Потому что оттуда до Киева каких-то сто километров, вот так.
Правда, сябры всё же вовремя предупредили наших волонтёров, и умелые хакеры перепрограммировали все их дроны – и главная атака захлебнулась, потому что кацапы по перепутанным координатам массированно влупили по своим же.
Но!
Особенно активизировались "колоборанты" на местах – особенно когда в США к власти пришёл их симпатик Трамп; но и тут замаскированные враги дали маху, потому что волонтёры прибили их чуть ли не в зародыше; однако кто его знает, какого тот зародыш размера?
Вот сейчас это и решалось в локальных стычках.
Здесь встал вопрос – а откуда у них столько наступательного оружия и боеприпасов? Тогда-то и выяснили правду про все прежние и нынешние взрывы на наших военных складах – они ведь прикрывали "сальдо" – то есть исчезновение разного армейского имущества, которое местный "русский мир" накапливал, заранее готовясь поддержать агрессию; та, внешняя, остановилась, а эта, внутренняя, ещё нет, изо всех сил создавая иллюзию гражданской войны.
И вот теперь нам надо ехать в центр города, кружить по книжным лавкам, чтобы успеть за древнегреческим шедевром, ведь он мог снова стать недосягаемым на две тысячи лет, потому что несколько случайных попаданий по книжным – и прощай тираж.
Я аж почесался – так зудело узнать, что там дед-философ натеоретизировал? Да я бы за этим весь день катался под обстрелами, это ж надо – вот так парадоксально прокладывался интеллектуальный мостик через эпохи и континенты.
– Люди говорят, что дед не потерял актуальности, представляешь? Всё же история раскрывает свои тайны, – торжественно завершил я.
– Не представляю, пока не прочитаю, – зарифмовал Славко, скрывая волнение, ведь древняя античная интеллектуальная загадка приближалась к своей развязке.
На машине сидела стайка детворы, посасывая леденцы и подрыгывая в такт ногами.
– А ну киш, – не сказал я, потому что сколько у них теперь той радости? – А вот угадайте, дети, влезу я в машину или нет?
Они оглядели мои габариты.
– Вы нє, а дядька да, – констатировал один.
– Никакая это не машина, а "скорая помощь", – блеснул интеллектом другой, потому что разглядел сквозь тонированные стёкла на заднем сиденье окровавленный брезент и медаппаратуру.
"И как они войны не боятся?"
Хлопнуло ещё несколько раз.
– Стреляют, – вздохнул третий и усерднее засосал конфету.
Дети нехотя слезли, чтобы мы открыли дверцу. Они загадочно кивали за угол, я бегом посмотрел.
Там лежал боец, подложив пухлые офисные двери, широко расставив ноги и выставив вперёд невиданно
длинную винтовку с армированной стволиной; ещё двое, прижавшись к противоположным стенам, корректировали его, внимательно наблюдая дальние выстрелы сквозь мощные натовские бинокли.
– Ветер крутит, – выругался один на кривые закоулки, – поправка на температуру три, на деривацию – ноль один.
– А что такое деривация?
– Поправка на угол вращения Земли, – буркнул сквозь бинокль первый наводчик.
Вот так! Я почувствовал, как она вращается подо мной, и наконец ощутил себя гражданином планеты.
– Левее за трубой, – добавил второй.
Я уставился туда, но отсюда никакой трубы не увидел – неужели они чуть ли не за горизонт стреляют? Протёр очки, но всё напрасно.
Хлопнул далёкий выстрел.
– С элеватора бьёт, – наконец услышал.
– Труба толстая?
– Такая, как положено.
Стрелок перевёл окуляр и дал несколько раз в ответ.
Меня тогда поразила конструкция – затвор аж под самое плечо, он ловко выбрасывал долу большие стреляные гильзы, и я залюбовался, как поэтично из них тянется, стелется дымок, серпанком обвивая подольскую брусчатку, и пришла мысль: а нельзя ли зарядить патроны ещё раз? Вкрутить новый капсюль, снова насыпать пороху? Вон же винтовку переделали?
– Самодельный штуцер? – кивнул я на оружие, потому что такого не видел даже в интернете.
– Ты б лучше лёг, – услышал в ответ, – потому что сейчас будет ответка.
Я оглянулся – пацанята уже попрятались. "Боже, как быстро дети привыкают к войне".
– Так я же хотел похвалить, – кивнул на винтовку, лёжа сбоку. – Тот и глазом не повёл, вглядываясь в окуляр, и дал ещё дважды. – То есть, хочу сказать, что самодельное оружие всегда лучше серийного, – почувствовал, что стрелку такой текст по душе.
– Ну не такое уж и самодельное, – наконец отозвался, – ствол ПТРа удлинили-доварали в институте Патона, казённик переделали из старого ДШКа. Где надфилем, где алмазом – раз-раз. В смысле алмазной пасты, – уточнил он.
И наконец поднял голову.
Тут до меня наконец дошло, что повисла тишина.
– Неужели попал? – улыбнулся правый корректировщик.
– Влупил суку, – подтвердил другой своему биноклю и поцеловал его.
Я уже хотел было подняться, но ребята жестами остановили, и стрелок дал ещё дважды. Я понял, что на элеваторе могли хитро прикинуться подбитым.
– Кажись, аминь, – подытожил он. И подняв вверх патрон, добавил: – Сквозь бетон бьёт, сквозь броню бьёт, вот так. Сам точил сердечник!
И поцеловал пулю.
Все прислушались. Пока стрелок лёг на бок и, подложив чехол, начал разбирать "штуцер". Ребята быстро его раскладывали по сумкам.
– У тебя рация пищит, – сказал один наводчик другому.
Тот ткнул тангенту и быстро заговорил туда, а потом к стрелку:
– Объяснили, что пора на Узвоз, туда ещё какой-то снайпер палит.
– Да ну? Это, разве, последний мерзавец у них остался, – ответил тот.
– Ну, ещё несколько наводчиков засело, покоцаем – и наступит мир над нашим вечным городом.
Славко залюбовался этим поэтическим выражением, даже не смог подобрать подходящей рифмы, чтобы завершить текст.
Я подбежал к авто, чтобы их подвезти, подкатил, но они уже куда-то исчезли, вот так.
И тут догадался:
– Насобирать гильз.
На память, зафиксировать событие, так же, как Аристотель свою теорию, а вот они, медные, оказались горячие, и я ждал, пока остынут на асфальте. Время было при мне.
Стрельцы забыли отвёртку, а ещё я увидел масло на картонке – вот и всё, что осталось от позиции.
– Ну ты долго там? – улыбался Славко сквозь дверцу. – Аристотель не ждёт. Аристотель... какая ж к нему рифма?
– Мефистофель?
– Нет, неполная.
Я набил металлическими историческими артефактами карманы, а когда сел в авто, почувствовал сквозь ткань тепло от гильз, что в рифму быстро исчезало, "менялось то есть миналось".
Тройной двойник
А началось всё с того, что имперская волчица Ева Браун случайно (или не случайно?) попала не в ту койку. И было отчего – её правоверный Адик снова отправился в свою художественную мастерскую под Рейхсканцелярией, что под Рейхстагом, куда не допускался никто. Или, может, и не туда, а улетел в свои баварские Альпы, которые он нарочно построил, чтобы тайно там встречаться. С кем?
Ева Браун напрягла своё и без того богатое тренированное тело и невольно залюбовалась. Разумеется, Адька сделал всё, чтобы её, молодую и красивую, лишить духовного развития – была ведь фотомоделью и не только – отличным фотографом, кинооператором, и если бы не стояла постоянно у плиты, кто знает, может, легко переплюнула бы любую творческую сучку. Конечно, кухня! Не для того ли Адька погрузился в вегенетарианство, чтобы она, Ева, не могла и отойти от шинковальницы, готовя самые изысканные блюда из самых невкусных компонентов?
Прятался он от своей гражданско-цивильной жены очень просто: построил множество одинаковых схронов, где сидели одинаковые двойники, что порой и сам путал себя с ними. И всё лишь для того, чтобы скрываться от неё и государственных дел в так называемой мастерской. Что он там рисовал? Опять акварели для конкурсного поступления в Венскую художественную академию? А дудки – от него никакими красками уже давно не пахло.
Ева возмущённо толкнула ногой первые попавшиеся двери схрона и сделала вид, что сама поверила в правду:
– Адюнечка, гутен нахт!
И заткнула рот поцелуем – не надо никаких оправданий, мол, "я никакой не Гитлер, а лишь мастерски подделанный двойник", поцелуй этот показался жгучим, длиной не только с язык, но и с половой акт, разумеется, мужчина соскучился под кителем за долгие годы, только пуговицы брызнули на пол – ведь предусмотрительный Адольф не удосужился создать для своих отражённых рабов ещё и копии Евы Браун. Почему? Потому что, как художник-акварелист, не стремился к однообразию, то о каких двойницах может идти речь, когда к твоим услугам всегда наготове или Лени Рифеншталь, или личная пилотка-испытательница: секс во время фигур высшего пилотажа – кто бы ещё в мире мог себе такое позволить?
– О, гот міт унс! – нехарактерно пылко как для себя закричала Ева, хоть и не была в кабине "мессершмитта", а намного выше – партнёр ведь наконец оказался не обрезанный. Конечно – впервые испытала оргазм раньше мужчины... От такой простой мысли неожиданно кончила ещё раз. Кто в этом мире может понять страстную тренированную женщину, вынужденную заниматься семейным сексом сквозь толстенные солдафонские гандоны, которыми маскировался фюрер, и по-женски делать вид, что не замечает: вождь обрезанный. А она ведь была – арийка.
Откинувшись на эрзац-шёлку (Третий Рейх и тут экономил на альковах), Ева ещё раз на ощупь проверила отсутствие гандона.
– Гандольф! – вот так она из-за него, резинового и ненавистного, порой прозывала Адольфа. Сама пожалела, поняв, почему именно армейские он использовал – не столько из экономии, сколько потому, что армейским частям было запрещено оплодотворять оккупированных неарийек, чтобы не разбазаривать генетическую расовую чистоту, поэтому и выпускались причиндалы не из нежного латекса, а из самой прочной противогазной резины. Гандольф считал, что её жёсткость добавляет фрикциям фактуры, и именно это главное в сексе, а не нежность.
Он каждый раз притворялся:
– Не хочу иметь детей...
Мол, подвергся в далёком 1918 году газовой атаке под Верденом (что на реке Сомме), где даже ослеп был, и потому очень, мол, опасается неудачного отравленного потомства.
Ложь! За то отравление он и получил внеочередное звание ефрейтора, да был направлен на оккупированную Украину в Полтаву, где слишком успешно прошёл курс лечения – если на украинских фруктах у него восстановилось зрение, то сперматозоиды и подавно. Просто он маниакально экономил на всём, например, на еде, изображая вегенетарианство, так что уж говорить про детей, которые потребуют существенных расходов из зарплаты.
...Ева Браун отпустила крайнюю плоть.
– Я хотел сказать, что. – пытался оправдаться сумеречный партнёр, объяснить, что он не тот, за кого себя выдаёт.
– Молчи! – рявкнула имперская тигрица и снова залепила ему рот жирным поцелуем, ещё удачнее прежнего.
И что поделаешь? Вынужден сексуально повиноваться, чёрт же их, господ, знает, да ихние прихоти, раз ты расконвоированный раб, то терпи всё.