Вы же письменные, грамотные? Это вам не в куколки играться.
Но Катька, умничка, под этот галдёж догадалась на складе прихватить в дорогу и два пустых мешка.
– Потому что надругаются, – говорит своё она.
– Кто?
– Воры, украдут урожай, заодно надругаются.
И нам торжественно не простые, а новые ситцевые пионерские галстуки повязали, и мы туда с ними в мешки спрятались, свёклой прикинулись, по дороге её бесплатно грызем и всё хорошо от одной мысли: сколько же мы промандровали, сколько мира проехали, Боже, какое счастье для нас, сирот, не сидеть уж всю жизнь в этом колхозе? Чем хороши товарные вагоны, что они хорошо продуваются, а снизу свёкла греет, и что их часто останавливают, на запасные пути отгоняют, что можно на станциях и горячей воды попить. Вот так мы едем, хотя иногда ночью всё-таки страшно, чтобы нас не убили, а ещё хуже – не изнасиловали.
– А ещё хуже, – шепчет Катька, – изнасилуют, убьют, а потом ещё раз изнасилуют.
Начальники же хитрые такие, им всё равно, лишь бы галочку поставить, свои задницы нашими прикрывают, пионерскими.
– Да кому мы нужны? Да нас и насиловать некуда.
– Ага, это враги, а им всё равно, главное, чтоб надругаться, – чуть не плачет Катька, такая впечатлительная.
Дрожим, потому что в товарняке всё время темно.
Она малолетка, и потому всего такого боится. Вот так мы шепчемся, прижавшись; и вдруг слышим, кто-то в вагоне ещё шепчется.
– Слышишь? – говорит Катька, потому что она малолетка.
Разные такие звуки.
– Не слышу, – прикинулась я, сославшись на шум колёс, потому что я тоже малолетка, но не до такой степени, как Катька.
Но на остановках мы хорошо слышим, что в товарняке будто ещё кто-то есть.
– Вот зараза, – шепчет Катька, – зайцем едет.
Особенно, когда начало куковать, потому что поезд едет, а ему ж так удобно по колёсам так ясно и звонко ворожить.
Наконец Катька не выдержала:
– Давай мы эту вредную кукушку прибьём.
– Зачем?
– А нервы не выдерживают.
– Придержи свои нервы, пусть себе едет, – говорю, – места на всех хватит.
– Ага, а привлечёт своим голосом воров?
– Ну ты дурочка, какой же это враг полезет кукушку красть?
– Ага, а как она свёклу в мешке поклюёт, кто тогда отвечать будет за вредительство? А нам ещё и надо как-то назад возвращаться.
Трясёмся.
А потом всё-таки повылазили и начали понемногу лезть на куковку, пока не нашли особенно большой такой мешок, который явно издавал птичьи звуки, облазили его со всех его сторон, точно, оттуда доносится, будто радио, что у завклубши в Красном углу.
Я взяла былa выбрала самую большую свёклу, чтобы ею прибить, а Катька немного мешок тот развязала, сунула руку, и по одному овощу вытаскивает тщательно, а я по нему другим овощем бью изо всей силы. Вот так пока всех до одного не перестукала. Мешок пустой, а всё равно кукует. Откуда? Чем? Мы его и вытряхнули, а он всё равно продолжает.
– Ужас, – шепчет она.
– Чего ужас? Главное, что никто ничего не клюёт.
Сложили мы всё обратно в него, он нам за это ещё тысячу лет накуковал.
Тоби ор нот мени
Он, принц датский, медленно вдохнул, зыркнул в зрительный зал, а потом взял череп в руки, и тот вдруг запел:
Хрустальная чаша, серебряное дно,
Быть или не быть? Всё равно!
Тут Гамлет падал на колено и форсированно шептал:
– Бедный Йорик!..
Аплодисменты были обязательные, такие, что даже Йорик кланялся; особенно хлопала рыжая дама со второго ряда, Анатолий Степанович её засёк, потому что имела пышный букет, за которым прятала пышный бюст, тут никакие букеты не спасут; падала занавеса, все кидались к телевизору на футбол, но не Анатолий Степанович – он хотел проскочить первым в туалет, но в антракт туда протолкнулись зрители, и он понял, что до начала третьего действия не достоит, да и как это стоять Гамлету вместе с публикой, которая потом всю жизнь будет вспоминать про инцидент: "какал в соседней кабинке с Гамлетом. И писал", – вздохнул так глубоко, что прямая кишка превратилась в кривую, и всё улеглось, даже мысли о кризисе и о том, что директор наладит наконец все туалеты. Коллектив работал на контрактной основе, поэтому никто и не решался поставить вопрос ребром. Да что туалет, когда даже против засилья провинциальных экспериментаторов, которые пытали классику, никто не подавал голос.
"В конце концов, роль неплохая", – успокоил он себя; ещё со студенческих лет мечтал о ней, и вот неожиданно случилось.
Когда Офелия взяла монолог, в животе у него забурчало. Так, что она подумала, будто это у неё, но текст не прервала.
Скрутило так, что он чуть не кинулся прочь – где-где обгадиться, только не на сцене, потому что это сразу войдёт в историю мирового театра; лютые конвульсии тряхнули лицо, туловище, плечи, он склонился – брызнули аплодисменты, Офелия удивилась, что не ей, Гамлет сделал невинные глаза, что он не тянет на себя одеяло во время её ударного монолога. Хотя актёры себе такое позволяют – вот Мавка, например, скажет бессмертное про то, что она будет вечно жить, а Лукаш в этот момент начнёт, скажем, закатывать рукав – и всё, всё внимание перейдёт на него – что поделаешь, такой закон сцены.
Он же позволил Офелии заплести вокруг головы толстую русую косу – и первый же её выход срывал овацию. Как-то на гастролях Анатолий Степанович выпросил у костюмера такую же косу, и во втором действии вышел с ней на голове – что в зале произошло!
– Зачем ты это сделал? – рыдала потом Офелия.
– Потому что Офелия у Шекспира должна ходить с распущенными волосами, – отрезал он, хотя кто его знает, что тот Шекспир имел в виду? Что Офелии уже давно кто-то распустил косу, значит, все её святые предсвадебные слова к Гамлету пародийные?
– Ага, ты ещё скажи, что он завещал ей перекраситься обратно в брюнетку! – репетировала партнёрша, пока её не успокоил режиссёр:
– Анатолию Степановичу, будешь выделываться, то я ей отдам роль Гамлета.
– Как? – слёзы у неё мигом высохли.
– Как Саре Бернар или Галине Стефановой.
Да, Шекспир отдыхает... Потому что забурчало снова, Офелия поняла, что не у неё, и успокоилась, спокойно ушла со сцены топиться.
Когда он проткнул шпагой Лаэрта, выскочил хор:
Хрустальная чаша, серебряная крыш,
Быть или не быть – всё умрёшь!
Дальше у Гамлета возникли проблемы, режиссёр где-то выкопал оригинальные шекспировские тексты. Беда была в том, что они были на староанглийском языке, а не адаптированные, то есть их бы не понял и ни один современный англичанин.
– Но ведь зал не поймёт, – протестовал ещё на репетициях Анатолий Степанович, потому что староанглийский противно напоминал старонемецкий.
– И прекрасно! Гамлет же прощается с белым светом, что тут понимать? Подумают, что это такой ход, главное, чтобы критики поняли.
Ага, как поймут, так и будет тебе; чтобы не ломать голову, Анатолий Степанович иногда, когда имел плохое настроение, позволял вставлять целые самодельные блоки, а настроение сейчас было препаршивое, ещё и живот бурчал нещадно, то актёр выдал:
– ...хундер гафнунг альт зе дер барендикер, – завершил он, то есть умер.
Что тут случилось! Зал встал, особенно рыжая дама со второго ряда, букет с бюстом мешали хлопать, поэтому она кричала "браво!", овациями качнулись кулисы и даже тяжёлая бархатная занавеса затрепетала, потому что из неё вспорхнула перепуганная моль.
Анатолий Степанович на поклоны не вышел, он мчался к уборной, чтобы опередить всех, кляня буфетчицу: "проклятая Нюра, развела сырой водой томатный сок, – осенило его, – нет, чтобы кипячёной". "Бур-бур", – согласился неистовый желудок. "Если уж дуришь людей, – ругал он про себя, – то делай же это по-человечески, лень тебе вскипятить? Думать же надо хоть немного при такой жаре!"
Он рванул дверь и чуть не ослеп, глаза стали как у Сары Бернар – едкая дезинфекция висела в клозете, хоть топор вешай, проклятая Нюра не очень переживала насчёт средств, а щедро полила хлоркой всё, что тут было кафельного.
– А вы ругайтесь идите к главному, он мне денег на шампунь не даёт, скажите спасибо, что хоть на хлорку хватает, потому что когда не будет и на неё, тогда вы и не так ещё запоёте, – каждый раз отбрёхивалась женщина перед слишком эстетизированными коллегами. – Дайте мне денег на французские духи L’Instant de Guerlain, так я вам французскими духами тут всё побрызгаю и ещё розами закидаю!
Не театральные, а настоящие слёзы брызнули из хлорированных глаз, он попятился, спасая носоглотку.
– Зе дер барендикер! – выругался.
Но, на удивление, перепуганный желудок отпустило. Поэтому он решил перейти через дорогу к пожарникам и там просто по-человечески попроситься справить нужду. Так спокойно вышел из театра ("Успею, – думал он, – нормально успею"), но дорогу ему перегородила ярко-рыжая дама, и не успел отшатнуться, – сунула роскошный букет:
– Ваше искусство, я так благодарна, я хожу на все ваши спектакли, – волновалась незнакомка, – примите в знак почтения.
Каждый такой раз Анатолий Степанович начинал думать: а сколько такой букет стоит? А потом уже начинал переводить цифры на спиртное.
– Спасибо, – прошептал он, утонул в букете и его отпустило.
Дамочка оказалась ого-го, аж Анатолий Степанович подумал: "Если бы сыграла Офелию, то неизвестно, как бы повернулся сюжет "Гамлета", потому что декольте у неё больше, чем бюст".
– Простите мою настырность, – тоже зашептала она, – но я давно не решалась заговорить с вами... про новое толкование образа. про Шекспира...
"Как всё-таки хорошо, что Шекспир написал "Гамлета", а не "Лесную песню"".
– Со мной?
– А с кем же ещё? Могу я пригласить вас на разговор. тут недалеко.
Наконец заметил в другой её руке немаленький пакет, сверху показательно выпирал коньяк.
"Подготовилась, репетировала", – подумал он, а вслух горько прошептал:
– Не сегодня.
– Это недолго, – не унималась, – тут недалеко, я на машине.
Мечта каждого актёра. А что? Извиниться, заскочить к ней в клозет, а потом... потом начать всё сначала, потому что коньяк – это тебе не разбавленный томатный сок.
– Некоторые ругают такого Шекспира, – вертела она руль и слова, – но, если подумать, какой был театр в его времена? Зрителями разве были интеллектуалы? Простые люди и, заметьте, зал театра "Глобус" был всегда переполнен.
"Лишь бы не оплошать", – опытно молил у Шекспира актёр.
– Переполнен, – пробормотал он.
– Чем он их заманивал? Возьмём комедию "Двенадцатая ночь", её и сейчас никто не может поставить смешно, такая вся огромная и непонятная. Например, длиннющая беседа девушек о том, как они любят воробьёв и какие гнёздышки для них готовят – ещё и сейчас даже у нас – кого называют воробьём? А гнёздышком? А представляете себе, что творилось в тогдашней грубой Англии, когда звучал такой довольно двусмысленный текст?
Машину подбросило, вот-вот, вот прёт...