Горив хотел превзойти своих старших братьев, ибо тоже был завистлив и горд. И велел срубить себе городок на другой горе, недалеко от Почайны. Потому и звали его — Горив, или Горыныч. А гору ту нарекли Горевицей, или Хоревицей.
Братья ожидали удобного часа, чтобы возвыситься и самим в роде полянском. И вот этот час настал. Хазарский гонец ударил челом о порог Щекова терема.
— Каган сказал: хочу Лыбедь в жёны. А не отдашь — ордой пойду.
— Бери, — ответил Щек, немного подумав.
— Нет, — вдруг появилась в дверях терема белокосая Лыбедь. — Я жду своего суженого из похода на Дунай.
— Он не вернётся, — хмыкнул гонец. — Останется вместе с дружиной Кия на Дунае. Там Кий уже и городок свой — Киевець — поставил.
Кинулась бежать белокосая Лыбедь на Киеву гору, к Перунову дубу. Припала к каменным стопам идола.
— Защити! — молила.
Разметались её белые косы по земле. — Верни князя назад с дружиной!
Перун шевельнул золотым усом. У её ног упала стая голубей. Она взяла одного, привязала к ножке чёрную ленту и пустила в небо. Тихо молилась, словно чайка. Посылала свои заклятия Земле и Небу, Ветру и Звёздной Ночи.
— Ночь тёмная, ночь тихая, сидишь ты на коне буланом, на седле соколином. Замыкаешь ты кладовые, дворы и хлевы, палаты и хоромы. Замкни врагам Киевым губы-губища, щёки-пращёки, очи-праочи…
Замолк Ветер-буря, к словам Лыбеди прислушивается. Молчит идолище Перунище, глазом не блеснёт.
— Где ты, брат, водишь дружину свою и суженого моего? В каких землях-краях, в каких палатах? Пьёшь вина из царских чаш золотых или водою Дуная-реки захлебнулся? Спишь на пуховой постели или под звёздным шатром мечом прикрытый?..
Щек рассылал мечников, чтобы разыскали сестру. Щек лютовал: каган Трухан нашлёт орду, а он не привычен к сече. Не умеет и меч двусечный как следует в руках держать! Умеет лишь тихо выжидать, украдкой добираться до власти. А Хорив-Горыныч заперся в своём тереме. Не он старшинуется над полянами, не ему и выкручиваться…
Щек послал гонцов к Трухану.
— Сбежала сестра Лыбедь, подожди немного…
— Не хочу! — ответил каган и расправил могучие плечи.
Двинулась орда к Днепру, вдоль левого берега, вверх по течению. Напротив Киевой горы пришельцы переплыли реку и заняли большой остров, что выгнул свою зелёную спину из-под волн. Остров был заросший вербами и густыми камышами. Орда отдыхала на нём. Высматривала во все глаза, где лучше пристать, чтобы захватить Киеву гору.
Сбежались из окрестных поселений жители, схватились за мечи.
Щек произнёс:
— Нас мало, одолеть великую орду не хватит силы. Разыщите Лыбедь — заплатим ею кагану за свою волю.
Поляне ответили:
— Такого не бывало в нашей земле, чтобы волю неволей покупать!
И кинулись в ладьи-лодьи, поплыли к острову. Оттуда навстречу им выступила орда на конях. Окружила горстку смельчаков. И началась сеча у берега…
Краснел Днепр-Славута от людской крови. Щек же стоял на своей горе и ждал — кто победит? И Хорив-Горыныч стоял на своей горе Хоревице — чья сила верх возьмёт?..
Увидела Лыбедь ничтожность братьев своих. Прыгнула в лодку из зарослей камышовых, где пряталась от поругания. Быстро погребла в самую гущу сечи. Подняла весло, как меч. Крикнула:
— Остановитесь, кияне-братья! Не сиротьтесь чад своих! Я пойду сама к кагану. Своей волей. Пусть отступится он от нашей земли!
И поплыла к левому берегу Днепра. Там сидел в золотом седле старый степной ворон. Крутые плечи его тряслись от смеха. Он сломил гордыню красавицы полянки!
Лыбедь вышла из лодки, выпрямилась перед ним, тряхнула белыми косами:
— Но хочу, чтобы каган взял меня сам — по обычаю моего рода. — И смело взглянула в широкое, дряблое лицо Трухана, что жирно лоснилось… — Садись-ка в мою лодку.
Каган тяжело грохнулся из седла на землю, пошёл к её хлипкой лодчонке. И поплыли они вдвоём к тому острову.
Вышли на песчаный берег. Трухан дёрнул её за косы.
— Моя!
— Нет, не твоя, — твёрдо посмотрела ему в глаза Лыбедь. Выхватила из-за пазухи длинный нож и ударила им кагану в грудь.
Трухан удивлённо выкатил на неё глаза, тяжело упал на землю. Грёб её руками, грыз гнилыми зубами… Насытился ею по самую глотку…
Лыбедь же села в лодку и поплыла к Почайне. Крикнула воинам своим:
— Каган Трухан навеки полюбил сей остров! Больше не попросит нашей земли!
— Слава тебе! — кричали кияне.
Орда отпрянула назад. Подальше от этих людей, у которых жёны и девицы храбры и удачливы, как воины. Орда подалась в степи.
С тех пор тот остров на Днепре зовётся Трухановым…
А Кий ни о чём том не ведал. Не спешил в родные приднепровские земли. Гремела слава его на Дунае. Вместе с ромейскими когортами Анастасия он оттеснял кочевников, что наседали на империю. Вечерами отдыхал на берегу Дуная-реки. Всматривался в ласковый плеск волн.
Богата и ласкова здешняя земля. Тяжёлым колосом звенит нива. Сладкие плоды зреют в садах. А рядом — берега Понтийского и Эгейского морей. Здесь перекрещиваются торговые пути от греков и сарацинов к кельтам, германцам, свеям, галлам. Вокруг расселились славянские племена… Почему бы здесь, на Дунае, не быть середине его владений?
Плещут волны о камышовый берег. Напоминают о Днепре-Славуте и Почайне. Великие просторы Киевых владений. Великий народ славянский… Его держава может утвердиться на этих просторах. И будет соперничать с Византией. Недаром Анастасий предлагает ему в жёны свою престарелую сестру и советует принять его веру — веру во Христа. Боится объединённой силы славян. Но Кий уже присягнул дочери Будимира Любаве. Её и возьмёт в жёны… Привезёт сюда… Поставит для неё терем в своём Киеве. И будет она самой дорогой порфирой для него…
Не спешил домой Кий. Вои поляне насторожённо поглядывали в его сторону. Что задумал их предводитель? Не забыл ли клятву матери-земле? Не опьянел ли от славы? Говорили вои своему князю:
— Не будет нам помощи здесь от нашего бога Перуна. Не защитят нас здесь щиты закалённые, будем посечены собственными мечами…
— Может, наши дети и жёны уже в чужой неволе. Степняки рвут наши земли…
— А твоя Любава, Кий? Она же ждёт твоего возвращения!
— Покинуть Киевець? Дунай-реку и братьев наших?
— Да, — выступил вперёд молодой воин, который не забыл, что этой весной Лыбедь ему пела веснянки, а теперь ждёт его.
— Не бывать сему, — твёрдо отсёк Кий.
— Тогда мы сами вернёмся. А ты оставайся тут один.
Блеснул на солнце булатный меч Кия. Воин пошатнулся на ногах. И мир ему качнулся в глазах. Повалился на руки побратимов.
— Лыбедь… лада моя….
И в тот миг перед Кием упал с неба голубь. Не дыша, лежал на земле. Раскрыл бессильно клюв, распростёр в смертной судороге крылья.
И все увидели чёрную ленту, привязанную к его лапке…
Чёрная беда пришла в землю полянскую… То Лыбедь весточку прислала… Прости его, родная земля… Простите, честные мужи…
Кий с дружиной отправился назад. Словно на крыльях летел.
Холодные серые тучи нависли над днепровскими кручами, где стоял Киев-град. Вернулся князь домой, но не всем его воинам-дружинникам было суждено увидеть родные очаги…
Неспокой вселился в сердце князя. Щемила потеря богатого края и новой твердыни славянской на Дунае — Киевеца. А тут тяжкие заботы — следующий каган хазарский всё чаще налетает ордой на полянскую землю, и сам требует в жёны Лыбедь, и чтобы князем у полян стал не кто иной, как Щек.
Опечалился Кий. Сестру он не отдаст, а вот брат… Что ж… Пусть вече возьмёт у него клятву на верность!..
Но поляне хотят другого:
— Пойдём биться со Степью! — сказали. — Веди нас!
Кий не решался. Знал, что некому помочь в случае беды… Поставил на соседних холмах новых идолов — Даждьбога и Волоса. Теперь и им приносят здесь жертвы поляне. Молятся к ним, чтобы земля была плодородной, а племя их богатым…
Грозовые тучи тянутся над днепровскими холмами. Терпко запахло полынью и землёй. Будет дождь. Кий стоит на пороге своего терема, смотрит в сторону Почайны и Днепра. Посерели взволнованные волны реки, и вдруг рядом, возле святилища богов, что-то словно заквилило, словно кто-то плачет или бормочет заклятия. Кий сделал несколько шагов, прислушался. Как и когда-то давно, Перун сверкал своими прозрачно-красными глазами. Длинные усы его шевелились.
Вдруг стемнело. Сумрак пал на гору и скрыл княжий дворец. Под сизой завесой мглы потонули низкие хаты на берегу Киянки и у подножия Киева-града. Оглушительный удар грома вздрогнул землю. Синие огненные стрелы Перуна раскололи небо надвое. Из тяжёлых туч хлынул густой дождь.
То ли показалось, то ли и вправду кто-то отчаянно вскрикнул. Над Щекавицей взметнулось вверх пламя. Перун покарал лукавого Щека!.. И ещё привиделось, будто в серой прозрачной тьме над Княжьей горой какая-то великая птица взмахнула белыми крыльями. Снова гремело, раскалываясь надвое, небо.
Кий взглянул на идола Перуна. Пусть защитит он народ полянский от беды!..
Перун светил к нему огненными глазами и вздымал вверх золотые усы. Его тяжёлая серебряная шапка качалась на голове…
Когда утихла гроза, на чистом поле голубого Неба вновь воссел ясноликий Даждьбог — хранитель тепла и согласия. Заблестела, умытая дождём, зелень, сверкнули в лучах солнца ручьи и поток. И среди них появилась какая-то новая река — широкая, ласковая, чистая. А на её глади плавали белые лебеди.
— Смотрите, то наша Лыбедь!
И с тех пор стали люди рассказывать друг другу, что гневный Перун испепелил Щека за лукавую коварность и загнал в щели Хорива-Горыныча. А княжну Лыбедь укрыл от степных коршунов. Храбрая Лыбедь хотела умереть, чтобы не принести горя своему роду. Перун дал ей бессмертие и превратил в тихую, ласковую реку. Ведь он, этот справедливый защитник славянского племени, хотел, чтобы оно очистилось от коварных и подлых, чтобы выжило и окрепло. Потому уничтожал врагов явных и тайных. Потому своим гневом испепелял криводушных, злых, лживых — и дарил вечность тем, кто открыто вставал на бой за волю и честь своего рода и народа.
Гнев Перуна очищал их… И защищал…
Уже давно над днепровскими кручами плыл ясный рассвет. А Нестора ещё не покидали видения-сны. Перед глазами всё ещё стоял седобородый крутоплечий полянский князь Кий с подвязанным тонким ремешком волосом на челе. Белая княжна, Лыбедь-лебедушка… Пепелище на Щекавице… И золотобровый, золотовусый Перун, защитник племён славянских.
Когда поднялся на ноги, увидел, что сквозь узенькое окошко его пещерки кто-то просунул ему краюху серого хлеба и глиняный кувшин с водой.
Позавтракал.