Мастер корабля Страница 24

Я забыл про Профессора, увлечённый этой драгоценной вещью.

— Чай готов, — заметил Профессор. — Книга — моя святая собственность. Мы будем ею лишь пользоваться при постройке, а подарю я её тебе только в день твоей свадьбы — и то именно с этой, с сегодняшней, с египетской царицей. Садись пить чай.

И правда, по комнате уже разносился приятный аромат. Чай был на диво душистый и благородный. Совсем растерянный, я сел пить его с апельсиновым вареньем. Всё перемешалось во мне: корабль, книга, божок, Тайах, странные плетёные паруса из книги и те тысячи лет, что незримо присутствовали в комнате Профессора.

— Часто о тебе думаю, — продолжал Профессор. — Есть ли у тебя самому та энергия, то упорство и мужество, которые ты пробуждаешь в других? Если нет — тогда с какого права ты так волнуешь меня? Вон, посмотри — у меня лежат книги и чертежи. Сколько хитрости и знаний потребовалось, чтобы собрать их вместе! Покайся, несчастный, — закончил Профессор, спокойно прихлёбывая чай с блюдца.

Я ничего не понимал. Но мне не позволялось встать, пока я полностью не отдам внимания ароматному китайскому напитку.

— А теперь смотри, — сказал Профессор.

Первая книга — «Навигация», вторая — «Космография и морские пути», третья — «Плавание в доисторические времена», четвёртая — «Поиски Индии», пятая — «Христофор Колумб и Фернандо Кортес», шестая — «Паруса всех народов», седьмая — «Строительство деревянных кораблей», восьмая — «Метеорология и ветра», девятая — «Парусное хозяйство», десятая — «Морская торговля», одиннадцатая — «Гавани мира». Книг было так много, что Профессор мог бы спокойно сдавать экзамен на капитана дальнего плавания.

Удивляться было уже некуда. Ошеломлённый, я посмотрел на Профессора, а тот уже раскрывал шкаф и предлагал мне ещё целую гору книг — старых и новых.

— Зачем вы их столько собрали? — простонал я.

— Восстанавливая для тебя парусник, я не могу быть профаном в этом деле. Или ты думал, что всё так просто?

— Я и в мыслях не имел, что это такое глубокое дело. А теперь…

— А теперь отойди в сторону и подожди. Ты думаешь, это всё шутки? Именно потому, что ты «и в мыслях не имел», я спрашиваю тебя снова: есть ли у тебя та энергия и увлечённость, которые ты будто извлекаешь из людей, как Моисей своей библейской палкой? Но не беспокойся — всё будет сделано. У меня плотники наперегонки просятся работать на этом проекте.

— Почему?

— На киностудии они делают вещи, которые через два дня сами же и ломают. А человек — по природе творец. Человеку нужно, чтобы его труд оставался после него. Тогда он работает с песней.

Я бросился Профессору в объятия. В комнате пахло настоящим ароматным китайским чаем. Гора книг лежала на столе. Я почувствовал внутри ускорение работы слёзных желёз. Слёзы были близко.

— Я пойду, — сказал я, обернувшись к двери. — Хочу пройтись по порту. Чувствую, что сегодня ночью не скоро усну.

— Не советую туда идти, — встревожился Профессор. — Никак не советую — ночь всё-таки.

— Пустяки, — сказал я и в коридоре лишь вытер глаза.

До самого порта я шёл то по тротуарам, то прямо по мостовой. Ночь. Час, когда улицы полностью пустеют. Мысли множились — обо всём и сразу, так много, что можно было считать их нереальными. Спускаясь по крутой улочке, я ощутил страшное одиночество и тревогу. Меня беспокоило то, что не было ветра и я не чувствовал запаха моря. Безмолвие и одиночество. Я начал приходить в себя.

Первое, что я сознательно заметил — тёмная фигура человека, который, скрываясь под стенами, шёл за мной по пятам. «Пустяки», — прошептал я. Человек затаился за столбом. Я уже подумал, что обознался. Нет — человек существовал. Он осторожно передвигался вдоль стены здания.

Я решил пойти на хитрость. Впереди направо уходила улица. Я собирался резко скрыться за углом и сам проследить за тем, кто шёл за мной. Я ускорил шаг, вынуждая моего преследователя почти бежать. На углу я незаметно оглянулся и круто свернул направо. И к моему удивлению от стены отделилась ещё одна фигура и пристально всмотрелась в моё лицо. Позади послышался топот ног первого — он уже не скрывался.

Я сунул руку в карман — пусто. Беспомощно огляделся — ни одного камня поблизости. В это мгновение фигура без слов подняла руку, и я увидел в ней нож. Холод пробежал по мне до самых пяток. Я представил холод клинка. В панике отчаяния я бросился на нападавшего, схватил его за руку и изо всех сил укусил ниже локтя. Но это не помогло. Я ощутил яростный удар его правой руки мне в челюсть — от него я закачался. В ту же секунду что-то холодное и неприятное кольнуло под рёбрами, затем место ожгло огнём, стало душно, и меня прошиб пот. Я упал на мостовую.

Перед тем как окончательно потерять сознание, я услышал, как к убийце подбежал мой первый преследователь. Он что-то крикнул и взмахнул рукой. Я узнал голос Богдана. Произошла молниеносная драка. Мой защитник тоже рухнул, больно придавив мне ноги.

XIV

Профессор писал скрипучим пером в тетради из английской бумаги XVII века. Бумага была жёлтая, как воск, будто на ней осела пыль веков. На первой странице Профессор нарисовал контуры двухмачтового брига, детально прорисовав весь такелаж. У носа стояло имя. Под изображением чётко алело: «Корабельный журнал “Онтон”». Ниже стояло: «В плавание ещё не выходил».

Профессор иногда улыбался, но рука его неустанно писала.

«Сосну надо рубить поздней осенью, — писал Профессор, — когда её выстоявшее тело готовится к зимним холодным ветрам. Или — рубить зимой, когда сосна звенит от удара, как орган. Ни в коем случае нельзя брать дерево весеннего сруба. Весной соки поднимаются от земли по клеткам ствола к хвое. Дерево полно влаги. Весной сосна растёт буйно — нарастает в толщину и вверх. Всегда надо отдавать предпочтение дереву, срубленному в ясную, сухую осень, когда листья падают огненными бабочками и слышен звук каждой хвои, падающей на землю. Когда сок бушует в дереве — сосне, буке, орехе или тяжёлом дубе — тогда в дереве рождаются тысячи прихотливых планов и снов. Тогда дерево становится человеком. А что ты построишь из человека — этого странного существа, что боится каждого прикосновения топора и сразу брызжет соком? Только жилище для червей. Дерево лишь зимой становится материалом — роскошным, богатым, ароматным брусом, из которого вырезают гибкие, как девушки, доски; крепкие, как парни, балки; мудрые, как старость, колодки, в которых острый резец открывает прекрасные формы жизни.

Давайте сюда сосну зимней рубки, давайте дуба, бука и ореха. Пусть принесут тис — дерево-негниючку, красное дерево, и пусть покажутся нам три сосны американских лесов: смоляная сосна, жёлтая сосна и белая сосна. Мы не будем однообразными. Дешёвые корабли строят из американской сосны — от киля до верхушки брам-стеньги. Торговые суда, что хотят жить долго, делают киль из бука. В южных морях киль, форштевень, ахтерштевень, шпангоуты — рёбра судна, палубные планки — делают из тиса, который не гниёт в воде. Балки палуб — из красного дерева, прочного, чтобы распирая, держать борта. Палубные доски и мачты — из американской сосны. Наши моря уважают дуб и сосну. Мы добавим к ним тис и бук.

Киль будет из бука. Шпангоуты — корабельные рёбра, их надо тесать и соединять из нескольких кусков — дадим из прочного дуба. Мы будем плыть спокойно, зная, что дуб защищает нас от тяжёлых волн. Там, где шпангоуты соединяются с килем, мы уложим сверху зарубок тяжёлую дубовую «киль-свинью». Она связывает шпангоуты, как позвоночник рёбра. Для стоек и палубных балок возьмём красноватый, плотный тис. Он даёт лёгкий лесной аромат — с ним легче обживать каюты. Обшивку внутри и снаружи — тоже тисом, ведь он не боится воды. Палуб будет две — нижняя и верхняя. Под нижней — еда и товары, питьевая вода и уютная темнота. Над нижней — каюты. Над верхней — мачты с парусами и небо.

Верхнюю палубу мы покроем сосновыми досками. Они лёгкие и смолистые — по ним волна проскользнёт и обратно в море уйдёт. Из ореха надо вырезать мастера корабля — сильного волка, хитрого лиса или могучего медведя. Вырезав, под бушпритом ему дать место, чтоб видел, куда кораблю плыть, чтоб помнил про рифы, песчаные косы и острые берега.

Мы подошли к мачтам. Но прежде прикажем запастись смолой — позже мы будем смолить нашу постройку. Две глубокие чёрные дыры зияют на палубе. Заглянем: такие же и на нижней палубе — видно даже «киль-свинью». В эту дыру встанет нижняя мачта. Половина её — под палубами, и упирается в киль, половина — над верхней палубой. На эту нижнюю мачту ставится марс-стеньга, а на неё — брам-стеньга. Видите, какое это сложное дело — подогнать части? Нижняя мачта... но сперва выберем сосны, а потом подумаем, как их стыковать.

Сосна растёт на песках, на горных склонах. Где место омывают ледяные дожди, обдувают снежные ветра, где ни одно дерево не осмеливается вырасти — там говорят: «Посадим сосну». И сосна долго и одиноко растёт, звеня хвоей. Корни её углубляются в песок, в глину, обтекают камень, и уходят, как жадные черви, в жёлтую землю. Через несколько лет уже не узнать — дерево касается вершиной облаков и пугает их до дождя. Надо постучать по ней и прислушаться — на морозе она звенит, в ней ни одного дупла. Вот эту сосну мы и запомним. Пойдём дальше. Вот ветер сломал одну — обойдём. Несчастье можно пожалеть, но доверять ему паруса — смешно.

Ещё одну сосну мы встретили. На горной скале стоит она, и ветры раскачивают её во все стороны…