/ 642 / Ταυ̃τα ’εννοω̃ν hos versiculos feci, tibique egregio amico communicandos esse judicavi, partim quod diu jam nostro more nori sumus collocuti ac prope ’απροσήγοροι sumus, licet animo te quidem quotidie conspicio, partim quod admonendum araicissime putavi, ut omnibus vulgaribus nugis relictis tanto ardentius eum ambiamus, in quo sunt omnes thesauri τη̃ς σοφίας quique solus, amicus nobis factus, omnes vitae hujus amaritudines edulcare potest, dicens: ’εγώ ειμί μεθ’ ‛υμω̃ν, καί ουδείς καθ’ ‛θμω̃ν.
Vale, omnium cariss[ime]!
Tuus συμμαθητής Greg[orius] Slcovoroda]
Novembr [is] 22, 1763, noctu. 328
Драгоценнейшему Михаилу мир в Господе!
Когда-то в эту ночь мать родила меня на свет.
В эту ночь появились первые признаки моей жизни.
Во вторую ночь, Христе, Боже мой,
Во мне родился твой святой дух,
Ведь напрасно родила бы меня мать,
Если бы ты не родил меня, о свет мой, жизнь моя!
Вернувшись к своему музею и вспомнив о дне своего рождения, о котором напомнил мне один друг и собственная память, я начал размышлять о том, как полно несчастий жизнь смертных. Мне показалось совсем не бессмысленным чьё-то предположение, будто новорождённый младенец сразу же начинает плакать потому, что уже тогда он как бы предчувствует, на какие беды ему придётся когда-нибудь натолкнуться.
Размышляя об этом в одиночестве, я решил, что непристойно мудрецу ту ночь, когда он, родившись, начал плакать, отмечать чашами или каким-либо другим безумием; напротив, я и теперь чуть не заплакал, думая о том, какое это несчастное создание — человек, которому в этом киммерийском мраке мирской глупости не блеснула искра света Христова. Думая об этом, я сложил эти стихи и решил послать их тебе, моему чудесному другу, отчасти потому, что мы уже давно не вели между собой беседы так, как заведено у нас, и стали почти молчаливыми, хотя душой я ежедневно созерцаю тебя; отчасти потому, что я имел в виду самым дружеским образом напомнить тебе о том, что мы должны, оставив все обычные и низкие мелочи, тем пламеннее стремиться к Тому, в Ком все сокровища мудрости и Кто один лишь, став нашим другом, может услаждать все тяготы этой жизни, говоря: Я с вами, и никто против вас.
Будь здоров, драгоценнейший из всех!
Твой товарищ по учению Григорий Савич.
Ноября 22, 1763, ночью.
62
[Харьков, местный; конец ноября 1763 г.] / 1071 /
Salve, mea voluptas, Michaël dulcissime!
Nempe, ut ajunt homines, tantum est paradisus amoenus,
Dulciter ut solus vivere possit homo.
Quidam, quidnam sit sapientia vera rogatus,
Esse tibi socium dixit et esse parem.
Sic 1 paradisus erit sapienti quaelibet ora,
Quaelibet urbs, tellus quaelibet atque domus.
Haec, o mi carissime, prandens scripsi, nihil minus patiens, 329 quam solitudinis taedium; quod nunquam eram facturus, si in illud τω̃ν συμπόσιον venissem. Ingenue tibi fateor homini ingenuo nihil esse gravius, quam opiparum convivium, praesertim ubi μωρόσοφοι primas tenent. Nunc felix sum et haec ridens post principia, ut ajunt, scripsi ad te, quem praesens praesentem spectasse ac locutus esse mihi videtur.
Vale, mi anime!
Tuus συμμαθητήζ Γρεγώρ[ιος] Σ[αββίν] 2.
Здравствуй, моя радость, сладчайший Михаил!
Как говорят люди, рай столь прекрасный,
Что в нём приятно жить человеку наедине.
Кто-то из мудрецов на вопрос о подлинной мудрости
Ответил: быть себе союзником и себе равным.
Так, для мудреца раем станет любой берег,
Любой город, любая земля и любой дом.
Это, мой дорогой, я написал за завтраком, страдая не от чего иного, как от скуки одиночества. Этого не случилось бы, если бы я пошёл на тот известный пир мудрецов. Искренне признаюсь тебе, что для благородного человека ничто не бывает столь тяжёлым, как пышный пир, особенно когда на нём первые места занимают пустомудрые. Теперь я счастлив и, посмеявшись наконец над этим, написал тебе, кого я как будто вижу перед собой и с кем как будто говорю.
Будь здоров, душа моя!
Твой товарищ по учению Григорий Савич.
63
[Харьков, местный; конец ноября 1763 г.] / 371 /J
Salve, adolescens animo meo carissime!
Michaël εθγελέστατε!
Nisi rae fallit animus, sentio rursum cooriri in me invidiam, tum propter meam tecum amicitiam singularem, tum ob dicta quaedam, quae a me solent dici in ludo graecanico. Videlicet sic mundus est, ut quod ipse facere nequeat, aliis invideat. Verum probe est, ut illud dicam: πειθαρχει̃ν δει̃ θεω̃ μα̃λλον, ’ή ’ανθρώποις. Non quaerimus gloriam ab illis, sed τά του̃ θεου̃, et mihi aut τό ζη̃ν ‛ο Χριστός ’ή ’αποθανει̃ν. Vici et vincam timorem, patre et ejus filio propugnante. An ego invidiam non feram, cum nostri Abrahamitici majores haec dicebant olim: ου δυνάμεθα γάρ ‛ημει̃ς, ά είδομεν καί ’ηκούσαμεω, ου λαλείν. Qui nondum gaudet pro Christi nomine ’ατιμασθη̃ναι, is regno ejus haud est dignus. Patiatur, qui volet, in nomine avaritiae aut ambitionis, ego piae vitae gratia nisi hoc tantulum tulero, 330 mollis ac stolidus fuero. Et quo pacto pretiosissimam rem amicitiam nanciscantur, cum illud fugiunt, unde nascitur illa? Ubi unquam inter avaros amicitia? Aut ambitiosos? Ubi calorem invenias omni virtutum igni extincto? Ubi bonus odor in morticina? Vivus sit oportet, si fragrare cupiat: vita nostra deus est, qui nos calefacit ad virtutes, qui nihil amabilius augustiusque. Ferendum est, orandum est, et nunquam praevalebit malignitas sapientiae. / 372 / Cum maxime premimur propter Christum, tum maxime praesentissimeque adest, ut admirabilem in nobis reddat suam virtutem. Tunc enim ad noc propriissime pertinent illa apud prophetam, quibus ‛ο θεός alloquitur athletam id est Jacobum suum, quorum hoc solum memini: "Всы ненавидящіи тебе погибнут..." Proinde consciscant sibi si volent aeternam mortem, nobis autem vitam aeternam. Ego vero longe maximam in me dei clementiam amoremque interpretor, quod me, ne dormitem, in has procellas saepicule injicit. Nae ego exercitatus brevi totum proteram diabolum cum ministris ejus non ferro, sed armis sapientiae, innocentiae, castitatis ac patientiae.
‘Ο θεός τη̃ς ειρήνης esto tecum ω̃ στέφανέ μου!
Tuus Gr[egorius] S[abbinj.
Здравствуй, юноша, безмерно дорогой моей душе,
Михаил благороднейший!
Чувствую, если не обманывает меня моя душа, что снова поднимается против меня зависть как по поводу моей к тебе редкой дружбы, так и по поводу некоторых моих слов, которые я обычно говорю на уроках греческого языка. Очевидно, таков уж мир, что, если сам чего-нибудь сделать не может, другим завидует. Но уместно сказать: лучше повиноваться Богу, чем людям. Мы не ищем у них славы, а заботимся о делах Божиих, и для меня Христос — жизнь или смерть. Я победил и буду побеждать страх при помощи Отца и Его Сына. Неужели я не перенесу ненависти, если наши Авраамовы предки говорили когда-то так: мы не можем не говорить о том, что узнали и услышали. Кто не радуется тому, чтобы быть униженным во имя Христа, тот недостоин Его царства. Пусть терпит, кто хочет, ради скупости или честолюбия; я же, если ради благочестивой жизни не перенесу этой малости, буду бессильным и глупым. И каким образом мы обретём ту драгоценнейшую вещь, какой является дружба, если будем избегать того, из чего она рождается? Разве когда-нибудь была дружба между скупыми? Или между честолюбцами? Где ты найдёшь жар, если весь огонь добродетелей угас? Разве бывает хороший запах мертвечины? Кто хочет вдыхать аромат, должен быть живым, жизнь же наша — Бог, который согревает нас для добродетелей, привлекательнее и величественнее которых ничего нет. Надо терпеть, надо молиться, и никогда зло не будет иметь больше силы, чем мудрость. Чем больше мы терпим ради Христа, тем ближе Он стоит к нам, чтобы сделать чудесной в нас свою добродетель. Тогда и к нам ближе всего относятся те слова пророка, с которыми Бог обращался к борцу, то есть к Своему Иакову, из которых я запомнил лишь такие: ["Все ненавидящие тебя погибнут..."]. Пусть же они обрекут себя, если хотят, на вечную смерть, а нас — на вечную жизнь. Что же касается меня, то я вижу особую и величайшую ко мне милость — любовь Божию в том, что меня, который не спит, не раз бросали в эти бури. После пережитых испытаний вскоре я совершенно разобью дьявола с его слугами не железом, но оружием мудрости, невинности, чистоты и терпения. Бог мира да будет с тобою, венец мой!
Твой Гр[игорий] С[авич].
64
[Харьков, местный; конец ноября 1763 г.] / 1101 /
Salve, mi Michaël, amice carissime!
Jam mihi quoque ‛ο σκορπιίος aculeum intentat ictumque meditatur. Sed quid ego non lubenter debeam ferre, modo tibi tuique similibus quoquo modo prosim incitans ad elegantiores illas musas? Et praeclarum ea est natura rerum, ut quo magis impediuntur, vehementius incitentur, veluti nobilissimum durissimumque μέταλλον, quo magis injecta terra atteritur, eo pulchrius enitescit.