Мастер корабля Страница 21

Он отличается тем, что у брига обе мачты с реями, а у этого — фок-мачта с реями, а грот-мачта с гафелем. Это придаст судну больше красоты и научит юношей обращаться и с реями, и с гафелем. На мой взгляд, в море лучше всего выглядит трёхмачтовая шхуна-барк или двухмачтовая шхуна-бриг. Когда у меня был трамбак и двухмачтовая шхуна, я обязательно хотел переделать последнюю в шхуну-бриг, то есть поставить реи на фок-мачту.

— А разве у вас сейчас нет шхуны? — спросил я. — Нам сказали, что вы хозяин шхуны и трамбака?

— Трамбак у меня ещё есть, но это уже старая калоша, хоть я его и люблю, а шхуну мне потопили и сожгли во время войны.

— Однако позвольте нам и впредь называть вас хозяином шхуны.

Моряк молча переждал паузу, нужную для ответа на мой вопрос, и продолжил рассказ:

— У меня на примете есть дубок «Тамара». Это когда-то было прекрасное судно. Но ему попался плохой хозяин. Сейчас он сидит — история с детьми... «Тамару» строил первоклассный мастер, её можно легко перестроить: упорядочить трюм, сделать киль, поставить новые мачты — две, как и полагается всякой приличной двухмачтовой шхуне-бригу.

— Вы думаете, что именно такое судно нам и нужно? — задумчиво спросил Сев, переводя дух после драки с рыбаком.

— Только шхуна-бриг. Мы завтра и осмотрим тот дубок. Только позвольте мне быть рядом во время ремонта и восстановления.

Мы подняли бокалы с вином: хозяин шхуны, Сев, Поля, Стелла, Муха и я. Кафе почему-то напоминало кузницу, в которой должен был колдовать сказочный кузнец. Хозяин кафе произнёс тост, которого все ждали:

— Я пью за кровь и огонь. За заморских девчонок. За шхуну-бриг и чёрный ароматный турецкий кофе.

Мы все выпили и поцеловались. Потом вышли из кафе. У дверей лежал человек и сладко спал. Мы переступили через него и не удивились, решив, что это рыбак. Но, посветив, узнали Богдана — пьяного до потери сознания. Девушки принесли два ведра воды.

— Фух! Это вы? — сказал Богдан. — А меня выпустили, и я от радости еле дополз сюда. Кстати — приехала уже ваша рыжая выдра, потому что она всё тут ходила по улице, разыскивая вас.

Богдан снова напился и без сил лёг на землю.

XIII

Народный комиссар иностранных дел стоял на берегу и смотрел в синюю морскую даль. Он был одет в серую армейскую шинель с блестящими знаками командарма. Его окружала группа людей — представители правительства, города, военные и журналисты. Молчание комиссара никто не осмеливался нарушить. Над головами шелестели флаги на арке, через которую должен был ступить на берег ожидаемый гость. В полусотне шагов толпа бесшумно двигалась за шеренгами охраны. Сбоку поблескивали в скупом солнце литавры оркестра, вздымались барабаны. За оркестром стоял почётный караул.

Комиссар стоял, задумчиво засунув руки в карманы шинели. Он чувствовал лёгкую усталость после плохо проведённой ночи — старость уже подбиралась к нему. Только разум — вечный повелитель — продолжал неустанно работать. В первую очередь — нужно было подобрать нужный комплекс слов, которые можно сказать турецкому министру: «Уважаемый господин», «наши соседские страны», «общие границы», «экономические интересы», «рад приветствовать дорогого и уважаемого гостя». Комиссар вспомнил, как уже встречался с турком в Швейцарии. Встреча якобы была случайной, устроенной услужливым хозяином отеля. Она длилась всего несколько минут, ведь повсюду следовало остерегаться журналистов и их фотоаппаратов. Тем не менее, министр и комиссар успели взглянуть друг другу в глаза. Внешность имеет большое значение — даже у дипломатов. Теперь, после нескольких лет работы каждого, предстояла более длительная встреча.

Время, разделявшее две встречи дипломатов, помогло комиссару поднять имя своей страны на высоту политических страниц. Но и министр времени не терял: он выиграл несколько дел у двух более крупных и сильных держав. Однако сам факт его визита к комиссару говорил о преимуществе последнего.

Глаза комиссара — острые, как у хищника — заметили на море дым. Комиссар начал шагать вдоль эстакады, чётко ступая в сапогах, звеня шпорами. Свита молча зашевелилась. Кинокамера снимала даль и самого комиссара. У берега в воде плавал мусор. Чайки летали и кричали, садились на воду. Комиссар вспомнил, что в этих водах утоплено много людей, и ему показалось, будто они стоят рядами на дне. Комиссар улыбнулся. С ним улыбнулись и те, кто стоял рядом. Канонерка вышла из гавани, миновала маяк, направляясь навстречу крейсеру, а солнце раздвинуло облака голубыми руками и хлынуло на землю потоком света.

Крейсер уже вынырнул из-за горизонта на поверхность моря, и за ним тянулся чёрный дым, как хвост. Канонерка шла навстречу, поднимая на мачту множество разных флагов. Получив ответ с крейсера, она вывесила столько новых полотнищ, что сразу стала похожа на экзотическое парусное судно. Ветер раздувал эти разноцветные паруса, когда канонерка резко развернулась и пошла обратно в гавань, как чёрная стрела. Она встала в гавани у волнолома и мгновенно бросила якорь. Тем временем крейсер подошёл уже совсем близко, и на корме его алел турецкий флаг. В бинокль уже можно было прочесть слово «Ісмет». Комиссар встал у арки, глядя на крейсер. Его фигура приобрела выразительность и силу — он знал, что на крейсере есть морские бинокли. «Ісмет» выпустил белый дымок с носа, раздался выстрел скорострельной пушки, ещё несколько выстрелов отразились в волнах и прокатились по берегам: честь государственному флагу страны. Канонерка ответила тем же числом выстрелов своей пушки: честь турецкому флагу. Крейсер после этого вошёл в гавань и встал посредине. Снова тишина и снова залпы — по двадцать один с каждой стороны. Это приветствие членам правительств: крейсер — комиссару, канонерка — министру. Оператор снимал без перерыва.

Комиссар спокойно смотрел на «Ісмет». Он ждал бесконечную цепочку процедур, которых требовали дипломатические законы и дипломатическая вежливость. Сначала к крейсеру отправили моторную лодку с врачом и начальником порта. Потом моторка отвезла на «Ісмет» турецкого посла с женой. На той же лодке поехали и операторы с киноаппаратурой. Затем моторка вернулась без посла и его жены. Наконец, с крейсера спустили шлюпку с двенадцатью матросами, и по трапу сошли ещё двое. Вёсла опустились в воду, шлюпка полетела к эстакаде, где стоял комиссар. Настал торжественный момент. Фотографы пробирались сквозь толпу прямо к комиссару, мешая операторам. Помощник оператора убирал их с дороги, вырывая из земли, как траву. Кому-то оторвали подол пальто, но в общем волнении этого никто не заметил. Шлюпка подошла к ступеням. Все вёсла одновременно встали вертикально, вода стекала по ним на руки матросам. На корме стояли министр, его адъютант с опереточными эполетами и рулевой шлюпки. Министр был в цилиндре, в больших роговых очках и длинном чёрном пальто с меховым воротником.

Комиссар спустился по ступеням к воде и дружелюбно ждал министра — пока тот ступит на берег. Оркестр играл турецкий гимн. Фанфары звенели пронзительно. Министр ступил на берег и снял цилиндр. За ним выскочил адъютант. Протянутая рука министра встретила руку комиссара, которая перед этим отдала честь по-военному. И трубы оркестра зазвучали ещё громче и сильнее.

— От имени моего правительства, — сказал комиссар по-французски, — приветствую вас, господин министр, с благополучным прибытием в нашу страну. В вашем лице я приветствую представителя великого турецкого народа, завоевавшего себе свободу и независимость. Добро пожаловать, господин министр. Простите мне только, если я не смогу из-за человеческих ограничений выразить всю ту радушность и всю ту искренность, которые я испытываю к вам, господин министр, и к великому народу, представителем которого вы являетесь. Да здравствует Турция!

Музыка не смолкала, повторяя мелодии гимнов обеих стран, барабанщики били слишком громко. Министр, держа цилиндр в левой руке, смотрел куда-то вбок и вниз, отвечал тихо, слегка гарцуя в произношении французских слов.

— Я счастлив, господин комиссар, ступить на вашу землю. Моё правительство — правительство великой Турецкой Республики — поручило мне передать вам, а в вашем лице и правительству братского и соседнего с нами Союза, что мы стоим на твёрдых основах всех прежних соглашений и протягиваем вам братскую руку через море. Ваш великий народ, ваша славная страна, ваша могучая армия — друзья нашей борьбе и нашему процветанию. Да здравствует Союз!

Пожав руки ещё раз, комиссар и министр встали рядом. К министру начали подходить те, кто был с комиссаром. Они жали министру руку, говорили приветственные слова и отходили, пока переводчик передавал министру смысл сказанного. Так подошёл заместитель комиссара, подошёл глава города, приблизился комендант гарнизона, наконец рядом с министром оказался рабочий из какого-то портового цеха. Он только что был на работе. Его мозолистая ладонь встретилась с рукой министра. Мозоли и машинное масло неприятно поразили министра. Он незаметно взглянул на комиссара, но тот торжественно держал руку у фуражки, будто осматривал целую армию. Рабочий сказал:

«Приветствую турецкий пролетариат. Выгоните и своих буржуев, как мы выгнали своих. Да здравствует Турецкая Республика!»

Подали автомобили. Министр, держа цилиндр в руке, обошёл почётный караул, стоявший как зелёная стена.

У меня было два свободных часа до встречи комиссара с министром. Я потратил их на организацию отснятого материала, подготовку к следующей съёмке. В десять вечера должен был состояться банкет в Доме армии и флота, и я хотел, закончив последнюю съёмку в четыре, успеть смонтировать готовый фильм к началу банкета. Теоретически это было вполне возможно. Особенно после того, как комиссар попросил меня «показать туркам нашу технику». Практически — я рисковал, вынимая из кармана часы и молниеносно распределяя своё время и работу помощников.

Уже было снято до трёхсот метров плёнки: на вокзале, в порту, у крейсера, по дороге к гостиницам, в автомобилях, на палубе крейсера. Снимали трое лучших операторов. Лишь оператор-хроникёр где-то задерживался — тому, которому я дал carte blanche.