Nam visus sum κατ’ ’όναρ a te versiculos mihi missos accepisse, dimetros an anacreonteos haud memini; quale mittes, nectar erit.
Vale, carissime!
Σός ‛ο Σαββίν.
Mane hora prima diei.
Здравствуй, мой найдорожайший друг,
мой Михайле!
Вчерашняя моя грубая шутка про свиней и ослов, боюсь, показалась тебе обидной (в этом возрасте мы все тщеславны); она была слишком крепко приправлена уксусом, а у тебя, серьёзно погружённого ныне в эти чудесные пустячки, нет ни времени, ни желания слушать шутки. Мои опасения рождаются из любви. Причиной моей грубой шутки считай то отвращение, которое я обычно в сильной степени чувствую к этим людям, к этим, так сказать, кипрским быкам, — прочитай себе это пословице. Подобно тому как родители, когда видят, что дитя, ползая по земле и играя, неосторожно попало в нечистоты и там барахтается и копошится, то они обычно со смехом предостерегают его от этого и, чтобы легче указать ему на нечистоты и вывести его, говорят ему, на кого оно теперь похоже с руками, ногами и ртом, вымазанными этим жёлтым навозом, а дитя, слыша насмешки и считая недостойным поступком, что те, для кого оно должно быть самым дорогим, делают из него посмешище, плачет до тех пор, пока мать, не выдержав плача, поспешно подойдёт и вынесет его из грязи и, обтерев тело, не осушит его слёзы. Так и душа друга, видя, что душа твоя находится среди зловонной кучи навоза, достойной свиней, и зная, что ты нашим общим небесным Отцом создан для чистого и небесного, смеётся и шутит не над тобой, а над местом, где ты находишься, тебя же самого любит больше, чем родного брата.
Ты мне пришли три слова, если для четырёх нет времени. Потому что я во сне видел, будто получил от тебя присланные мне стихи, двустопные ли, анакреонтические ли — не помню: всё, что пришлёшь, будет для меня нектаром.
Будь здоров, мой дорогой!
Твой Савич.
Будь дома в первый час дня.
14
[Харьков, местный; октябрь, 1762 г.] / 711 /
Φίλτατε φιλτάτων βροτέ,
Κη̃δος τε τερπαλη̃ τε μουñ,
’Έφηβε τω̃ν μουσω̃ν φίλε!
Salve sodales omnium
Carissimorum carior,
Michaël amice ex Attica!
Nae tu profusus es tui, qui pro tribus verbis decuplo me donasti, petebam, tria, habeo 30. Tu imitaris Iovum, et ‘Ο Ζεύς ’άλλοκα μέν πέλει αίθπιος ’άλλοκα δ’ύει. — Iovis alias quidem est serenus alias autem pluit. Imo saepe uno die tantum effudit imbrium, quantum ad rigandam terram per totum sufficeret mensem, reddens nunc nimium aridam, nunc immodice ebriam ac spongiae aquis immersae simillimam τω̃ν βροτω̃ν terram. Imo vero novi sartorem, qui duos tresve menses religionem habet contingere τήν σειβούχαν; exacto autem luctus tempore, uno die tantum haurit του̃ νέκταρος артемовскаго, quantum praegrandes muli tres aut arcadii asini, sitientes aquae. Dicis me objurgando valere: recte, Nam si... sed relinquo te corvum, κατά τήν παροιμίαν, hiantem properans graeculorum ludum.
’Έρρωσο, φίλτατε!
Σός Γρεγ[ώριος] ‛ο Σαββίν.
Ante crepusculum nos domi expectans cochleam age, nec usquam propere. Et jam aetatem videor 1 diversorium tuum non vidisse 2.
Найдорожайший из дорогих,
Забота и утеха моя,
Юноша, преданный музам!
Здравствуй, товарищ,
Дороже всех мне дорогих,
Михайле, друг из Аттики!
Ты и вправду расточителен: вместо трёх слов дал мне в десять раз больше; я просил три, а получил тридцать. Ты подражаешь Юпитеру. «То дождя не пошлёт Зевс, то льёт как из ведра». Ведь часто за один день он проливает столько дождя, сколько хватило бы для орошения земли в течение целого месяца, делая землю смертных то слишком сухою, то чрезмерно мокрою, весьма похожей на губку, впитавшую воду. Я знаю сапожника, который два или три месяца свято соблюдает правило не касаться сивухи, но по окончании поста за один день столько выхлёбывает нектара [артемовского], сколько могли бы выпить три огромных мула или три аркадских осла, измученные жаждою. Ты говоришь, что моя сила в критике. Верно! Потому что если... Но я, по пословице, оставляю тебя, как ворону, с разинутым ртом и спешу на греческое занятие.
Будь здоров, мой самый дорогой!
Твой Григ[орий] Савич.
Под вечер жди нас дома и сиди, как улитка, никуда не выползая... Ведь, кажется мне, я не учёл особенностей твоего возраста,
15
[Харьков, местный; кон. октября — нач. ноября, 1762 г.] / 1001 /
’Εράσμιε φίλε Μιχαήλ!
Temperareе mihi non potui, quin saltem parvolam portiuneulam tibi communicarem eorum, quibus те statim post tuum abitum noster Plutarchus non torsit, ut solent spinae sophisticae, sed unice delectavit. Deum immortalem! quam commendat amicitiam! Quam graphice depingit corniculam alienis plumis ornatam, id est, vaferrimum adulatorem, amici larva tectum, quem graeci dicunt κόλακα, ‛ο κόλαξ. Sed jam accipe ipsa verba amici nostri Plutarchi: "Sicut nummum, ita amicum oportet habere probatum, antequam usus postulet, neque damno demum accepto sentire, sed debemus habere peritiam cognoscendi adulatoris, ne laedamur. Alioquin idem nobis usu veniet, quod iis, qui gustato demum veneno sentiunt id esse letale...
Nam neque hos probamus, neque eos, qui se ipso facto putant deprehensisse adulatores eos, qui blande ac gratiose conversantur. Non enim insuavis debet esse amicus neque incon— 246ditus, neque gravitas austeritasque amicitiae constat morum acerbitate, sed ipsa illa ejus pulchritudo atque gravitas suavis est desiderabilisque.... Neque soli ei, qui est in calamitate.
Faciem intueri dulce hominis est benevoli... / 1002 /
Sed vitam comitatur amicitia non minus voluptatem as gratiam rebus laetis adjiciens, quam adversis dolodes adimens. Atque deus amicitiam vitae admiscens, omnia laeta, dulcia ac grata ut essent amico praesente unaque fruente, fecit. Et quomodo adulator volutatum dulcedinumque occasione vellet insidiari, se sciret amicitiam nihil jucundi usquam admittere" (hactenus).
Satis jam, mi Michaël! Cum tam divina tamque dulcis res sit amicitia, ut sol vitae esse videatur, maximopere curandum, ne pro ove lupum, pro cancro scorpium, pro lacerta anguem amplectamur. Nihil periculosius hoste vafro, sed nihil venenatius fucato amico.. An non ego tibi praedixi a talibus maxime esse cavendum? Nullus unquam diabolus magis nocet, quam tales amici in specie.
De his nimirum dixi tibi, ut meo sapias periculo. Ego a multis talibus ictus sum, о carissime! In herba virenti anguem reperi. О mihi, si consultor tum adesset! О libri, consultores optimi! amici verissimi! Expecta, mi Michaël, et in posterum a me talia, nempe amicus ab amico.
Vale! ac ad nos, si fieri potest, veni!
Tuus Greg[orius] Sabbin.
Милейший друг Михайле!
Я не мог не послать тебе хоть маленькой частички того, чем меня вскоре после твоего ухода не мучил, как это обычно делают схоластические колючки, а чрезвычайно порадовал наш Плутарх.
Бессмертный Боже! Как он восхваляет дружбу! Как ярко изображает ворону, украшенную чужими перьями, то есть хитроумного льстеца в личине друга, которого греки называют ‛ο κόλαξ (льстец). Но теперь прими сами слова нашего Плутарха: "Как монету, так и друга следует испытать раньше, чем он понадобится, чтобы узнать его не после того, как мы пострадали. Надо иметь опыт в распознавании льстеца, чтобы не пострадать. В противном случае окажемся в положении тех, кто, попробовав наконец яд, понял, что он смертелен...
Ибо мы не одобряем ни этих, ни тех, кто считает, что своими поступками льстецы сами разоблачают себя, будучи ласковыми и приятными. Ведь друг не должен быть неприятным или грубым, серьёзность и строгость дружбы не заключается в резкости поведения, но её красота и серьёзность сами должны быть приятными и желанными... Не только тому, кто несчастен.
Приятно видеть лицо доброжелательного человека...
Но дружба, сопровождая жизнь, не только прибавляет утехи и очарования её светлым сторонам, но и уменьшает страдания. И Бог, примешав к жизни дружбу, сделал так, чтобы всё было радостным, приятным и милым, когда друг рядом и вместе с тобою наслаждается. И как бы льстец ни замышлял зло, пользуясь удовольствиями и сладостями, надо знать, что он ничего радостного не привносит в дружбу".
Уже довольно, мой Михайле! Так как дружба столь божественна, столь сладостна, что кажется, будто это солнце жизни, то следует особенно заботиться, чтобы не принять волка за овцу, скорпиона за рака, змею за ящерицу. Нет ничего опаснее коварного врага, но нет ничего ядовитее мнимого друга.
Разве я не говорил тебе прежде, что таких более всего следует остерегаться? Ни один дьявол никогда не приносит большего зла, чем такие мнимые друзья. Несомненно, я говорил тебе об этом, чтобы научить тебя на моём опыте. Я, дорогой мой, от многих таких пострадал! В зелёной траве я находил змею. О, если бы тогда был у меня советчик! О книги, лучшие советчики! Самые верные друзья! И впредь, мой Михайле, жди от меня подобных наставлений, как друг от друга.
Будь здоров и ко мне, если сможешь, зайди!
Твой Григорий Савич.
16
[Харьков, местный] 8 ноября 1762 г.