб тебя люди проклинали, чтоб из огородов вырывали!’ Вот сын и полетел соловейком, а дочка стала крапивой... Потому и слушают соловья — как он поёт, так красиво! А крапиву всегда вырывают, как злую траву, — чтоб не глушила огород, да и людей не жгла!»

Такие бабушкины сказки, при одинокой жизни, в отдалении от общества, ложились ровным пластом на детский ум, гнали в голове мысль за мыслью, раздумье за раздумьем...