Мастер корабля Страница 17

Милан и все его окрестности я тоже осмотрела. Завтра я еду в Берлин за нашей визой. Проведу в Берлине около недели.

Многое могла бы рассказать интересного. Никогда в жизни я не переживала столько острых и увлекательных приключений, как сейчас, столько неожиданных встреч с людьми. У меня будто притупилось чувство привязанности — ни к людям, ни к местам. Преобладает только одно ощущение — стремление к новому, к перемене впечатлений. Иногда так хочется поговорить «по-нашему»: сесть на диван, поджать под себя ноги, положить тебе руки на плечи и говорить долго-долго.

Странно, но все острые моменты в моей памяти связаны с ночью и дождём. Ночь и тёплый, липкий дождь. Грустно, что не с кем поговорить. Всё время приходится говорить на французском, итальянском. Я уже довольно свободно разговариваю и всё понимаю. Иногда, правда, случаются казусы. Каждый день я хожу к собору Дуомо.

Я не знаю, почему, но мне хочется рассказать тебе одно происшествие. Никогда в жизни я его не забуду. У меня нет никакого плана, как его описать. Нет и цели, зачем его рассказываю, но оно ужасно меня гнетёт, и я должна его тебе поведать.

Это происшествие может показаться тебе пустяковым, но оно многое мне дало, что-то разбудило. Иногда из-за треснувшего каблука можно свернуть себе ногу. Ты ведь всегда меня понимаешь. Правда? Я повторяю: я обязательно должна рассказать. Я не могу знать эту маленькую историю одна. Я начинаю.

Мне трудно говорить о любви. Мужа я как-то забыла, как я тебе уже писала, никто мне не нравится. В Италии много мужчин хотели бы меня «окрутить», говоря вульгарно, но никто меня не волнует. Вот уже почти два месяца я выслушиваю признания на всех языках — и серьёзные, и смешные, и трогательные, и наивные, и нахальные. Наконец, мне это надоело, и теперь даже не развлекает. В Генуе я оставила множество «страдающих» друзей. Конечно, это слегка тешит моё женское самолюбие. Я часто думаю, почему же никто не нравится, почему меня не волнует прикосновение мужчины? Все попытки я всегда строго обрываю. Вспоминаю себя прежнюю. Я ведь очень чувственная. Раньше я не могла бы прожить и двух месяцев так, как живу сейчас — без малейшего желания. Мне даже казалось, что у меня атрофировалась чувствительность. Я жила так странно, что мне начинало казаться: я — девушка, не знавшая мужчины. Это ощущение я не могу точно тебе передать. Это может понять только женщина. Так проходили эти два месяца. Время летело, останавливалось, снова мчалось. Я оставила всех друзей в Генуе.

На этой неделе я много ездила по окрестностям Милана. Ездила с одним итальянцем — красивым и глупым до последней капли. Несколько дней на природе очень сближают. Иногда, казалось, мы едем бесконечно, что наши маленькие поездки никогда не кончатся. Утром мы выезжали на машине, осматривали достопримечательности — в основном, конечно, церкви — обедали в каком-нибудь сельском ресторанчике и под вечер возвращались в Милан, уставшие и в пыли.

Вчера, как и в другие дни, мы снова отправились в путь. Два раза в неделю на пьяцца Дуомо ждёт большой автомобиль — для иностранцев, которые хотят посмотреть окрестности. Его маршрут — небольшой город Павия, где стоит одна из древнейших церквей Италии — монастырь, построенный в XIV веке. На площади я встретила своего «обожателя», и мы направились к машине. Вот здесь начинается вторая часть моего рассказа. Закури сигарету и слушай дальше.

Я села в машину и стала рассматривать попутчиков.

Позади меня сидели три сухонькие англичанки, двое французов, ещё кто-то. Перед собой я видела только затылок мужчины. Этот затылок можно назвать «треснувшим каблуком». Мне было весело, я смеялась, и мы незаметно доехали до Павии. Гид повёл нас смотреть знаменитый кафедральный собор. Я не буду описывать тебе, как меня поразила его красота. Французский и итальянский я понимаю, но когда наш гид заговорил по-английски, я повела глазами по присутствующим. И наконец увидела этот затылок, который был передо мной в дороге и ни разу не обернулся. Если бы я была писательницей, то написала бы, что у него был светлый костюм, светлые волосы, светло-голубые глаза и красивый, немного горбатый нос. Но я не писательница — и мне неловко писать об этом.

Я посмотрела на него и равнодушно отвернулась. Но что-то подтолкнуло меня взглянуть снова. Он заметил мой взгляд, но не ответил. Мы переходили из одного зала в другой. Мне захотелось разглядеть его поближе. Я подошла вплотную и стала рассматривать — сначала великолепную мозаику, а потом и его. Он внимательно смотрел на стену, стоял ко мне в профиль. На верхней губе у него был лёгкий пушок — наверняка ему не больше 22 лет, подумала я. Я поймала себя на том, что совсем не слушаю экскурсовода. Вдруг мне так захотелось положить руку на его руку. Я увидела, что в его руке книжка... *L’histoire de l’art d’Italie*. И меня всё сильнее тянуло смотреть на него. Он почувствовал мой взгляд, резко обернулся, посмотрел на меня и быстро отошёл. У меня сжалось сердце, и с этой минуты я перестала себя контролировать. Мой спутник что-то мне говорил — я ничего не слышала, мне было всё равно и нисколько не стыдно, лишь бы Он снова посмотрел на меня. Сказав: «Вы мешаете мне смотреть», — я снова подошла к тому углу, где Он был. Я встала рядом и смотрела долго прямо на него. Он так пристально вглядывался в стену, что я заподозрила — а видит ли он вообще хоть что-нибудь? Вдруг я заметила, как у него сильно дрожит рука. Он снова обернулся и опять быстро ушёл. Во мне вселился какой-то бес. Я следила за ним, ловила взгляд, надеялась, впадала в отчаяние — и вдруг увидела, что все направляются к выходу. «Сейчас всё закончится», — подумала я с ужасом. До отправления машины оставалось ещё минут 20. Мой спутник пригласил пройтись, но я не могла уйти. И вдруг вижу — Он идёт прочь. Я впала в отчаяние, какого давно не помнила. Вернувшись из прогулки, мы подошли к автомобилю — и я увидела, что Он уже сидит на своём месте — рядом с моим. Мой спутник предложил мне сесть в другом месте, но я безразлично ответила: «Почему?» — и села рядом с Ним.

У меня так сильно билось сердце, что я боялась взглянуть на него. Мы поехали. Был сильный ветер. Я воспользовалась этим, села так, чтобы видеть Его, а мой спутник сидел к нему спиной. И тут началось нечто ужасное. Я разговаривала с моим спутником, а смотрела на Него. Он уже не отводил глаз. Мне вдруг показалось, что я куда-то проваливаюсь. Мой итальянец

смотрел на меня удивлённо, не понимая, что со мной, но мне было всё равно —

Berlin, 24/V

Дружочек! Начала писать в Милане, сегодня приехала в Берлин. Мне очень хочется дописать. Я продолжаю.

— только бы он не сводил с меня глаз. Всю дорогу мы почти без остановки смотрели друг другу в глаза. Меня стало трясти, как в горячке. Итальянец несколько раз оборачивался: «Куда вы так странно смотрите?» Мне было всё равно — я хотела только одного — бесконечно смотреть в его глаза. Вдруг я заметила, что он слегка улыбается, и мне тоже захотелось улыбнуться. Я засмеялась, качнула головой и громко сказала, обращаясь к своему спутнику: «На площади Дуомо ты меня оставишь, я должна пойти домой одна». Я больше не смотрела на Него, чтобы не привлечь внимание бедного итальянца. Бедняга был очень растерян, но мне удалось его отпустить.

Я видела, как Он пошёл к собору, не оглядываясь, зашёл внутрь. Я решила, что Он должен идти за мной, и быстро направилась через площадь к ближайшей улице. Я смотрела в витрины, мне казалось, что вижу его силуэт. Кто-то пробормотал у меня над ухом: «Какая блондинка!» Меня будто хлестнули — неужели он мог так сказать? Но, к удивлению, его нигде не было. Я смотрела по сторонам — напрасно. Ком в горле. Неужели я его потеряла? Я бросилась обратно, в сторону площади и собора. У меня не было сил смотреть прямо, тело ныло, словно его кололи иглами. Ноги подкашивались.

И я увидела Его ноги! Ноги делали неравные шаги — то короткие и быстрые, то длинные и медленные. Вдруг они неожиданно остановились — я поняла, что он увидел меня. Я чувствовала, как пылаю, поднимаясь по ступеням собора. Внутри было темно и пусто. Мне почему-то запомнился солнечный луч. Он пробился сквозь стекло и упал на крест. Мне показалось, что я вот-вот упаду. Мне стало страшно, холодно, мне захотелось убежать — далеко-далеко!

Я шла всё быстрее к самому тёмному углу церкви и всё время чувствовала приближающиеся шаги. Наконец я услышала его дыхание у себя за спиной. Я больше не могла владеть собой. Я протянула руки к холодной колонне, и ему пришлось меня поддержать, чтобы я не упала. Он заговорил быстро по-итальянски — я ничего не поняла. Голос у него был глухой и неровный, он весь дрожал. Я не знала, что сказать. Мы стояли рядом, касаясь руками. Я только слышала его тяжёлое дыхание. Мимо нас прошёл служка и посмотрел с удивлением. Это нас отрезвило. Я быстро сказала: «Вы не должны думать обо мне плохо». Я сама не узнала свой голос. Больше я ничего не смогла сказать. Всё время говорил он. У меня кружилась голова. Каждое слово будто отзывалось эхом в соборе. Говорить было странно и ненужно. Он почувствовал это, схватил мою руку и прижал к щеке. Потом к губам. Мне показалось, что он целует не руку, а всю меня — и я совершенно потеряла голову. «Пойдём отсюда», — проговорила я. Мы быстро вышли. На нас оборачивались монахи и верующие. Мы сели в машину и поехали. Я чувствовала, как тянет к нему. Это было что-то, чего я давно не испытывала. Мы оба знали — это не просто случайное уличное приключение, и потому боялись даже прикоснуться друг к другу.

«Мы ведь ещё увидимся, — сказала я первой. — Послезавтра я уезжаю в Берлин». Он молча схватился за голову. «Поедем сегодня вечером в Монцу», — снова сказала я. Он молча кивнул. Потом произнёс: «Я сейчас не могу говорить. Я не знаю вашего имени. Я ни разу не был рядом с вами, но вы — ближе мне сейчас всех женщин».