То они хотят, чтобы ты, князь, велел не пропускать в Киев галицких и коломыйских купцов с солью. Я сказал им: князь даст на то своё согласие.
— Так почему же не спросил раньше?
— Потому что не зовёшь, князь… — угодливо клонится Путятина голова к груди. Будто гнётся от взятки, что получил от Симхи и других слободских купцов за то, чтобы поговорил с князем, как следует.
— Так чего же стоишь? Сам что думаешь?
Путята оживлённо встрепенулся.
— Думаю так: галицкая соль ближе и дешевле, крымская — далёкая и дорогая. Пока нет галичан, наши торговцы берут одну куну за одну меру. Галичане привезут — одна куна идёт за десять мер.
Нестор, который, сложив Псалтирь, ждал конца разговора, невольно поднял глаза на боярина. Лукавый тысяцкий мнётся, хитро вздыхает, а в уголках рта, скрытого в редкой бороде, прячет усмешку. Он уже давно всё сделал по-своему, а перед ним и перед больным князем лишь притворяется. Льстивый скоморох…
— Скажу, как думаю, — продолжает Путята. — Галичане то есть, то их нет, а киевские торговцы всегда при тебе. Исправно платят в твою казну. В беде всегда выручают своим серебром. Так их волю и исполнить! Вон сейчас на подольском торге стоят обозы галичан с солью. Велите взять с них большой правёж[107] — пусть эту соль откупят у них наши купцы и сами продают. Галичане же пусть едут назад.
— Повелеваю… — устало махнул рукой Святополк.
Путята отступил к дверям. Нестор поднял к глазам Псалтирь.
— "Не состязайся с лукавым, не завидуй творящим беззаконие, ибо лукавые будут истреблены, а послушные Господу будут владеть землёю…"
Монотонно бубнит Нестор в княжеской опочивальне, а тревожная мысль точит его мозг. Путята ныне распоряжается самодержавно… продаёт киевский чёрный люд каждому, кто больше заплатит. Ненасытный окаянный…
Нестор устаёт от чтения и тяжких раздумий, замолкает. Князь будто задремал. И Нестор оглядывает княжеские палаты. В углу висят иконы греческих мастеров. Под ними из тяжёлых серебряных вонявиц-лампад витают сладкие клубы дыма. А рядом на стенах — оленьи рога, серебряные ножны мечей с рукоятями, напоминающими разинутые пасти гончих; резные ставни, оконницы, сволок. Какие-то птицы вещие, похожие то ли на кукушку, то ли на ласточку, какие-то глаза и клыки, или звериные зубья… Всё это языческие обереги, что когда-то стерегли человека от болезни, отгоняли Морану-смерть, приносили в дом счастье. Значит, не только простолюдины, но и князья молятся всем богам — старым и новым. Силы и мощи просят у Христа, им же народ держат в узде — страхом и покорой. А души их также проросли верой предков. И никакая сила не изгонит её оттуда… Сколько бы ни читали вот это святое писание премудрое.
— "Господом стопы человеку управляются. Уклонись от зла, сотвори добро, найди мир и отгони зло, и живи во веки веков…"
Нестор снова пробует читать. Но Святополк будто уснул. Не слышит его слов… И Нестор снова размышляет о вере новой, которой он предан искренне (она стала его убеждением), и о вере языческой, что ещё живёт среди людей, которые сами себе закон творят и своим богам молятся. Нет, он верует в единого Бога и в единый закон на всей земле, в единую власть Богом поставленного князя. Ведь сказано: "Всякая душа да повинуется владеющему, ибо нет власти не от Бога…"
Ох, как нужна сейчас на Руси крепкая власть! На страх злым, на покой добрым… На процветание державы, которой правит праведный кормчий. Недаром премудрый князь Владимир избрал эту веру, христианскую, ибо она учит, что благочестие и власть — сопряжены… Кто верует, пусть подчиняется. В том подчинении — сила и мощь государя!
Если бы Владимир не сотворил этой державы и не укрепил её новой верой, поганые ордынцы давно прошли бы её с края в край, давно истребили и пленили весь род русский. Раньше каждое племя знало и слушало лишь своего князя, своего волхва и своего бога. Каждый род и племя жили сами по себе. Вот и оставались одни пепелища от племён, когда чёрные смерчи ордынцев налетали со степей. Так было до Кия, пока он не соединил мечом вокруг себя племена. И после Кия так же было, когда потомки забыли его заповедь… Потом снова Олег соединил племена мечом, а Владимир укрепил своё владычество верой единой…
Страшно и подумать теперь, что будет с Русью, если вера и князь не смогут удержать её целостность! На другой день меньшие князьки ухватятся за чубы, а на третий — половцы посунут на неё ордами! Горе… Кровавое горе нависнет тогда над Киевом… над всей Русью — от моря Варяжского до Бескидов…
Нестор поднял к глазам Псалтирь, стал снова читать. Но уже не для князя, а для себя. Искал опоры своим мыслям, сверял их с чужой мудростью… "Посмотри на смирение моё и на труд мой и прости все грехи мои…"
Труд его, Нестора, тяжёлый, словно крест, который нёс Иисус на спине и на котором его распяли. Труд сей его велик и служит будущему… Ради него задушил в себе голос старых богов, хоть не забыл, что они взрастили добро в его душе; ради него годами мучил свою плоть бессонницей, голодом, отвергал суетные желания и людские стремления… Как тяжело, о Господи, возвышать себя над мирской суетой, чтобы служить грядущему…
А вспомнят ли его там, в той далёкой будущине? Этого он не ведает.
Нестор-чорноризец уже под вечер возвращался в Печерскую обитель. Едва выйдя за ворота княжего двора, сразу услышал встревоженное гудение толпы людей, что толклись на площади у святой Софии. Прислушался.
Всё же не минует Киев новый мятеж.
Повернул на Бабий торг, стал спускаться к Михайловскому монастырю. Шёл через дворы, напрямик, к Лядским воротам. Чтобы к вечерней молитве вернуться в Печеры.
А на площади витает тревога. Даже вниз, к воротам слышно.
В Киеве начался мятеж, но не на Горе, а внизу, на ремесленном Подоле, на самом многолюдном торге, у старого, позабытого капища Волоса.
Ещё днём на гостиный двор, где остановились галицкие гости с обозом соли, прибыли княжие мечники во главе с соцькими и емцами. Они передали галицким купцам волю князя Святополка: уплатить правёж за право продавать соль в Киеве в двести гривен серебра. Галичане возмутились. Не бывало ещё такого грабежа за соль! Куда бы ни привозили они свой товар, всюду встречают их с великой радостью, дают льготы, даже торговой пошлины не берут или взымают самую малую, лишь бы привлечь их. Без соли ни бедному, ни богатому не обойтись! А тут! Нет, они поедут дальше, в другие города, где их встретят радушно и не будут унижать и обдирать. Поедут в землю черниговскую, новгород-северскую, полоцкую, суздальскую…
Галичане собрались запрягать волов в свои повозы. Но в этот миг откуда ни возьмись купцы из слободы. Галичане собираются куда-то ехать? Как же далеко надумали забрести! Много дней дороги… А в лесах — повсюду татии разбойничают, шайками нападают. И проходимцы мелкие, сбежавшие смерды или разорённые половцами бедняки… Киевские купцы предлагают галичанам другое — продать им всю эту соль, дадут им пятьдесят гривен серебра за всё. И возвращайтесь себе домой!.. За это время ещё куда-то можно приготовиться в дорогу…
Галицкие гости чесали затылки. Выгода есть, но — мала! Немного, совсем скудно дают им серебра, проклятые киевские перекупщики! За эту соль они возьмут в десять раз больше, как только галичане отъедут на пять поприщ от валов Киева. Но и убираться далеко действительно небезопасно!.. Да и харчей не набрали на дальнюю дорогу, и скоту корма не припасли… Охрану обоза нужно увеличивать — нанимать сторожей… И так не так, и по-другому не выходит. Так пусть дают больше гривен!..
Галицкие купцы торговались. Киевские цену не поднимали… Соцькие и емцы стояли вооружённые во дворе и ждали уплаты правежа…
Чёрный люд на торжище не расходился по домам. Когда галичане поддадутся на условия киевских перекупщиков, снова в Киеве наступит беда, ибо торговцы за ту соль будут сдирать с простого люда три шкуры. Бедному человеку можно прожить без мёда, без мяса, без сала, а вот без соли — никак! Ни тебе похлёбки, ни какой-то зелени не съесть. А рыба, а мясо, а сало — без соли всё портится, гибнет… Наступает лето, жара. Люди начнут болеть, особенно дети!
Кияне толклись до полуночи под оградой гостиного двора. Кто-то из соцьких или емцов бросил слово в толпу, кто-то другое… И уже весь торг знал, что это князь Святополк своим приказом учинил этот разор.
Утром следующего дня на святой Софии забил вечевой колокол. Киевская чернь требовала призвать к ответу князя Святополка. Толпы озлобленного люда поднимали над собой узловатые кулаки, некоторые выхватывали из-за пояса ножи, а некоторые тянули жердины. Вечевой колокол колыхал прозрачный весенний воздух. В голубизне неба сияло утро 17 апреля 1113 года…
Отец Нестор снова спешил на Княжью гору, чтобы сменить игумена Феоктиста, который просидел над Святополком всю ночь. Сердце Нестора билось в тревоге. Он ещё вчера знал, что в Киеве поднимается бунт. Вечевой колокол созывал чернь со всех слобод окрестных, со всех ремесленных концов… Что будет, если умрёт Святополк?
Тяжело поднимался Нестор от Лядских ворот. Тяжёлые думы тяготили сердце… Да и он уже скоро перестанет топтать эту тропу по киевским кручам. Бессилие в теле, слабость в руках… Перестарался в Великий пост. Уже пятая неделя прошла после святого Воскресения, а силы его никак не возвращаются… Это уж, знает, не пройдёт. Жаль, что похоронят его в могиле без книг, без калины…
Языческая душа, видишь, отозвалась и в нём, а он думал, что вытравил её новой своей верой и святыми премудростями.
Прости его, Господи!.. Видать, глубокие корни пустили боги предков в душу славянскую… Десятилетиями, веками выкорчёвываешь её оттуда… А может, и не нужно? Может, в этом сила и мощь человека, который бережёт в себе своё коренье? Который помнит свой род?.. Прости его, Боже, за эти размышления греховные, но теперь, на склоне своей жизни, он не считает стародавние обычаи своего народа ересью. Новая вера уживается в них, соединяется, впитывает в себя живительные источники могущества славянского духа.
— Бом-м… бом-м… — снова бьёт вечевой колокол на Киевской Софии. Что там? Он неторопливо поднимался Михайловской улицей к валам Владимира, его обгоняли десятки людей. На распашку — свитки, тулупы, в руках шапки… Бежали на зов веча.
Когда наконец оказался на Софийской площади, едва не ахнул от изумления.