Хитрый такой оказался, всё делал для того, "чтоб не чувствовать себя приёмышем", – говорит. Аж я сама начала чувствовать себя приёмышем, вот так.
Бывает, станет вот так на пороге, руки разведёт, горько так улыбнётся и скажет:
– Тырло.
– Что? – спрашиваю я из хаты, потому что по-ихнему не понимаю.
– Тырлище! – и целый день ни слова, разве что поднесёт к губам стакан.
Но ведь не понимает, что водка может нравиться бесконечно и конца ей меры ещё никто не узнал, чтобы убедиться в этом. Что уж стал он опускаться и в личной жизни. Например, ложимся, я прижмусь, а он:
– Дай стакан.
Что я не сразу понимаю, при чём тут вообще стекло, а то у них, на Западной, так стакан называется.
– Зачем? – спрашиваю.
– Дать толчок сердцу.
Пока до меня дошло, что это я должна вместе с поцелуями нюхать перегар и должна думать в эту минуту лишь об одном: чтобы рядом в тумбочке не забыть поставить шкалик.
До такой степени, что я уже начинаю замечать, как у него пропадает интерес и тогда, когда он получает толчок сердца, то начинает продолжать толкать сердце, а не меня. Это меня сильно беспокоит по причине того, что он требует толчка во время этого посередине.
– Ты бы как-то через соломинку приспособился, или что ли.
– Зачем? Ты в своём уме, женщина?
– А ты посмотри на Запад, у них там все водки через соломинку пьют.
– Зачем?
– Чтобы не расплескать, милый, Запад от нас, дикарей, тем и отличается.
Ну нет, ему во время этого дела обязательно надо зубами об гранчак цокать, а я должна всё это терпеть, что в результате он распился уже до такой степени, что никакая водка ему не помогает.
– Водка что, – говорю, – уже не способствует?
– Так что? – огрызается он. – Мне из-за тебя стоит переходить на наркотики?
Вот тут я испугалась, потому что мужики дураки и ещё и такое выкинут во имя любви, поэтому я давай быстренько, пока огонь не погас, собирать деньги.
– Ложись, – говорю, – на лечение.
– На какое, ей-богу, "лечение?"
– От алкоголизма.
– Я?
– Голова от буя. Вот деньги насобирала, не ляжешь – пойду и накуплю на них всей импортной себе косметики.
Он испугался и лёг.
Второй рассказ слушал, пока не задрыгал ногами с лавки, и перешёл почти на шёпот:
– Они берут, сажают моего сына за стол и начинают требовать от него сочинение на тему "Как я был в сказочной стране". Ну? Это у них называется вступительный экзамен, это такая свободная тема, будто в детсад поступает человек, а не в вуз. Какая ж она свободная, если таких тем вообще в мире не бывает. Но мой не растерялся и, подняв руку, спрашивает: "А можно я опишу, как я был недавно в Англии?" Они пошептались, а потом говорят: "Можно, только придумай Англии другое название". А сами сразу на него зло затаили, ведь это ж сколько лет дальше Жмеринки не ездили, а моя кровиночка ездила туда на олимпиаду, а когда выиграл, и все там вот так сидят с открытыми ртами, а потом они его спрашивают: "Откуда в стране третьего мира такие знания?" "Врожденные", – говорит он им. Ну вот, написал он, как их там фантастически кормили и подаёт комиссии. А она ему и говорит: "Мы же просили тебя заменить название страны Англия". А он: "Я и заменил на Великобританию". А те двойку ему – раз...
– Он как испугался и лёг на кодировку. Приходит вылеченный, вежливый, такой аккуратный, с дружками уже не встречается, ему перед ними стыдно, что он водку на жену променял.
– Ну ты ж должен понимать, что какими бы они тебе дружками ни были, а не постирают. И не заштопают, и не сварят, не говоря уже о том, чтобы, скажем, целоваться.
– Так, – вынужден соглашаться он, – это наверное.
Тут приходят праздники Пасхи, приходит родня, садимся за стол.
– Стой! – как вдруг крикнет он. – Не пей! – Хвать меня за рюмку.
– Чего это я, – говорю так, и родственники это слышат, – должна не пить?
– Ведь я не пью, – говорит.
И все на меня вот так замерли вполрота с рюмочками. Ну что тут делать?
– Какое ты право имеешь мне смеешь запрещать? – говорю я громко. – Праздник же у людей всё-таки. Я ж не какая-нибудь алкоголичка, чтоб мне на праздник рюмку не взять.
– Ну, если ты считаешь, что муж и жена не взаимоедины, то тогда прощай, милая.
– А я вот так прибегаю, спрашиваю, за что двойка? "Потому что нет фантазии", – говорят. "Он к вам не по фантазии поступает, а по знаниям, – говорю. – А вот то, что он за границей олимпиаду выиграл у их детей, которые каждый день белки с витаминами едят – это не фантастика?" И они поставили "отлично", вот так; а мой дурень бы сроду не смог вот так повернуть комиссию.
Вот и рожай их, дурненьких, как я его родила, потому что каждый раз хотела девочку. Альфа-ритмы все просчитала. И вот я жду, а всё мальчик да мальчик, и так три раза. И что? Это ж как вырастет, то всё ему подай и принеси, и никакой тебе материнской радости и ласки. А дочка – это мамина дочь, помощница и любовь. А мой мне говорит:
– Я лично прослушал цикл лекций по радио, как зачать девочек, и составил специальные графики, как точно держать ритм фрикций.
– Что это такое? – удивилась я, впервые услышав от него умное слово.
– А ещё грамотная. Это, – показывает он, вставляя в банку от кетчупа палец и вынимая его, – раз! И есть уже одна фрикция, поняла? Туда-сюда, сколько раз, столько и фрикций. Понятно? Ну ха-ха-ха.
Я на то слово и купилась, потому что на одну его фрикцию надо было отвечать, делать при этом обжим.
– Как это?
– Вот вы, городские, коров не доили, поэтому ничего не знаете. Когда я туда, – показывает пальцем в баночку, – то разжим, а когда назад, то обжим – и будет девочка. Тут главное не ошибиться, потому что можно всё испортить. Это тебе не альфа-ритмы.
И так я ему, гаду, так поверила, что ещё двух мальчиков родила. Пока не услышала, как он по телефону подбивает своего диспетчера, чтобы и тот таким способом свою жену подговорил, "лучше минета, – говорит, – клянусь! Я сам это придумал, а моя грамотейка до сих пор думает, что это наука, а какая ж это наука, если бы наука до обжима сроду б не додумалась", – бормотал второй рассказ, тихо покачивая ногой.
Я взбунтовалась, но он, гад, так меня приучил, что у меня получается тот обжим автоматически, ну не гад? Я ж каждый раз имена всем трём дочкам готовила, и медитировала на них каждый раз в постели, не зная, что тот гад выдумал всё наоборот да ещё и пользовался этим.
Хвыркнуло второе рассказ ногой, и пустая банка отлетела от лавочки.
– Если ты меня закодировала, то уж думаешь, что можешь всё мне делать наоборот? Не пей, потому что и я не пью, вот тебе моё слово.
Все ждут, пасха ждёт.
– Это у вас тост такой длинный? – не выдерживают кумовья.
– Я что, должна не позволять себе то, что я могу позволить, – сказала я и выпила.
– Ну, если ты так, – сказал мой, и вот так молча, без единого слова себе наливает, так торжественно, медленно. Вот так подносит ко рту, вот так выдохнул тихо: "воистину воскрес", что я глазам своим не поверила, ни они мне, а тогда – хлыть! И хлынул. Ну, думаю, сейчас с ним что-то страшное случится, вся та медицина из него вылезет или об порог ударит... Тогда он вот так пальцами одними берёт молча освящённой пасхи – и что? скрючило? – вот так отломил кусочек и торжественно занюхал. А потом – раз! – и надкусил... И я сижу вся немая и чует моё нутро, что мне надо ну хоть что-нибудь сказать.
– Да, – говорю, – вот такие вы из Равы Русской.
– Ну ж не из немецкой, – говорит он.
Штемпель
Вся Украина тут крутится вокруг автовокзала, то есть что?
Я держался за одноразовый пластиковый стаканчик, правду сказать, за такое долгое ожидание тут можно и спиться, поглядывая рядом с собой и на далёкую разобранную трамвайную остановку.
Транзитные пассажиры в основном считали, что это и есть весь Киев, углубляться дальше в людской водоворот не решались, а только с краю его, чтобы хорошо было видно родные автобусы.
– Скоро уже паспорта на пиджак заставят прикалывать, – услышал я вместо "здравствуйте", – это уже дожились, что идентификационные номера заставят на лбу написанные носить.
Вместо "здравствуйте" у мужчины был такой же пластиковый стаканчик, он держал его выразительно, словно пароль. По всему видно, что у него сегодня это не первый.
– Юра, – назвался я и подал руку.
Тот пожал, но не отпускал, пока не задрал свой рукав на запястье с выразительной татуировкой:
"А......Й".
Загадочное имя было выбито словно на каком надгробке, только затонком, и сверху там был припасован ещё и замок. Что оно за аллегория?
– Вот так надо, ясно? Надпись есть, а какая она на самом деле, кто знает? – Он улыбнулся и отпустил руку. – Нет уже такого магазина, чтобы ты там десять раз не увидел на продавце, как его зовут, имя, отчество. Так ты выйди из магазинов, а зайди, например, в баньку или, лучше, на пляж.
И вот ты видишь там такого же самого, как ты? А ещё лучше, такую же самую? И тебе вроде не надо тратить слов, потому что ты просто начинаешь читать: "Вера". И это лучше, чем паспорт требовать.
И ты поворачиваешься к ней, чтобы она лучше видела и смогла, например, прочитать: "Сергей". И если вам обоим такие имена не нравятся – никто ж из них никому ничего не виноват? Потому что имена – ничего не значат. Чтобы не было обмана, имеешь всё для правды на себе. И это всё уже не переделаешь. Не изменишь. На чужое не обменяешь. Это такое, что только оно твоё будет. Оно может и лучше, когда мужчина на себе носит целые картины, целые картинные галереи, где есть всё, но без конкретного имени, а вот смотри, любуйся и думай, подходит ли оно кому-то.
Мужчина своим стаканчиком обвёл толпу народа на площади, а потом хлебнул.
Я поймал себя на том, что пытался поставить вместо точек на татуированном том имени разные буквы, как в кроссворде, гадая, не тёзки ли мы?
– Вусь эта нарисована была, это семьдесят второй год. Это мы пасли когда в восьмом классе. Там и козы были, и коровы. Конечно, козам тяжело за коровами пастись, потому что те сильнее траву щиплют. А мы соберёмся, сидим. До такой степени, что ничего никто не придумает. "Я знаю, – говорит Гаврик, – и все вы видели, как уголь, когда ударяет, то в рубец попадает, чёрный след оставляет. Что уж не выковыряешь".
Тут все начали думать, как же это каждый угольком будет долбить себе руки. И тут по кино показали, как индийцы себе колют детей в краски мочёных, чтобы подрастали. Ну мы начали с чернил. Вот так заточишь авторучку там, где перо, и выколюваешь свою первую дату, когда ты окончил восьмой класс. Правда, пропуски почему-то выходили. То повторно приходилось терпеть, потому что след нечёткий. Пока не додумались спросить у одного шофёра, он был весь на нашем пруду проездом и такой поколотый, так тот сразу признался, что надо тушь.
Вот эта уже лучше, правда, буква "я" в другую сторону получилась, потому что в слове "Таня" это она одна такая буква только попалась, которая на две стороны не пишется, я тогда мало в жизни понимал, ну и до службы ещё влюбился.
А эта – это уже семьдесят шестой, это когда мы в армии.