Он ещё поговорит с Фёдором. Может, уговорит. Расскажет брату о великих древних народах, которые умели заботиться о своём будущем тем, что берегли Слово, а не только хлопотали о пище для чрева. Ох, люди! Кто помог вам променять волю на золотое ярмо богатства?
Богатство — исчезает. А Слово — вечно. Оно остаётся жить и тогда, когда даже исчезает народ, сотворивший его.
Нестор зажёг свечи. Снова взялся за писало. Мысли кружились вокруг киевского княжеского стола. Сильный и всевластный Владимир Мономах был бы, пожалуй, ныне благом для Руси, что колотится в раздорах и междоусобных войнах. Но пусти его к власти, так ромеи через него руку протянут на Русь. Сможет ли он укротить своё чрезмерное честолюбие, что возносит его и в то же время ослепляет…
А Гориславич и другие? Полезут биться и за киевский стол. Будут снова нарушены заповедь и закон в державе. Потому и вынуждены терпеть Святополка. Малый разумом сребролюбец и бабохват! В коротком уме — пустота, в душе — разор… Позор той земле, которой правит ничтожный умом вождь…
И как ему, летописцу, прозреть будущее?
Тяжкие времена наступают для них… Вещает его сердце великие беды… вещает в тревоге…
Ворона потому и живёт долго, что ни в соколы, ни в орлы не рвётся. Святополк не жаждал ни славы полководца, ни славы мудрого книжника. Одна страсть владела его душой: богатство. Может, потому, что всю жизнь жил милостью богачей — то бояр и купцов новгородских, то простодушных лесовиков в тех туровских топях, теперь жил милостью бояр киевских… И всю жизнь свою чувствовал себя нищим с пустыми кошелями. Земель новых приобрести уже не мог — все они поделены и переподелены между огромным выводком Ярославова гнезда. Потому был чуток к доходам, что приносили большие киевские торги. А ещё ненасытным глазом смотрел на киевские монастыри, что богатели и гребли серебро и золото не только со своих земель, и с богатых пострижеников, что отдавали себя в руки черноризой братии, но и с прихожан, что спешили в монастырь со всех земель на поклон.
Богатейшей была Печерская обитель. Её учёные монахи больше всего умели убеждать паломников в чудесах, творимых милостью божьей за монастырскими стенами, лучше всего умели исцелять людей от недугов, утешать мудрой молитвой в беде… А князья, великие и меньшие, тоже покупали себе благоволение обители.
Потому и текла сюда серебряная речка со всех земель… Явная и тайная…
Князь давно уже косился недобрым глазом в сторону Печер. А тут пополз слух: монах Фёдор откопал в своей норе великий клад. Древние кувшины золотые и серебряные, чаши, блюда, лагвины дивной красоты…
Откопал и не хочет отдать монастырю. Желает тайно вывезти из обители…
Тысяцкий Путята возмущённо топорщил бороду. Земля монастырская дарована, видишь, великим князем. Тот клад, что в княжеской земле лежит, князю и принадлежит. Зачем отдавать монахам? Им богатство ни к чему… Им молитвы подобает творить богу, а не о сытости чрева заботиться… Клад должен принадлежать князю.
Святополк быстрее перебегал острыми глазками по гриднице. Он и сам так считает! Но ведь… это значит поссориться с монастырём?! Поддержка печерцев — это не малость для князя… Путята бубнил себе в бороду, ёрзая на лавке.
— Ты вот что сделай, князь. Конечно, ссориться с теми печерцами нельзя. Ты пошли своего сына холопского… ну, Мстислава своего, от той девки. Пошли с отроками, и пусть они ночью тихо войдут в обитель и заберут клад. Зачем боголюбивым монахам богатство? Бог простит Мстиславу его грех, ибо он сделает дело справедливое: княжеское должно принадлежать князю!
Святополк с облегчением расхохотался.
— А? Хорошо придумал.
Справедливо! — Его длинные мосластые ноги понесли худое узкоплечее тело по гриднице. Тёмные волосы слиплись в пряди, что метались перед глазами. Это мешало, он всё время встряхивал их резким движением головы. Одно только было невпопад: что тысяцкий Путята вот так непочтительно называет его Мстислава холопским сыном.
Конечно, Мстислав родился не в браке, но он добрый и верный помощник князю. Мстислав, конечно, из-под земли достанет что угодно и уж из рук своих не выпустит ничего, тем более золота…
— Повелеваю Мстиславу своему…
Ночью отряд всадников Мстислава Святополчича остановился у обители, подальше от ворот и привратной башни, где стояла стража. Всадники тихо спешились, приставили высокую лестницу и один за другим юркнули за ограду. Несколько их осталось по эту сторону с конями. В тишине ночи слышался только осторожный звон колец на кольчугах и постукивание тяжёлых мечей о стену. Люди Мстислава, словно татари-разбойники, пробирались к монастырским сокровищам в полном военном облачении.
Вломившись в пещерку отца Фёдора, кинулись шарить по закуткам. Но кроме соломы на дощатом ложе и пустого глиняного кувшина, ничего не нашли. Мстислав Святополчич сипло крикнул своим поспешителям:
— Берите его! Вяжите! У нас расскажет… В мой двор!..
Двор Святополчича знали все кияне. Стоял он внизу у Лядских ворот, стеной упираясь в большой земляной вал. Высокий терем, выстроенный из дубовых срубов, своим кровом возвышался над сторожевой башней. Вскоре, когда Святополк объявился в Киеве, из Турова прибыл со своей небольшой дружиной и Мстислав. Целодневные пирушки, пьяные крики оглашали окрестные улицы и перекатывались в сосновый бор, что начинался за болотистой долиной. Святополчич был известен киянам ещё как большой сладострастник и блудник. Он часто устраивал на девушек облавы, особенно в дни весенних праздников, когда за стенами города они водили хороводы у озёр и рек. С тех пор как Мстислав и его разгульная братия стали на них охотиться, умолкли предместья Киева…
Монаха Фёдора сбросили на землю на конюшенном дворе, потом затащили в какую-то комору. Он с ужасом распахнул глаза. Посреди коморы пылал большой костёр, а над ним с потолка свисал, раскачиваясь, железный жажиль[89]. Рядом стояло наковалье с железными прутьями.
Волосы у Фёдора зашевелились от догадки. Он хотел закричать, но горло ему перехватила тяжкая судорога. Лишь настовбурчились борода и волосатые брови над вытаращенными от ужаса глазами…
Кара пришла к нему… кара от бога, за то, что скрыл клад от игумена… что не отдал его Нестору на книгохранилище… Для себя упрятал!.. Себяшник окаянный!.. Так и прими смерть жестокую… Ею грех искупишь… Страшной мукой адской, мокрица, искупай свою жадность, ибо не будет тебе прощения на том свете… Не будет!..
Фёдор больше не раскрывал глаз. Чувствовал, как его трясли за плечи, как толкали в бока, как отплясывали на животе.
— Не скажет он!.. Гляди, упёрся! — хрипловато басил чей-то знакомый голос,
— Ска-а-же…
По спине его стали водить раскалённым прутом. Кожа зашипела…
— Так лучше подвесьте его вверх ногами! Над огнём. Пусть понемногу запекается!
Через миг Фёдор уже висел, зацепленный за ноги на том длинном жажиле, раскачиваясь над огнём.
— Дайте мне лук! — хрипел возле него голос Святополчича.
Фёдор раскрыл глаза. Первое, что он увидел, — это кривые ноги в багряных чадигах. У Святополчича ноги кривые, словно у беса! Красные чадиги с широкими носами показались ему копытами. Нечистая сила. Его мучает нечистая сила…
— Слышите? Не отдам вам клада. Божье добро останется богу…
— А-га-га-га! Стреляй! — задрожало в воздухе. И стрела вонзилась монаху в рот…
Тяжкая, жгучая боль потемнила окончательно мир… Святополчич так и не узнал про клад… Затаил в сердце ненависть к печерцам.
Князь Святополк ужасался этой свирепости сына. Накоит беды Мстислав с теми монахами. Надо отослать его подальше из Киева… Вон на Волыни снова князья затевают раздоры.
— Пойду. Но — дай мне серебра. Братья мои не дадут мне земель. Так всё серебро своё отдай мне. А себе ещё наживёшь! — Широкое бородатое лицо Мстислава с широко расставленными глазами побагровело.
Святополк повернулся к Путяте.
— А? — Возмущению его не было предела: родной сын — хоть и бастард, но родной же!.. — вот так нахально грабит великого князя…
А на другой день в покои князя ввалились большие киевские купцы.
Князю, говорят, нужно серебро? У них есть серебро для князя. Пусть только киевский князь сделает небольшую уступку им — отдаст на всех киевских торгах право на торговлю солью в их руки. И ещё пусть князь отдаст им сбор соляного налога. А больше ничего не просят они у него…
Князь Святополк аж захлёбывался от радости. Богатые купцы киевские дают ему серебро? Так он отдаст им соляные торги и подати… Лишь бы и ему платили долю тех доходов.
Радости князя не было предела. И откуда они узнали о его беде! Наверное, тысяцкий Путята постарался для него… Ну и молодец! Хорошего советника послал ему бог…
Не терпелось набить ему свои опустевшие мешки серебром. Через несколько недель спросил:
— Путята, а как там наши купцы? Платят пошлину за соль?
— Платят, князь, и тебя благословляют. Путята говорит правду, но не всю. Зачем князю вся правда? Умолчал, что на киевских торгах те купцы подняли цены на соль так, что вскоре простолюдинам нельзя было докупить ни щепотки соли!..
В Киеве стало тревожно. На всех торгах и перекрёстках чёрный люд открыто хулил бога и тех, кто принёс его на Русь… открыто грозил разгромить усадьбы вельмож, а их самих повесить на жажиле, как то сделали с бедным монахом Фёдором. Бедный христолюбец! Это за них погубили его жизнь кровопийцы, потому что тот, говорят, хотел заступиться за людское горе. Толпы возмущённых киян хватали колья из тынов и бродили улицами города, ища своих обидчиков…
В Киеве глухо назревал бунт. Кто знает, что он принесёт? Может, вслед за княжескими и боярскими дворами пойдут дымом монастырские усадьбы?..
Игумен Феоктист волновался. Бунт черни никогда не приносил добра!
Смирение… покорность… Что бы то ни стало надо утишить народ… Чего жаждет народ? Соли!.. Дать ему дешёвой соли — и будет спасён покой…
Через несколько дней монахи Печерской обители Прохор и Ермия вывезли на Бабий торг пятью повозами запасы монастырской соли. Когда-то обитель закупила немало пудов соли у галицких купцов, что время от времени наезжали сюда большими валками и дёшево отдавали её на киевских торгах, чтобы вернуться назад.
Монахи встали со своей солью рядом с купеческими лавками.
Весь Киев, казалось, сбежался на Бабий торг.