Мастер корабля Страница 26

Не перебивай. Грехов у тебе я не вижу. Ты не могла иначе себя вести. Только я бы на твоём месте поехал бы в... как называется тот городок под Миланом, куда вы собирались?

— Монца. Там чудесная природа, кабаре и ресторан.

— Я бы поехал в Монцу. Я бы расплескал там озёра, в которые смотрят высокие леса, и вытоптал бы всю траву на полянах. Я бы впустил в себя все искры и звёзды, и если бы от этого на свет появилась новая жизнь — это было бы осуществлением идеи.

— Ты не насмехаешься надо мной?

— Ты поступила так, как поступила бы любая женщина на твоём месте. Вы не любите горечи, что приходит поутру, того полыни, что раскрывает человеку тайну его жизни. Честное слово, на тебе нет и пылинки греха.

— А если бы я... уехала?

— Я бы оправдал это только в том случае, если бы ты завершила это приключение... ребёнком. Невероятное притяжение мужчины к женщине почти всегда свидетельствует о том, что ребёнок от такого союза пойдёт дальше родителей.

Я сильно устал от долгого разговора. Потому я закрыл глаза и стал понемногу дремать. Тайах сидела неподвижно, не отрывая взгляда от окна. Богдан тихо постанывал, сдерживая более громкий стон. Девушка молчала, прокручивая в памяти своё приключение и восстанавливая чувства. Меня охватила сильная сонливость. Я начал проваливаться в крепкий сон. Сколько я спал — не знаю. Может, лишь несколько секунд, может, несколько минут. Во сне теряется ощущение времени в привычных границах. Проснулся я от слов Сева, который влетел в нашу палату, как внезапный сквозняк, распахнувший окна и двери.

— Привет, лазаретные! — закричал он, входя. Мы с Богданом распахнули глаза.

— Какие вы кислые и сонные! А рядом с вами женщина, как перец, а вы и не чихнёте ни разу. Врач сказал мне, что скоро вы наплюёте на эти кровати и снова пустите в ход свои ноги. Вам не скучно?

Сев пожал руку Богдану и похлопал меня по руке, лежавшей поверх одеяла. На его лице я не заметил ни тени подозрения.

— Дайте мне воды, — попросил Богдан. Тайах уже встала, чтобы принести, но Сев усадил её, взял чайник сам и помог Богдану напиться. Вопреки своей воле, я следил за каждым его движением. Даже не осознавая этого, не считал это странным. Я увидел, как победно блеснули глаза Богдана, когда он пил. Я стал искать причину. Сев как раз ставил чайник на тумбочку. Меня вдруг осенила мысль: он держал чайник левой рукой. У меня забилось сердце. Я испугался. Сев — левша.

— Я хочу рассказать вам, — сказал Сев, — историю о тех четырёх зайцах в угольном трюме, которых помощник капитана парохода, пришедшего из Коломбо в один из портов Балканского полуострова, велел выбросить за борт в тёмную ночь. Помните, один из четырёх тогда ожил?

Мы помнили.

— Мне нужен этот эпизод для трюма, и я хочу рассказать вам так, как я его представляю. Богдан о нём не рассказывал, но я беру не то, как было, а то, как могло быть. Вы слушаете?

— Может, отложим до другого раза? — вмешалась Тайах.

— Нет, нужно сегодня. Вы слушаете?

— Хорошо, — ответил Богдан совсем тихо, словно не своим голосом. Сев сел ко мне на кровать и достал сигарету. Но Тайах выхватила у него из рук и не позволила курить.

— Угольный трюм я представляю себе где-то в самом низу парохода, под машинами. Уголь лежит не толстым слоем — он может нагреться и загореться. Воздуха достаточно, жить в трюме вполне можно. Так почему же они должны были там задохнуться? Очевидно, они не задохнулись.

От Богдана донёсся протестующий стон.

— Не задохнулись, — повторил Сев, — потому что воздуха было достаточно. Надо искать другую причину, почему все четверо потеряли сознание. Какую? А причина проста — еда и вода.

— Еда и вода, — повысил голос Сев, перекрывая протест Богдана, — от одной только жажды можно сойти с ума! Не нужно большой фантазии, чтобы представить себе, что происходило в угольном трюме. Первые дни, когда была еда и вода, трое людей (сначала их было трое) чувствовали себя прекрасно. Они ещё надеялись, что тот, кто пустил их в трюм, сдержит слово и будет приносить воду за полученное золото. Они рассказывали друг другу сказки с родины, о своей любви, своих убеждениях. В порту, где они садились, они только и познакомились — и никакой разницы между ними не было. В трюме один признаётся, что он не из простых — этим он ставит между собой и другими стену. Запасы еды и воды иссякают, люди раздражаются и становятся уязвимыми, их бесит любая мелочь. Еды и воды всё меньше. И тогда происходит то, что можно было предвидеть: двое убивают третьего и закапывают его в уголь. Так они продлевают себе жизнь на несколько дней.

Но в их компанию приходит четвёртый. Это случается ночью, на короткой стоянке, когда на борт загружают почту. Новый обитатель суетится в темноте трюма, инстинктом чувствуя, что он не один. Пароход выходит из гавани. Утро застаёт его в открытом море. При слабом свете новенький видит прежних жильцов. У него нет припасов — он успел до рассвета закопать их в уголь: воду и сухари. Этот новенький — китаец без одного уха.

— Этого китайца я оставил на островах, — запротестовал Богдан с последними силами.

— Я же не утверждаю, что это тот самый китаец. Я лишь говорю, что вы приняли его за того, кто досаждал вам на палубе у старого малайца. Могли ведь подумать, что это он?

Ответа не было.

— Китаец, увидев суровых хозяев трюма, приветливо улыбается и хочет подружиться, но один из двоих помнит боль от его руки и ругается. Драку начинает матрос. Он бросается на китайца с ножом, но китаец...

— Кусает ему руку, — вставляет Богдан, пристально следя за Севом.

Сев смотрит на руку. В нём нельзя заметить ни капли волнения.

— Китайцы не кусаются, — поправляет Сев Богдана. — Китаец достаёт свой нож. Они дерутся. Матрос хочет на его шкуре вырезать все воспоминания. Они скачут. Они падают на груду угля, скатываются с неё, открывая китайскую заначку. Вот теперь есть за что биться! Эта вода и эта еда — шанс на спасение. Ради воды и хлеба идёт бой.

В комнату входит сестра милосердия. Без церемоний она выгоняет гостей, не дав Севу закончить. Тайах и Сев уходят, улыбаясь нам и посылая воздушные поцелуи. За ними выходит и сестра. Богдан начинает шевелиться. Поднимает голову, оглядывает комнату затуманенным взглядом.

— Уже ушли?

— Ушли.

— Позовите скорей сестру, — его голос чуть не свистит, — у меня все повязки промокли от крови. Я тогда... как... закашлялся…

Тайах и Сев сидят в первом ряду. На арену выходит красавец-конь. Смуглый хозяин бледнеет на фоне его величия. Конь вычищен и натёрт до блеска. Родина его — Андалусия. Его зовут Метеор. Он весь золотой — от гривы до хвоста. Ноги — сухие, стройные, будто обожжённые солнцем. Копыта аккуратно подрезаны и обточены. В гриву вплетены голубые ленты. Хвост пышный, как девичья коса. Глаза Метеора озорно блестят. Видно — баловень судьбы. Он может свести с ума всю конюшню своим кокетством.

— Этого коня, — говорит Сев, — я хотел бы подарить вам. Он стоял бы у вашей постели, вы бы кормили его сахаром, а он лизал бы вам руку и тихо ржал от счастья. Посмотрите, какие трюки он вытворяет! Вы даже могли бы с ним танцевать. Метеор!

Конь повёл ухом, услышав своё имя.

— Видите, какой он чуткий! Если бы вы заблудились в степи, поранили ноги, и солнце клонилось бы к закату — вам стоило бы только свистнуть, он бы уже был рядом. Метеор!

— Мне не нужен конь.

— Он бы стоял возле вас, бил копытом. Вы лежали бы в траве, а вокруг сияла бы великая ночь. Над вами — звёзды, что катаются по небу. Вы видите, как с неба падает роса — миллионами блестящих капель. Не долетая до земли, капли превращаются в ароматный пар и исчезают. Вы лежите, рядом конь, и вы — живой символ. Боитесь посмотреть направо и налево — боитесь увидеть склоны круглой Земли. Поднимаете голову — нет, земля ровная и просторная. Где-то гремят моря и города. Вы знаете — конь домчит вас до всех горизонтов и исчезнет за ними. И вы лежите, орошая степь слезами невысказанной тоски. Вы как вдова, жаждущая мужа. Садитесь же на коня. Метеор!

— Нет!

Метеор благодарит за аплодисменты, вызванные его красотой. Он становится на передние ноги у барьера и кланяется публике. Прямо перед ним — Тайах. Его ноздри приближаются к её коленям, насмешливые глаза глядят умно, и он с удовольствием вдыхает пьянящий аромат женщины. Он качает головой, прося ласки. Сев протягивает руку, но Метеор не хочет его, он тянется к Тайах.

— Нет, Метеор, — говорит Тайах, и конь тут же уходит на арену. Он сердито клонит голову и уносится за кулисы.

— Зачем вы его обидели? — сердится Сев. На арену вылетают голуби. Кружась над зрителями, они по сигналу садятся туда, куда укажет их хозяйка. Они беспомощны под жёстким потолком. Бьются крыльями, злясь на то, что над ними — не небо.

— Хотите, я подарю вам голубя? Он будет летать над вами и предупреждать об опасности. Когда кругом вода и нет берегов — он первым принесёт вам веточку маслины с твёрдой земли и даст надежду. Он пробьётся сквозь всё и донесёт о вас весть домой. Он будет вам верным — ведь у него маленькая головка, и злобные мысли туда не помещаются.

— Я не люблю голубей.

— Он принесёт вам покой и мир. Его воркование растрогает даже врага. Символ мира в его клюве продлит вам жизнь.

— Сев, вы рассказываете детскую сказку.

— Или, может, вам больше по душе орёл — чтобы расправил крылья над вами и вёл к победам? Посмотрели бы вы на границы — и они отступили. Посмотрели бы на дверь — и она вылетела. Взглянули бы на человека — и он отдал бы вам сердце обеими руками. Хотите орла — одинокого, храброго, хищного, на скале, с могучими крыльями?

— Они слишком вонючие.