Ушинский.
Сухомлинский!
Патиссоны
Петрусь не был очень красив, то есть худой, поэтому только пододвинулся в трамвае к женщине, как та сразу вздохнула:
– Ну это уже пятый магазин будет, и всё одно и то же, ну? Это сколько ездить, а?
Петрусь растерялся от такой доверительности и не осмелился расспрашивать, о чём речь, однако на всякий случай прикрыл крышкой в кармане заветную баночку.
Долго искал в салоне, к кому бы прижаться, выбрал хрупкую, но симпатичную девчонку. И отодвинул в кармане крышку на баночке; не успели ароматы оттуда проникнуть наружу, как девушка неожиданно выдохнула ему в лицо:
– Где они их столько набрали?
– Кого? – опешил парень.
– Как кого? Патиссонов. Куда ни сунься, все прилавки ими завалены, это ж с ума сойти, сколько нужно лишь трёхлитровых банок?.. Где же они их столько берут, мама родная.
Так бывало не всегда. Иногда разговор начинался на другие темы, например, о давке в транспорте; шутки на этот счёт Петрусю удавались очень даже, ведь это он сам придумал пользоваться давкой. Однако дальше не шло, скромность мешала, он закрывал крышкой баночку и бродил дальше в поисках новой претендентки. Но каждый раз натыкался:
– Ну, то что харчей нет, будто в голодомор, как тут жить?
– Какой голодомор? – возмутилась кондукторша. – Что это вы выдумываете?
– Хуже голодомора, потому что тогда хоть квартплата не была больше зарплаты. А теперь? Что оно Корсаковский, коммуняка, нам напридумывал? Это ж кто такое выдержит, такие платежи.
– А вы и вообще не платите, – не уступала кондукторша, – не платите и не распространяйте мне в транспорте голодоморы.
Петрусь отодвинулся подальше от обеих и закрыл крышечку. А в трамвае уже гремело:
– Патиссоны, твою мать!
– Хоть бы кто их покупал, ни разу никто не видел.
– Где они, эти зелёные медузы, растут? Кто их на полях где видел?
– Кто их сюда импортирует?
Петрусь пересаживался на другой маршрут, потому что тут его идея не работала, найти дельную пассажирку в подруги не удавалось. Его секрет не действовал.
А заключался он в том, что надо было прийти на базар самым первым. Чтобы успеть взять сто граммов свинины и столько же телятины, ещё чуть-чуть сливочного масла.
Прибежать домой, перемолоть, добавить чесночка, перчика и на медленном огне зажарить котлету. Главное, чтобы она была не по-человечески душистая. Ясно, что реакция прекрасного пола на неё будет лучше, чем на любые французские духи.
Придавили так, что чуть баночка не лопнула.
– А я ел, – признался седой добродетель.
– Что? – насторожился салон.
– Патиссоны ел, – хрипнул старик.
Повисла пауза, что даже рельсы замолчали.
– Да вы что? – поднялись пассажиры.
– Вот вам крест, – попытался тот перекреститься, но не поднял, придавленный, руки.
– Ну и какой же он?.. – прошептало из тамбура.
– Ну такой, будто электролит, – признался добродетель.
– Что такое электролит? – взвизгнуло женское население.
– Это типа, – растопырил пальцы майор, – типа антифриза.
И причмокнул.
– Это такой густой кислотный раствор, который заливают в аккумуляторы, – оправдывался седой мужчина.
– Ну ясно же, – пояснил майор, – патиссоны имеют высокую плотность типа жаб, и промариновать их как-то надо капитально.
– Да заткнись ты! – взъярилось женское население, несмотря на униформу.
– Жаб? – недослышали другие.
– Хуже, – признался старик, – на вкус, будто, – он пошарил пальцами в воздухе, – будто галушки из тына, только очень пересоленные.
Вагон облегчённо вздохнул, а Петрик пересел в прицеп, там оказалось не так людно, что он даже смог разглядеть симпатичную девушку, не слишком красивую на первый взгляд, но в широком пальто с накладными плечами. Его будто какая-то невидимая сила подтолкнула. Встал возле неё и отодвинул баночку.
– Вот я думаю, – сразу начала она, как только масляный дух вырвался в салон, – почему звёзды за окном бегут и даже обгоняют трамвай?
– Бывают и фонари такие, – обрадовался Петрик, который до того никогда не умел разговаривать с женским полом. – Особенно если они очень далёкие.
– А разве фонари гонятся за звёздами? – она не отводила глаз от окна, за которым катился пейзаж.
– Трудно сказать, – осмелился он, – потому что я никогда ещё не был фонарём.
Оба рассмеялись, вагон качнуло и парень успел счастливо подхватить её под локоть.
Они вышли под ясную ночь, прорезая звёзды светлыми глазами, и он не заметил даже, что она осторожно опустила руку в свой широкий карман и там тихо, почти неслышно хлопнуло – это когда она закрыла там крышкой пузатую баночку, в которой лежал немалый кусок телячьей печени, запечённой до корочек на луке с корицей.
Прилетают фантазии
И мы шли, нет, не наугад, потому что у нас был проводник, это он шёл наугад, изображал знахаря с длинной жиденькой бородой, однако мы все догадывались, что он был бывший учитель химии или по крайней мере биологии, прикидывался, что знает дорогу, выдумывал самодельные ритуальные направления – так или иначе, а мы всё-таки ни разу не попадали в одно и то же селище, и это было главное; безошибочно угадывал доброжелательные дома, а вот на пути встречалось всякое, потому что наша главная цель, чтобы путники (а это бывают совсем разные люди, особенно мужчины, особенно вооружённые) не догадались, что наши девочки – это не сёстры, а одна, Оля, это мама другой, Марусеньки, хотя старшей лишь тринадцать лет, однако попались нам в дороге такие, что сделали её мамой, Боже, как же тяжело нам тогда было, совсем избитые, чуть не погибли, особенно потом, потому что с ребёнком, я плакал: ну почему я так медленно расту... правда, мы стали значительно осторожнее, а теперь я носил по росту два артиллерийских тесака, почти сабли, но удобные, потому что прячутся прекрасно под одеждой – мах! – и оба в деле, а кто ждёт дела от подростка? Жестокие нападающие, "зацикленные на себе", как говорил наш шаман-лоцман, то есть скрытый сельский учитель.
Они выставляют жестокость впереди себя, потому что это их правда, и делают всё что угодно с теми, кто не жесток; такое случается среди путников, однако даже вооружённый не ведает, что он такой же, каким был и в каменном веке, что новейшее его оружие не защитит от неожиданного острого камня в руках мальчишки, главное – ударить сразу сильно и точно, как случилось с двумя артиллеристами, они уже властвовали над нами, боговали, унижали, набирались над нами своей правды и подсовывались ею к Олиньке, а та только и могла, что прижимать младенца, будто оно могло защитить, вот тут для артиллеристов и наступает неожиданность – раз! Два! А потом три и четыре.
Кроме удобных тесаков, у них оказалось много чего полезного – зажигалки, припасы, кое-какой инструмент, ба, драгоценности, одежда (особенно обувь) слишком большие, но годные для обмена даже в пустыне, где всё же встречаются сёла с добрыми людьми, чтобы передохнуть, прийти в себя, помыться, например, заживить ноги – это напоминает методику местных паучков – их огромное количество удивляло – чем же они питаются, если здесь всё для них не питательно? Наконец наш учитель додумался: выпуская и плетя паутину, они распускали её за ветром и она значительно грубела, твердея, а добавить ещё утренней росы, вот так понемногу увеличивалась, а потом паучки её и съедали, переваривали и плели новую.
Мы им завидовали, потому что они могли и летать на ней за ветерком, а нам надо было делать это ногами по камешкам, то есть всё время смотреть под ноги, чтобы не наступить на камень или трещину, особенно остерегаться больших глыб, за которыми подстерегает засада, на которую слежу я, каждый раз засовывая под тряпьё руки, нащупывая рукояти оружия, умоляя Бога больше не расти, оставаться таким вечным мальчишкой, невзрачным на вид, совсем безопасным, которого ведёт за руку седобородый самодельный сельский шаман, изо всех сил притворяясь, что этот пейзаж когда-нибудь закончится.
Жанры
Грянуло, а потом бухнуло, зазвенели некоторые стёкла от резонанса, но не мы со Славиком, потому что нутром почувствовали, что этот взрыв не про нас; вот так – ещё не долетело, а ты уже знаешь что и куда, хотя закоулки Подола отзваниваются, дурят – но не опытных интеллигентов, которые, наконец, восстановили все инстинкты.
По битому стеклу мы скользнули к книжной лавке.
– Палимпсесты? – переспросила молоденькая продавщица и потянулась к полке. – Василия Стуса?
– Нет, барышня, – поднял палец Славик, – Аристотеля. Не про Стуса искуса, – зарифмовал он. – Нет, не полная рифма.
Снова поднял палец.
Странно, но сразу за жестом на улице изрядно рвануло, хотя книги плотно приглушили удар, да-да, это очень удачно разместить их в глубоком подвале.
– Гм, – сказал Славик к своему пальцу, – Вдерутся кацапы и превратят-таки Стуса в настоящие палимпсесты, сотрут его, а поверх него понапишут... кого?
– Да кого ж, как не Пушкина, – вырвалось у меня.
– Ну. – наморщилась девушка, – при чём тут Пушкин? Это ж поэзия, а не.
– Да какая там поэзия? У них всегда так: впереди сунут Пушкина, а потом – Путькина, – зарифмовал он.
– Пока не поздно, давайте нам Аристотеля, – побежал я глазами по тяжёлым стеллажам.
Дело в том, что мы не шутили – после очередного сексуального скандала Ватикан вынужденно раскрывал свои библиотечные запасы, так что оказалось, что древний манускрипт "Откровений Иоанна Богослова" написан поверх смытых букв давно разыскиваемого Второго тома "Поэтики" Аристотеля. Католики таки долго скрывали шедевр и вот, когда раскололись, а наша таки "Просвита" издала его небольшим тиражом.
– "Просвита?" – морщила милое своё чело красавица. – Нет, мы с ней не торгуем.
– Почему? – строго переспросил Славик и девушка смутилась, чтобы не обвинили в коллаборационизме.
– Потому что учебная литература не наш профиль, – умоляюще взглянула.
– Ну да, ну – не Пушкин. Вот чёрт, даром тащились аж на Подол, – вздохнул я.
Вот так античный мир не желал соединяться с нашим.
Прежде чем выйти, мы насторожили уши и инстинкты – нет, там нигде не шелохнулось, не свистнуло – и только тогда ступили на асфальт.
Девушка сквозь витрину смотрела вслед и думала, как это можно постирать Стуса – это ж столько тиражей? А потом решила, что речь о том, чтобы постирать в головах.
Мы снова ступили на хрупкое битое стекло.
– Не ясно, почему Ватикан так долго скрывал "Поэтику"?
– Гм, – сказал Славик, – видишь, им неудобно было, что они считают церковные тексты выше каких-то там языческих, хоть бы и античных, а тут, видишь, пришлось наконец в этом признаться.
Где-то высоко пронеслось и упало на Замковую гору, разметав вверх ветви.
– Вот тебе и белорусы, – просипел Славик.
– А ты думал, – добавил я, – их чиновники нарочно изображали разные Минские договорённости, тянули время, а потом сымитировали свой конфликт с Москвой, чтобы та имела время тайно подтянуть туда к нашему северному рубежу войска, а оттуда двинула – и вот, получай.