Его нам дал великий киевский князь Всеволод. Сами выкормили себе князя. Ты тоже был когда-то у нас, но сбежал с позором. Предал нас. Не желаем теперь и рода твоего!..
Святополк, качнувшись всем телом, вскочил на высокие ноги, забегал по гриднице, размахивая измятым парчовым окрылом. Полы мешали длинным княжеским рукам. Он сжал их в кулаках и так поднимал вверх, когда гневался на Добрыню.
— Вот перед вами сидят мужи Мономаха. Спроси у них, Добрыня, с какими словами прислал их сюда мой драгоценный брат Владимир? Что велел передать переяславский князь, Ратибор? Нерадец? Ну? Отчего замолчали? Говорите же! — Святополк с досады размахивал руками, злобно откидывая смятые полы окрыла. Его глаза кололи непроницаемо-спокойные лица переяславских бояр.
Ратибор разглаживал бороду. Смотрел куда-то поверх голов. Нерадец шарил глазами по дубовым доскам стола, на котором стояли пустые серебряные кубки и лагвицы с мёдом. Наконец Нерадец взглянул исподлобья, нехотя проскрипел:
— Князь наш велел сказать: пусть новгородцы возьмут себе Святополчича и идут в Новгород. А Мстислав мой — пусть идёт ко Владимиру на Волынь.
— Этому не бывать, — крякнул на те слова широкоплечий крепыш Добрыня. — Свою волю желаем творить. Господин Великий Новгород на своём вече так приговорил. И быть по сему…
И снова Поток вскакивал и начинал напоминать новгородцам про закон земли русской. Как приходили некогда князья из Новгорода и как правили всей Русью. И как с тех пор такой обычай установился. И что должно быть так и впредь…
Молчали новгородские мужи. Они хотят во что бы то ни стало посадить в Киеве разумного Мстислава, своего воспитанника… И вдруг заговорил Гордята. Будто какой-то Див дёрнул его за язык или Цур в рёбра толкнул.
— Ложь на устах твоих, боярин Поток! Русские князья явились не из Новгорода, а всегда были в киевской земле. Были князья Люб и Чернь — от них же города Любеч и Чернигов названы. А здесь, в Киеве, княжил старый Кий. От него и град Киев наречён. И русские князья держали в своих руках многие земли славянские. И новгородскую землю тоже…
Боярин Поток тяжёлым телом налёг на стол, грозно рыкнул:
— А тебя и не спрашивают, изменник!
— Откуда знаешь? — вздрогнул Путята.
— От отца Нестора! — дерзко блеснул белыми зубами Гордята.
— Нестор? Тот, что сидит в Печерах? — Святополк скривил уста. — Он всегда выступал против меня!
— Он, князь, за тебя руку держит. Я сам читал в летописи, он славит тебя! — возразил Гордята. — Всё делает, чтобы поддержать тебя словом и законом!
— Поддержать? Так почему же новгородских князей-варягов не признаёт? Они соединили русские земли! — загудел и Путята Вышатич, видно, обидевшись за свой род Добрыни — Остромира — Вышаты.
Гордята насмешливо прищуренным глазом оглядел вытянутые к нему лица. Видно, как все жаждут присвоить себе первенство в русской земле! Даже готовы предать забвению великую древность, лишь бы себя выставить! И с какой яростью, с какой надменностью теперь колют его ненавидящими взглядами! Потому со злым смешком бросил:
— Нестор говорит, что те варяги были русы, а не чужеземные племена, какие назывались норманнами, англами или готландцами.
— Не признаёт Рюриковичей варягами? — удивился Путята.
— Варяги — то не народ, то дружины воинов. Там были и русы поморские.
А Рюрик — слово лужицкое, что значит "сокол". И города, и реки, и озёра там часто называли Рюрик. То есть "сокол".
— Вы слышите? Киевский летописец выступает против своих законных князей! — Добрыня Ядрейкович был оскорблён. Во все века новгородские бояре считали себя выше других, потому что происходили не от своего, а от чужого корня — варяжского!.. А оказывается, что то не чужой корень, а тоже словенский… Так какая же тогда высота?..
— Воевода, куда глядят твои люди? Зачем не свяжут руки этому монаху, что сеет смуту и мутит веру в князя? Не время ли ему вознестись и предстать перед Всевышним на суде праведном? — Святополк нервно мял полы окрыла.
Гордята растерянно заморгал глазами. Вот так — одного задел, а другого предал. И за что? Удушат теперь книжного монаха за правду. И пёс не тявкнет! Надо спасать отца Нестора… Надо к нему бежать…
Гордята уже тихо пробирался к дверям, как вдруг раздался голос игумена Феоктиста:
— Зачем, князь, сеешь напрасно свой гнев? — До сего времени игумен печерский будто дремал и не вмешивался в спор. — Чорноризец Нестор своими неусыпными трудами и молитвами защищает твою власть от других князей. Он есть твой искреннейший помощник, защищает Словом твоё единодержавное правление. И тебе гордиться должно таким доброжелательным мужем. Одари милостью своей его… Честью!..
Святополк взглянул туда-сюда, зафыркал, заморгал глазами. Удивлённо, будто и не приказывал перед этим своему тысяцкому, пожал острыми узкими плечами.
— Я что? Я… приму его! Одари́м. И обитель твою не забуду, владыко. Только ж — зачем он про Рюриковичей так?..
— Он не против Рюриковичей. Он — за них. Но утверждает старшинство русской земли. Она ведь существовала ещё и до Рюрика! И князья русские также были прежде. До Рюрика… — тяжело дышал игумен печерский.
— Э, нет! — вдруг стукнул кулаком по столу боярин Добрыня. — Русские князья пошли от новгородских! Известно! — Лицо его порозовело, в светлых глазах блеснули искристые огоньки. Видно, новгородский боярин нюхом почуял угрозу для честолюбивой и своевольной новгородской вольницы.
Гордята, получив поддержку игумена, снова осмелел.
— Русские князья пошли от Кия и его рода. Потому новгородцы и ездят к нам просить себе князей из стольного града. Из нашего первопрестольного града просите! — повернулся он к Добрыне.
Святополк вдруг мелко рассмеялся. Конечно, у киевских владык должны просить новгородцы себе князя, а не возноситься гордыней над ними!
— Вижу, мудрый наш книжник Нестор. Правду говорит: Киев — град первопрестольный, и отсюда великие князья посылают своих меньших князей в волости. Путята, слышал? Вот так надо разговаривать с своевольцами, как сей дружинник. Учись! — И подскочил к новгородцам. — Русский князь из первопрестольного Киева даёт вам князя по закону русскому. Берите Ярослава!
Добрыня Ядрейкович тяжело поднялся.
— Красно благодарим, князь. Но Цовгород живёт по своей правде — новгородской. И по своему закону. Берём Мономашича. Мстислава.
Новгородские послы дружно поднялись из-за стола, молчаливо и величаво выплыли из гридницы, заметая мостины длинными опашнями, подбитыми внизу мехом.
— Ты им про русские поконы и законы, — чесал затылок Путята Вышатич, — а они — про свою волю. Упёртый народец!..
— Поток, собирай дружину. Силой посажу Ярослава в Новгороде! — вспыхнул Святополк, так что тонкие губы его огромного рта посинели.
Тогда шевельнулся Ратибор.
— Снова будет братская война. Ты пойдёшь в землю новгородскую свою волю творить, а эту землю захватят половцы… Замирись с ними, князь.
— Замирись! — бросился к Святополку и боярин Поток. Только представил, как кочевые орды снова пожгут его погосты и сёла под Киевом. Едва успели они возродиться!.. Дёрнул за рукав Путяту, ведь и у того кругом немало земель…
Путята протянул обе руки к Святополку.
— Проклятые поганцы погубят нас!
— А Мономах? — крутанулся на пятках Святополк. Ратибор рассмеялся, но ничего не ответил. Лишь подмигнул Нерадцу. И злость Святополка вдруг выветрилась из души. Понял: Мономах ныне отрезал у него Новгород, а там отхватит и Киев.
Съёжился, сгорбился и боком выполз из гридницы, бросив к радцам: "На всё божья воля!"
— А ты, брат, хорошо в зубы ткнул тем книжником, — спокойно обратился Путята к Гордяте. — Почему ушёл из нашего двора? Почему к князю переяславскому перебежал?
— Да… — махнул рукой Гордята.
— А ты не чуждайся меня. И отца своего, боярина Яня.
— Боярин Янь не мой отец! — возмутился Гордята. — Отца не имею. Лишь мать свою знаю — Гайку!
Нерадец неуклюже шевельнулся за столом и лишь засопел.
— Ну так всё равно, не чужой он тебе. Учил же тебя, растил. Да и мне словно родной. Зайди, расскажи. Или спешишь в Переяслав? — заглядывает Путята в глаза Гордяте, в то же время прикидывая, какая может быть от него, боярина Путяты, польза от этого возгордившегося, что предал Святополка и переметнулся к Мономаху. Все нынче бегут к Мономаху! Конечно. Мономах когда-то сядет на киевский стол, так уже теперь надо подумать и о себе. Надо показать, что он тоже душой за Мономаха… При Святополке — лишь по необходимости…
А этот дружинник Мономахов, Янев воспитанник, может когда-нибудь засвидетельствовать своему властителю, что Путята давно был расположен к князю переяславскому.
Приласкать бы этого молодца… Видишь, как угодил Святополку и как даже игумен Феоктист к нему пристал.
— Ты приходи, брат, во двор мой. Приходи! — Путята сделал вид, что вытирает слезу. — Ох и вспоминал же тебя Янь в свой смертный час…
— Да, может… приду… — покраснел Гордята от неожиданной ласки киевского вельможи. Но тут же с ужасом подумал, что Путята чего-то хочет от него. Зовёт не ради угощения… А он, дурень, купился на льстивую честь Путятину!.. В какую же минуту заговорила в нём холуйская кровь Нерадецева? Есть-таки в нём то тщеславие, то коварное честолюбие… Жажда раба возвыситься, стать рядом со всесильным, всё равно, что тот ничтожество.
И спор этот. Зачем ему было вмешиваться в княжескую ссору? Его слова никого не научили, разве что многих разозлили и пощекотали честолюбие Святополка… Но ведь они — и против Мономаха! Теперь нет к нему возврата.
Горько оттого на душе. А в мыслях — смятение…
Первый киевский боярин, Святополков советник и тысяцкий Путята Вышатич поставил свой терем на горе при Боричевом спуске, что возвышался над ремесленным Подолом рядом с теремом Яня. Теперь оба боярских двора были отгорожены от улицы высокими жердями, плотно сбитыми и поставленными на высокий земляной вал. Со всех сторон двор Путяты был защищён изгородью. У ворот возвышалась деревянная башня с оконцами-бойницами.
Гордята горько усмехнулся: боярин Путята, едва дождавшись смерти брата, уже прибрал себе его двор. И общим валом обнёс… Эх ты, ненасытный! Долго ли собираешься жить на этом свете?
Гордята медленно поднимался крутой тропой, дивясь людской жадности… Издали Путятин двор напоминал небольшой городок, защищённый со всех сторон от врагов.