Мастер корабля Страница 22

Он должен был снимать всё, что происходило вокруг события. Этот оператор недавно вернулся из Америки, где жил и учился несколько лет, и его можно было бы послать снимать акул в море — результат был бы гарантирован. Однако до сих пор он не появился в лаборатории.

Вся плёнка пошла на проявку. На это требовалось время. Затем — фиксаж и промывка. Для сушки негатива нужно было два часа. Мы протирали плёнку чистым спиртом, чтобы ускорить сушку, но выиграли всего пятнадцать минут. Сухая негативная плёнка отправлялась на печатную машину. Позитивная выходила из машины, проходила проявку, фиксаж, промывку и сушку. Потом позитивы резались по кадрам, и можно было монтировать фильм. Пока проявлялись негативы, я написал титры — их было около двух десятков. Прочитал их по телефону заместителю комиссара, и вместе мы их отредактировали. Фильм я назвал: «Дружеская встреча представителей соседних государств». Далее шли титры с фамилиями комиссара, министра, их сопровождающих — информационные надписи. Крейсер «Ісмет» — салютует флагу нашей страны. Жена министра с дочерью — и длиннющие имена обеих дам. Титры я отдал в типографию кинофабрики, их сразу набрали, отпечатали, я проверил — и отдал снимать на плёнку.

Я придерживаюсь мнения, что если в спешной работе есть серьёзность — её никогда не сделаешь так быстро, как нужно. Поэтому в кинолабораторию я ворвался вихрем и громко запел что-то весёлое. Я предложил каждому из монтажников, монтажниц, барабанщиков, промывальщиков, печатников и проявщиков — жёлтобоких яблок с ближайшей кооперативной яблони. На яблоках ещё были стружки, но мы обтирали их руками и так жадно кусали, что сок брызгал в стороны. Мы успели вспомнить несколько фабричных сплетен, анекдотов, выдать пару крепких слов и насмешить девочек-монтажниц, пока из проявочной не вышел мастер и не сказал, что негативы получились нужной плотности и с правильной световой резкостью.

Я взглянул на часы и объявил, что пора в путь. У двери я столкнулся с хроникёром и Богданом. Они были грязные, мокрые, оборванные, но довольные.

— Вы, должно быть, на небе были, — поинтересовался я, — и оттуда снимали?

— Мы снимали с маяка, с дубка, из воды, с крыши зерноперегрузчика, с эстакады…

— Довольно, — перебил я, — идите проявляйте негативы. А ты, Богдан, рассказывай толком, пока едем к министру в гости.

— Слушай, — крикнул нам вслед Директор, — так это же тот самый «Ісмет», на который я мины должен был ставить. А командир, если бы ты видел…

Мы уехали довольно быстро, не дослушав конца — времени не было.

— Валяй, — сказал я Богдану.

— Нечего валять — всё уже повалено. Теперь надо всё аккуратно поднимать. В съёмке я ничего не понимаю, но ступеней на лестницах пересчитали мы достаточно. Мне Сев сразу подал идею — зачем снимать.

— Как — зачем? Для фильма-хроники.

— Это уже потом будет видно, а снимали мы для будущей картины Сева. Мы снимали с маяка, как «Ісмет» приближается к месту катастрофы, как стреляет в бедный и несчастный парусник. С крыши зерноперегрузчика мы снова снимали залпы «Ісмета», а в кадре реял наш флаг. Помнишь, как на паруснике стоит босой румынский капитан у флага и смотрит на крейсер? Так я даже сыграл спину этого покойника перед камерой.

— А Сев? Он знает, что вы творили?

— Так Сев всё время был с нами. — Я вздохнул с облегчением.

— А для меня что сняли?

— Для вас мы зафрахтовали дубок с сеном. Мы затаились в сене, а дубок маневрировал по гавани, как сумасшедший. Он так близко подошёл к крейсеру, что услышал приличную порцию ругани на турецком. Зато мы крутили в сене камеру как одержимые, и даже успели снять матросов, подходивших к борту поглумиться над нашим дубком.

— И ещё одно дело, — сказал Богдан, заметив, что машина собирается останавливаться, — вы поосторожней с Севом и вашей выдрой.

— Это почему? — сказал я, вылезая из машины.

— Он сегодня сильно взвинчен. Я видел, как она его встретила. Сев — горячий человек. Это не предупреждение, просто замечание моряка, который слишком часто висел на ниточке между жизнью и смертью.

— До свидания, — сказал я.

— Хорошо, я за вами присмотрю. Мне очень не нравится, когда женщина начинает пренебрегать своими друзьями: это значит, что она на ком-то уже остановила взгляд.

«Les paroles sont faites pour cacher nos pensées»

(Фуше, «Мемуары»)

Разговор шёл по-французски.

— Как прекрасно светят прожекторы! У нас на «Ісмете» на башне такие же. Нас всех снимут, как сидим?

— Да, господин министр. Это небольшое неудобство от света скоро пройдёт. Для истории необходимо зафиксировать нашу встречу на плёнке как документ к нашему соглашению.

— Вы, господин комиссар, насмехаетесь надо мной. Наша дружеская и товарищеская встреча вряд ли предвещает какие-то серьёзные соглашения, кроме обычного — торгово-рыболовного.

— Рыбка бывает разная в нашем море, как вы считаете, господин министр? — Комиссар смеялся.

— Вы прибыли на крейсере, я — в военной форме. Не значит ли это, что я хотел подчеркнуть свою силу на суше? Нет, не значит, потому что и мой флот скрыт в военных бухтах, и вы знаете, какое место в мире занимает его тоннаж.

— У вас есть специальные конные заводы или лошадей для кавалерии поставляют разные поставщики? Тот кавалерийский эскорт, что сопровождал меня, выше всяких похвал, господин комиссар.

— Это не лучший отряд. Лошадей разводят и воспитывают государственные конные заводы: в киргизских степях, у Урала, в Сибири. Вы понимаете, господин министр, нужно тщательно отбирать жеребцов и маток, чтобы вывести хорошую кавалерийскую породу для нашей большой равнины. Помню, лет десять назад я заинтересовался этим делом и даже осмотрел один из таких заводов, названный моим именем. Представьте — глушь, дикая степь, солнце. Целые косяки кобыл с жеребятами на вольном выпасе. Верхом на маленьких мохнатых конях снуют пастухи. Какая поэзия, господин министр — такие себе мальчишки на пони управляют огромным табуном кобыл с жеребятами. А на ночь их загоняют в стойла, где у каждой кобылы — отличное ложе.

— Меня тоже интересовало коневодство. Но, видите ли, я предпочитаю кататься на крейсере. Вы что-то хотели сказать?

— Вы говорите, на крейсере? Примите моё восхищение вашей игрой слов. С той самой нашей встречи я немного недослышу. Болят уши. Но как вы думаете — когда мы наконец реализуем то, к чему стремимся уже десять лет, а до нас мечтали лет столько же? Я говорю о внутреннем морском бассейне.

«Юпитер» светил прямо в лицо министру, он на мгновение прикрыл очки рукой. Несмотря на это, паузы не возникло.

— Я ставлю свою подпись, господин комиссар. Теперь ничто нам не мешает. — Снова подходит мой секретарь. — Что вам нужно, Зекия? Я вас позову, когда вы понадобитесь.

— Кинематографисты просят сфотографировать всех в группе.

— Они уже заканчивают съёмку? Тогда пойдёмте, господин министр, сядем. Пусть рядом со мной будет ваш капитан «Ісмета». А вам я посажу моего адъютанта — хорошего кавалериста.

Групповой снимок получился удачным и интересным. В центре сидели жена и дочь министра. Рядом с дочерью — сам министр, а справа от него, на краешке стула, — кавалерист. Он чувствовал себя неуютно, боясь, что стул под ним сломается. Так позировать кавалерист не привык, и только два ордена на его груди спасли ситуацию. Они напомнили ему, что над ним реет простреленный пулями непобеждённый флаг. Рядом с женой министра сидел комиссар, а по левую руку от него — капитан «Ісмета». Капитан сидел торжественно, ведь он был пожилым человеком и знал, как следует себя держать. Это был невысокий худощавый турок с гладко выбритым лицом и бесцветными глазами. Крейсер «Ісмет» казался слишком велик для такого «всадника», но капитан сидел уверенно, а ордена на его груди сверкали на свету, как золотые украшения мундира. За первым рядом толпились дипломаты и военные.

У комиссара и министра на губах играла лёгкая улыбка — будто они председательствовали на семейном празднике. Только напряжённая фигура кавалериста и спокойная суровость капитана крейсера показывали, что в их «семьях» было много народу.

Я пробудил в себе машину. Я ясно чувствовал, как внутри меня щёлкали шестерёнки, влияя на руки, ноги, голос. Если бы я тогда был колесом, а на пути лежал человек, я бы не свернул — зная, что потеряю минуты, если начну его объезжать. Моё состояние напоминало катание с высокой снежной горы — нельзя остановиться, не проехав весь путь. Или ещё лучше — первое плавание, когда человека бросили в воду, и он барахтается, спасаясь, стыдясь кричать. Или — разбушевавшаяся машина с поломанными тормозами, которая мчится, пока есть горючее. Из неё не выпрыгнешь. Нужно только управлять, пока не иссякнет сила. Сравнений много — все они подходят к тому, как я пребывал в кинолаборатории с 5 вечера до 10 вечера в день встречи комиссара с министром.

Плёнки было снято около семисот метров. Из этого нужно было выкинуть брак и смонтировать остальное, вставив титры. Лаборатория работала сверх нормы. В каждой комнате как будто выросли руки — так быстро передавались нужные материалы. Не знаю, что заставляло лаборантов и монтажниц так работать: ведь им никто не заплатит за переработку. Такова сила творческой работы: человек забывает об усталости и еде, и где-то появляются двойные силы, учетверённая энергия и восьмикратная живость и радость. Весёлая работа — это счастье и смысл жизни. Когда каждый знает, куда приложить руки, как каменщик знает, куда ляжет каждый камень в стене, — как радостно тогда жить, и как живо поднимаются людские здания!

Хорошо сделанная работа — это спортивный рекорд, после которого сладко ноют руки и чуть гудит ясная голова. Таким рекордом перед нами стояли два рулона плёнки, каждый по триста метров. Как же мы работали! Имея под рукой несовершенное оборудование, старые химрастворы, неравномерно проявлявшие плёнку, плохой приток воздуха к барабанам, где сушилась плёнка, — мы работали как вдохновлённые. Каждый из нас следил за каждой минутой. Это была великолепная охота за временем! За эти часы мы изобрели массу вещей: что моталка с жёлтой ручкой сматывает на две минуты быстрее и не царапает плёнку; что маленький барабан крутится быстрее, рядом с ним вытяжная труба, и плёнка, сохнущая на нём, экономит нам время; что ацетон для склеивания нужно чуть-чуть подогреть в руке — и многое другое, что сейчас кажется мелочью, а тогда имело решающее значение в нашей охоте за минутами.