Милеи нет?
— Она… умерла?..
— Лучше бы уж умерла, сын, чем вот так мой род опозорила…
— Что с ней, отец? — застонал Гордята. Бестуж лишь махнул рукой.
— Увелаcь с княжеским выродком Вонкиным. Вот что! — не выдержал Брайко. — Но не горюй, брат. Будешь жить с нами, как и жил. Жену тебе мы найдём. Разве мало девушек на Подоле?
Гордята не верил тому, что слышал. Сел на край лавки. Кирик подвинул к нему свою ложку. Но он и не коснулся её. Милея… ушла от него? Да нет… Не верил этому. Наверное, её обманули… Наверное, насильно увели… Но… Бестужи! Ему сами сказали…
Не спал на своём ложе. Всю ночь ворочался, вздыхал. Ушёл на те несчастные заработки… Оставил её в одиночестве… Ради неё же и ушёл… Ради долга…
Жгло его одинокое ложе. Жгла темнота длинной ночи. И заработанные у монахов деньги жгли душу. Усмехался Брайковым словам: "Не горюй!" Он и не горюет. Что ему теперь? Свободен на все ветры. Никто на свете не ждёт его. Нигде… "Один спать ложится, к стене глазами, к хате плечами. К стене говорит, а она не слышит…" Слышал когда-то такую песню. Будто про него…
Не будет он жить у добрых Бестужей. Умножать их бедность. Пойдёт к монахам печерским. А может, ему вернуться ко двору Святополка? Скажет, был в плену, теперь вернулся. К Мономаху не захотел, к тебе, князь, спешил!.. Всё, что заработает, будет отдавать Бестужам за долг. А дальше, если повезёт, обзаведётся каким-то клочком земли, отдаст Брайку да его братьям. Он же и без того проживёт…
Князь Святополк, услыхав, что его бывший отрок Гордята-Василий вернулся из плена и не остался у Мономаха, чуть не заплакал от радости. Такая преданность ему была в диковинку. Есть такие люди, которые искренне его любят, не за деньги! Есть!
С тех пор Гордята снова стал служить при покоях князя. Но уже скоро грыз себе локти: "Гордята, беги туда. Василий, мчись туда…" Кто он среди людей? Гордята или Василий, человек или скотина? Интересно кому-то, спал ли он, ел ли он, есть ли у него мечта или какое желание… Так закрутился, что уже и сам забыл, кто он есть. Справедливый, горячий Гордята или гибкий на все ветры Василий?
К вечеру белгородская дорога наконец закончилась. Дремучий сосновый бор с шумными вершинами густо-зелёных, почти чёрных по-зимнему сосен, что тесно обступали дорогу с обеих сторон, вдруг круто оборвался. Не очень широкая речка преградила ему путь, мягко сверкая бликами красного солнца, что уже садилось за боры. В этом месте она делала плавный изгиб за холмом, омывая его с двух сторон. На возвышении темнел высокий земляной вал, поверх которого плотной стеной торчали в небо брёвна, остро отёсанные чёрные зубья ограды отражались в мелких мерцающих волнах речки. Это оставляло впечатление, будто река наставила на пришельца из Киева свои острые чёрные копья.
Крутые обрывистые берега речки спадали чёрными полосами в плесо воды. Будто в ней была разлита вдоль берега жидкая смола. Это и была знаменитая речка Ирпень. Тихая, спокойно-ленивая летом и осенью. А весной она бурная, полноводная, раздвигает вокруг тёмные сосновые боры, затопляя перелески и заросли на опушках. Кто и когда дал этой речке это странное и непонятное имя — Ирпень? Может, ещё скифы или печенеги, а может, торки или берендеи так назвали, передавая в своём языке её гневный характер? Сколько народов прошло через её воды за многие века! Шли и шли они через поля, леса и реки земли славянской. Иногда оставляли им свои имена. Сами же исчезали где-то в безвестности. А реки тихо текли своей дорогой по русской земле, как и изначала. Оставались здесь люди, что городили города на их берегах, строили засечи, селились оселищами.
И вот этот город, что прятался за тёмными валами. Древний русский град Белгород. Гордята, переплыв с конём реку, въехал в ворота города и лишь тогда понял, почему сей град называется Белым. Каменная церковка посреди города светилась белизной, словно высокая меловая свеча. А рядом — выбеленные мелом стены хат под высокими гонтовыми или соломенными крышами. Весь город был и вправду ясным, приветливым, белым…
Гордята расспросил, где находится княжий двор, и уже не удивился, когда увидел, что это была высокая, на подклети, тоже белая изба с крепким крыльцом и несколькими ступенями, что вели в сени, с остроконечной, как у терема, крышей.
Уже смеркалось. Сумерки наполняли воздух.
Быстро привязал к коновязи коня, натянул ему на морду торбу с овсом — пусть набирается сил, а сам стал осматриваться на дворе. Во дворе стоял воз с невыпряженными конями. Это на нём везли Василька. Челядь княжеская, верно, не собиралась тут надолго задерживаться с князем-пленником. Длинные конюшни, амбары, медуши, кладовая тесно жались друг к другу рублеными стенами. Поодаль стояла низенькая белая хатка. Из её трубы вился тонкий струйка дыма. В обоих небольших оконцах, затянутых прозрачной кожей, мерцал свет. Верно, там живут челядники. К ним сначала и пойдёт Гордята.
Дверь от толчка легко и бесшумно распахнулась. И Гордята сразу оцепенел: Святополковы слуги-конюхи Изечевич и Дмитрий, оба крещёные половцы, пытались поставить на ноги связанного князя Василька. А двое других разворачивали на полу овечьи шкуры. И когда наконец разостлали, Изечевич и Дмитрий мигом повалили бедного Василька наземь. Но князь Василько, как тур, наставлял на них свою голову и, извиваясь телом, отбивался то грудью, то боком, то головой. Конюхи снова валили его на пол, а он вскакивал и изо всех сил бил их головой.
— Чего смотришь? Помоги-ка! — крикнул к Гордяте Дмитрий.
Гордятино сердце замерло. Князь Василько подумает, что и он будет сейчас над ним издеваться. С порога прыгнул на Дмитрия и толкнул так, что у того аж хрустнуло в горле.
— Ты что?.. — разгневался Изечевич и с удивлением глянул на Гордяту-Василия.
— А вот что! — пнул и этого конюха ногой в живот. — Не трогай!
Изечевич скрутился в клубок и прохрипел:
— Хватайте его… предателя приблудного… — На Гордяту навалились двое челядников и сразу связали ему за спиной руки. В это время в избу ввалились четверо новых дворцовых.
— А где князь?
— Вот… на полу борется… Не хочет лежать. Кладите сверху доску. На грудь ему кладите…
Гордята с ужасом увидел, как на могучую грудь князю Васильку положили толстенную доску, как двое челядников сели на её концах и стали раскачиваться. Но Василько, собрав, наверное, последние силы, вывернулся и сбросил с себя своих мучителей.
— Не трогайте!.. — завопил из угла Гордята. — Кровопийцы проклятые!.. Окаянные!.. Чтоб вам псы глаза повыгрызали!..
Изечевич подскочил к Гордяте и ударил его сапогом в лицо. Из носа Гордяты брызнула кровь, залила ему рот. Отплёвываясь, он рвался, пытался подняться на ноги, чтобы выскочить во двор. Но Изечевич не переставал колотить его, пока парень не притих.
Челядники тем временем снова придавили князя Василька к полу доской и уже вчетвером навалились ему на грудь.
А Торчин зажёг от огня в печи сосновую лучину и поднёс к Васильку.
— Сдерите с него этот мешок.
Челядники, что прежде надели на голову князя кожаный мешок, теперь сняли его, бросили на пол. Торчин передал лучину в руки Изечевичу. Наклонился к Васильку.
— Ну что, не одолел нас? Вот то-то и есть… Один гурт не одолеет. Ну, чего смотришь? Чего глаза щуришь? Не узнаёшь меня? Смотри на меня. Запоминай. И на свет смотри, видишь его в последний раз. Сотворим, как велел князь. За то имеем от него хлеб.
— И серебро! Ха-ха-ха! — подхватили весело прихлебатели Торчина и Изечевича.
— Замолчите вы! Лучше спросим у князя, какого он рода! — льстиво усмехнулся Изечевич.
— Я знаю, какого, вы, окаянные тати! Я внук Ярославова сына-первенца Владимира! Имею по роду право быть первым среди князей!..
— А так, внук князя-слепца. Так и будешь его род слепцов продолжать. Вот и всё твоё право! — расхохотался Дмитрий. — Так велел наш великий владыка. Чтобы стола золотого киевского тебе вовек не видать.
— Гордята! Слышишь эти слова? — вскрикнул князь Василько, повернувшись к связанному парню на полу. — Василий!.. Слушай всё… Людям расскажешь!..
Вдруг хрустнули кости Василькова тела под досками. Нечеловеческий крик его оглушил Гордяту. Когда он открыл глаза, то увидел Берендия, что сидел верхом на неподвижном теле князя Василька. В одной руке он держал окровавленный нож, с длинного лезвия которого капали густые капли крови, а в другой — синее Васильково око.
Гордята до боли в зубах стиснул уста, изо всех сил жался спиной к стене, будто хотел её вышибить… В избе стояла странная тишина, которую вдруг разрезал Изечевич:
— А второе? Доставай и второе! Приказано ведь оба!..
Гордята очнулся от холодка. Стучали зубы, дрожало тело. Почему-то лежал посреди двора, был развязан. Видимо, его куда-то волокли да и бросили. Поднялся на колени. В ногах сводило. Едва смог выпрямиться. Поплёлся к коновязи. Его конь мирно жевал овёс, выбирая остатки со дна торбы. Повоза князя Василька на месте не было. Куда же подались Святополковы палачи? Куда ему, Гордяте, бежать? И бежать ли? Найдёт ли он управу на зловещих обидчиков? И можно ли защитить человека от человека? Вы, ясные звёзды!.. Ты, холодный месяц!.. Ты, чёрное небо!.. Где вы, боги земли и боги неба? Почему молча смотрите на зло и не останавливаете руки палача? Или вы уснули, или обезумели, или вас купили золотом-серебром, или, может, вас вовсе нет?!.
Гордята наткнулся на колоду и присел… Обхватил руками горячую голову. Смотрел на небо, что мерцало звёздами. Чувствовал свою ничтожность и никчёмность в этом беззащитном, жестоком мире… Не знал, у кого просить совета. Кого молить… Одно только понимал: отныне ему нет возврата назад к Святополку. Всё мог бы он простить, кроме этих Васильковых глаз… голубых глаз… Убили Василька… Но куда они дели его тело? Бросили в реку? Или куда-то увезли отсюда, может, и в Киев, показать своему хозяину, чтоб убедился в их услужливости?
И снова какая-то сила поднимала Гордяту на ноги. Люди должны знать об этом злодеянии. Люди!.. Их сердца не могут молчать, их руки должны взять меч справедливости и встать за обиженных… Всю жизнь Гордята ищет правды и веры в добро. Но найдёт ли? Может, когда-нибудь под тыном, скитаясь, и погибнет. Такова доля правдоборцев…
Белгород ещё спал в утреннем сумраке, когда охваченный тяжёлыми думами Гордята садился на коня.