Пишет старый писец: "Задумали поляне на своей раде думу и дали хазарам в дань меч от дыма. И понесли хазары к князю своему и к старейшинам, рекли им: "Се нашли новую дань". Те спросили у них: "Откуда?" Они же рекли: "В лесу на горах, над рекою Днепровскою". Они же рекли: "Что суть дали?" Те показали меч. И рекли старцы хазарские: "Недобра дань, князь! Мы добыли её оружием, острым с одной стороны — саблями, а у них оружие обоюдоострое — меч. Сии будут иметь когда-нибудь дань с нас и с иных сторон".
Нестор далее вывел: "И сбылось сказанное ими, ибо не своей волей говорили, но от божьего повеления…"
Реки крови славянской пролились, пока племена наши сбросили ярмо хазарское. Сначала князь Олег, который установил свою власть в Киеве, над полянами, освободил северян и радимичей от дани хазарской.
А после того, как он послал к Царгороду две тысячи лодий, хазарские каганы убоялись биться с Русью и из-за того страха пропускали дружины русичей и варягов в Каспийское море, которые нападали на Гилян, Табаристан, Азербайджан, Ширван. Дружины русичей захватили таманские земли с хазарским городом Самкерцем, правда ненадолго.
Хазары часто тайно нападали на эти дружины, обременённые добычей, и били их. Каган-царь хазарский Иосиф хвалился в письме к своему единоверцу в Испании Хасдаю Ибн-Шафруту: "Если бы я дал русичам покой хоть на один час, они уничтожили бы всю страну измаильтян до Багдада".
Но русичи, уже с князем Святославом, освободили от хазарской дани вятичей, а далее стали теснить Хазарию. Обоюдоострые русские мечи посекли головы хазарскому змию.
Записали древние арабские хроники: "Русы разрушили многие города, ограбили всё, что принадлежало людям хазарским, булгарским, буртасским на реке Итиль. Русы овладели этой страной, и жители столицы Хазарии — города Итиля искали спасения на острове Баб-ал-Абваба и укрепились на нём, некоторые в страхе поселились на острове Сия-Кух", то есть Мангышлак.
Нестор написал в своей летописи коротко: "В лето 6473-е (965-е от рождения Христа). Идёт Святослав на хазар; услышав о сем, хазары изыдоша с князем своим каганом и сошлись биться, и была брань, одолел Святослав хазар и город их Белую Вежу взял. И яс победил, и касогов…"
Победил, поверг могущественную некогда Хазарию великий Святослав. Сбылось предсказание старых хазарских мудрецов. А может, сбылись надежды полянских мужей…
С тех пор исчезло великое государство Хазария. Племена её разбежались, рассеялись, признали власть сильнейших соседей. А в Киеве с тех пор за Ярославовым валом возникла купеческая слобода, где сначала поселились богатые купцы хазарские и иудейские. Среди них ещё жила память об обетованной земле, и они мечтали восстановить утраченные привилегии. Плетут-паутины свои, творят тёмные делишки, продают людей в неволю, гонят холопов на продажу к половцам, в Византию, богатеют и своим богатством покупают власть князя Святополка и его жадных угодников….
Переписал Нестор сведения о судьбе Хазарии и задумался. Старый блудливый язычник Владимир был осторожнее, нежели его потомок Святополк, который так доверился купцам. Князь Владимир довершил дело своего отца Святослава: ходил на волжских булгар, на хазар, которые, ища защиты у могучих соседей, приняли мусульманскую веру и опирались на помощь хорезмийского халифа.
С тех времён к киевским князьям перешли и Тмутараканская земля, и город Белая Вежа на Дону. А вскоре все жители разорённых хазарских городов перебрались в Тмутаракань, в Киев и в другие города на Руси. Некоторые переселились в города кавказские.
Так и исчезла Хазария. Неосторожная доверчивость правителей погубила её… Ибо не сумела себя уберечь ни новой верой, ни своими древними обычаями…
Потому он, старый и немощный черноризец, будет сидеть в своей келье до рассвета, будет глушить в себе собственную боль и собственную обиду на неразумную завистливую братию свою, дабы несмысленным и слепым душою посеять веру в свою мощь, в своё призвание. Дабы посеять в уснувшие души познание своей великой старины и гордость за неё. Аще кто ведает прошлое и хранит в сердце своём свои, а не чужие заветы,
идёт без страха навстречу грядущему… Храните, чада, яко зеницу ока, дело древнего Кия. И тогда убережёт господь всевластный вас и род ваш от погибели…
Аминь…
Оглавок седьмой
Башни половецькие
Великий князь Святополк в слепоте своей души и в скудости разума своего не ведал, что властвование над людьми, когда оно попадает в руки человека вознесённого, но посредственного, опустошает и ожесточает сердце. И если вовремя его не остановить, оно приведёт человека на стезю преступления.
Получив власть из рук и по воле значительных мужей киевских и монастырских владык, князь Святополк сразу вцепился в неё обеими руками и теперь боялся лишь одного: потерять её. Потому готов был предавать огню и мечу — и землю, и народ свой, близких и дальних родичей, и льстивых думцев своих, если подозревал в них недовольство или тень заговора. Но делать этого не решался — слишком жалкая и трусливая душа сидела в его узкогрудом долговязом теле. Так что он всех покупал. Сыпал серебром вокруг своего стола — на бояр, дружинников старших и дружинников младших, раздавал им земли и должности. Одних щедрил, чтобы молчали, других — чтобы славословили не уставали, ещё других — чтобы защищали его живот своими мечами и своими головами, а остальных — чтобы сидели тихо по своим закоулкам.
Деньги… деньги… сколько серебра было нужно Святополку! Он вырывал его из рук людей меньших и худых, он придумывал вместе со своими смышлёными советниками, где бы ещё урвать какой грош или какую медницу, кого ограбить, чьи кошели потрясти. Слишком много жадных рук тянулось к его золотому отчему столу!
Слишком многие холопствовали, ползали перед ним. И в то же время и те, что ползали, были готовы каждую минуту пустить ему стрелу под рёбра, если бы он в протянутую руку кинул меньше, чем они жаждали, серебра. Толпа льстецов, угодников и лжесловцев была ненасытна.
С некоторого времени естество Святополка наполнял липкий страх — страх потерять власть и упасть с высоты, где курился ежедневно ему фимиам, на грешную землю. Он боялся всех тех детских князей и князьков, высокородных бояр, думцев, соправителей, которые пристально следили за ним, выжидая, когда он споткнётся и упадёт вверх дном, чтобы скорее самим вскочить к золотому киевскому столу и взобраться на него.
Чем дольше сидел Святополк в Киеве, тем больший страх овладевал его мыслями и телом. От того страха в сердце князя закипали злоба, жестокость ко всем, кто омрачал и без того далеко не светлый его разум. Он бросался от одной крайности к другой. И меньше всего думал о людском суде или суде будущих.
Жил одним: наслаждением властвования над другими. Чувствовал, что оно возносит его не только над такими же, как он, но и — главное — над высшими его. Понимал себе, что властвование делает его недосягаемым и неуязвимым, что оно и самого труса сделает героем и святым…
А что же история?
История потом напишет так, как подскажут его блюдолизы. Об этом князь Святополк знал точно из книг древних греков и иных древних мудрецов. Всё в мире меняется, гибнет бесследно, не оставляя даже памяти — и богатство, и сила, только слава остаётся. Она вечна, как, между прочим, и позор… Тем, кто сверху, легко обойти позор и оседлать кентавра славы… Потому и нужно делать всё, чтобы никто не выбил из высокого седла, и безоглядно нестись вперёд, пока есть сила и дух в теле… Потому и нужно быть последовательно жестоким ко всему, что мешает держаться наверху или что напоминает о собственной ничтожности.
Владимир Мономах, хоть и был далеко от Киева, одним своим существованием напоминал Святополку о его никчемности. Своим упрямым молчанием напоминал. Своими крепкими государственными руками, которыми сдерживал половецкие орды и сплачивал вокруг себя младших князей, показывал, каким должен быть настоящий князь, и даже таких своевольцев, как Олег Гориславич, заставил целовать крест на мир и покорность…
Владимир Мономах был первым врагом Святополка..
Князь Святополк заметно впадал в отчаяние. Заставить этого разбойника, этого татя Гориславича, целовать крест на подчинение ему, киевскому князю… Сие глубокое оскорбление для великого властителя Руси Святополка! Как и то, что многие другие русские князья сидят тихо по своим отчинам, боясь Мономаха, а не киевского князя. Как и то, что все они на зов Мономаха мгновенно собирались и шли против Степи половецкой… защищать прежде всего землю Мономаха — Переяславщину!..
И выходит, что Владимир Мономах сидит на Переяславской окраине, а подчинил своей руке всех меньших князей, княжат-племянников. Позовёт — и они все пойдут против… Святополка!..
Так выходит, что и сам Святополк сидит в Киеве с позволения Мономаха… Правда, киевские бояре боятся впустить переяславского властителя в Золотые ворота. Потому что он им сразу обрубит своеволие неукротимое! А если прижмёт беда?..
Раздражительные думы шатали Святополка. Потому ему всё было не так. Всё нехорошо. Швырял миски с едой в лицо челядникам; покрикивал на
дворовых, что как-то не так, как он хотел, делали своё дело; злобно огрызался на ласки своей полузабытой жены-половчанки, когда она после долгих дней и ночей жгучего одиночества осмеливалась тихо приласкаться к нему. Никому не было покоя, никто не мог угодить ему, в сердце его ни к кому не было ни крупицы добра или ласки.
В княжеском тереме говорили вполголоса, не ходили, а, оглядываясь, крались, чтобы не попасться на глаза всегда недовольному князю. Лишь с боярами Святополк старался говорить без раздражения, чтобы не разгневить киевских можновладцев.
Из Любеча, где замирились князья, Святополк возвращался не один. Пригласил в Киев своего дядю Давида Игоревича, сына одного из последних недержавных Ярославичей — Игоря, имевшего вотчины на Волыни; пригласил молодых племянников — князя теребовльского Василька и брата его Володаря, князя перемышльского. Пусть знает Мономах, что не все князья сторонятся Святополка, что некоторые и к нему тянутся.
Ехали князья из Любеча, где целовали крест на мир и любовь между собой. Но в сердце каждого зрела зависть к своему брату-соседу, который казался удачливее и могущественнее.