То скребёт своим железным писалом по желтоватому крепкому куску, кладёт свои строки, как пашню пашет — медленно, тщательно выписывая азы и буки. Заглядывает в книгу, в старый свиток — сводит воедино записи. Как то когда-то делал Великий Никон. И договоры старых князей переписывает, и то, что слышал от разумных людей, вписывал — пусть ничто не поглотится временем…
Но сегодня Нестор не заглядывает ни в книги, ни в другие пергаменты… Какая-то беда колотит его душу и стареющее тело. Таинственно светятся его ещё совсем молодые глаза. Две глубокие морщины на жёлто-восковом челе уже не разглаживаются. Ещё глубже, с оттенком горечи или неизбежности, стали две бороздки, что шли от уголков ноздрей к бороде.
Наконец старец успокоил свою бунтующую душу. Какими-то мыслями утишился. Сжал в пальцах писало и стал водить по пергаменту.
Взгляд его то останавливался на написанном, то стремительно летел куда-то сквозь стену, сквозь пространство, а может и сквозь века…
Только что закончил повествовать о шолудивом Боняке, который спалил предместья Киева и разорил Печерскую обитель. Только что поведал о последнем времени Тугоркана, которого Святополк, как тестя своего, привёз в Киев и вместе с его горделивыми замыслами и коварными деяниями похоронил на Берестовом пути. А уже сердце жжёт новая мысль — надо рассказывать не о безбожных сынах Измаиловых, а о своих татях великих, княжеского рода, что бегают по русским городам и, как хищники, грабят свой народ… Сегодня эти своевольцы кровь братскую льют, завтра убивают своих братьев. Что им до смерда или ремесленника, у которого он забирает скот, хлеб, сыновей? Что ему до посланий и писаний святых отцов, которые его умоляли: не гневи мужа в нищете его! Ибо если разгневишь, не остановить его мстительной руки, что вознесёт меч над головами тех, кто сидит зимой в тепле, в светлой хоромине и забыл про убогих и обездоленных судьбою, что гибнут при лучине, скорчившись от голода и холода, вытирая глаза от едкого дыма сырых дров…
Но никто не желает прислушаться к мудрым предостерегающим словам-оберегам. Разваливается буйное гнездо Ярославовых внуков-князей на стаи княжат, их сыновей и племянников… Высыпались они на землю и затеяли смуту…
Коварный лукавец Давид Игоревич грабит на днепровском лимане купеческие ладьи, Глеб, сын Святослава Черниговского, бегал то в Новгород, то в Тьмутаракань, то в иные земли, пока не сложил голову; Роман Святославич без конца домогается себе новых земель и водит на Русь орды половецкие, Олег Святославич, которого Гориславичем прозвали, колотился снова в вотчине своей черниговской, пока Святополк и Мономах не пошли против него со своими ратями и не заперли в Стародубе, заставив целовать крест на верность… Но своеволец нарушил присягу, побежал в Смоленск, потом добрался до Рязани и до Мурома. Вот уже три года бесчинствует в северо-восточной Руси, убил меньшего сына Мономаха — Изяслава, забрал его жену в плен, заковал в цепи и бросил в яму. А сам добрался до Суздаля. Разграбил город, людей в ямы покидал, в цепи заковал, а всё их добро — себе присвоил. Дальше на купеческий Ростов пошёл, всюду своих посадников поставил, снимал для себя подати и поборы. А то всё — вотчина Мономахова…
Так старший Мономахович, князь новгородский Мстислав, примчал сюда с полками, стал гнаться за Гориславичем, до Волги догнал его. И снова горят города северной Руси. От Суздаля остался один двор Печерского монастыря да каменная церковь святого Димитрия. Пылает Муром…
К Олегу пришёл на помощь его брат Ярослав. К Мстиславу Мономаховичу — меньший брат Вячеслав. С ордой половцев…
На реке Колокше была между братьями великая сеча. Побежал Олег Гориславич, а за ним гнались Мстислав, Вячеслав и половцы. И снова горели Рязань, Муром, Ростов…
Князья терзают друг друга, а орды половецкие налетают на землю русскую. И опять же — сами князья зовут их, втягивают в раздоры меж собой. А ещё беда — стали родниться с ними князья. И теперь половцы ходят на Русь защищать своих сродников-князей, разоряют нивы и берут полон…
О земля русская! Тяжкий час ждёт тебя… Уже нет силы, что смогла бы удержать твою целостность, что остановила бы жадность тех княжат-внуков и племянников!..
Когда-то черноризцы печерские старались удержать крепкую власть над Русью в руках единого самодержавного князя. Ещё со времён Илариона боролись за то. Чего-то и достигали. Теперь Феоктист-игумен хоть и поддерживает власть Святополчю, то больше для того, чтобы вырвать у великого князя кусок земли для монастырского подворья, или новые земли и сёла, или новую пущу… Святой отец больше заботится о благополучии обители, нежели о великом деле Руси.
Но Печерская обитель сильна не богатством, а глубиной мысли своих подвижников — Феодосия, Никона, Иоанна. Они вырвали из рук греков-метрополитов летописание земли Русской. Печерские писцы уже стали силой, на которую опираются и которую ценят великие князья. Печерский монастырь подпирают дружина и боярство киевское, которым нужен единый князь. Так что князья и должны прислушиваться к печерцам. Ведь могут позвать: "Приезжай скорее в Киев. Где увидим твой стяг, там и мы с тобой". А могут и иначе сказать: "Иди, князь, прочь. Ты нам не нужен". Вот как Мономаху сказал игумен Иоанн.
Мономах хоть и значительнее других, но пустить его к власти — значит беззаконие узаконить. А ещё есть одно: Мономах тянется к Византии. Ищет поддержки для себя у греков-метрополитов, как и его отец. Обещает ставить на Руси греков не только епископами, но и игуменами по монастырям! Наверное, для того и берегут в своём роду шапку Мономаха, чтобы показать, что от царей ромейских свой род ведут! А для чего?.. Чтобы ромейские императоры посягали на Русь?
Ещё одно встревожило печерских книжников. Царь византийский Михаил Дука прислал когда-то князю Всеволоду послание, в котором великодушно позволял считать, что на Руси был проповедником христианства апостол Андрей, который проповедовал и грекам. Значит, русичи и греки имели общего проповедника!.. Выходит, что на Руси христианство было принято ещё до крещения Владимира. Но Русь не сумела сохранить свою веру, пала снова в язычество, и ромеи вторично сеяли учение Христа через князя Владимира…
Лукавая и хитрая выдумка! Она должна показать, что Русь, мол, сама не способна хранить веру христианскую, что ей нужна опека ромеев. А то есть ярмо для Руси, гегемония[88] загребущей империи!.. Род Мономаха протягивает ту гегемонию десятилетиями… Уже написано немало посланий, поучений, писем об апостоле Андрее!.. Всё это должно возвеличить их имя, вознести над другими, узаконить их верховенство среди иных князей.
Близорукие! Не видят, что, утверждая себя руками ромеев, они унижают Русь и надевают на её душу чужое ярмо.
Нестор должен дать свой ответ, развенчать их лукавые замыслы. Оборвать те невидимые сети, в которые род Мономаха втягивает будущее Руси…
Так Нестор должен в своём летописании утвердить правду. Русь не знала никакого апостола Андрея. Русь последней приняла христианскую веру. Бог так пожелал, чтобы русичи пришли к этой вере последними! Но Русь приняла ту веру не из милости ромеев, а по собственному выбору!
За дверью кто-то топчется. Нестор выжидательно поднимает над головой свечу. Наконец в келью вталкивается Ермия-скопец.
Это был уже совсем белоголовый старец, только глаза его — чёрные, блестящие — не выцвели, стали задумчивыми и как бы пугливыми.
— Что тебе, брат? — удивился Нестор.
— Беда случилась в нашей обители… — зашептал чёрным беззубым ртом Ермия. — Брат Фёдор клад в своей пещере нашёл. Наверное, дьявол его искушает… Иди скажи игумену… Я боюсь… Пойдём…
Нестор тушит свечи. Со всех ног шагает к пещерам. Клад! Неужели дьявол навёл на них искушение, или что-то иное… Тогда — это великое дело! Клад нужен монастырю. Надо накупить пергамента, книг… Поставить для книжников отдельный дом — и туда собирать мудрость вековую, что в писаном слове обретается… Книгохранилище ой как нужно! Говорил уже давно Феоктисту — надо поставить для книг каменный дом, чтобы не сгорело в нём ничего. Игумен отмахнулся — не столько тех книг, чтобы ради них строить дом! Пусть когда-нибудь… как разбогатеют серебром-золотом… И вот… Может, это бог услышал Несторово моление?
Монах Фёдор испуганно отшатнулся в угол, когда в его пещерку просунулась Несторова голова. Что-то забряцало, зазвенело от того отшатания, покатилось и звонко ударилось о деревянное ложе.
— Это я, брат… Нестор… Ты клад нашёл, говорят.
— Кто говорит?.. — ужаснулся Фёдор, дрожа в углу.
— Что за клад? — Нестор ничего не видит во тьме. — Зажги свечу. Всё равно господь бог не даст утаить добро, ведь для блага всех послано оно…
— Для какого блага? — недоверчиво переспрашивает Фёдор. И не шевелится, чтобы зажечь огонёк. Сопит, что-то шепчет.
— Я вижу, ты хочешь скрыть божий клад. Тогда во зло он будет тебе.
— Я его нашёл! Мне бог его послал, ибо уподобил за мои искренние молитвы и мучения души! Мне даёт он награду за всё! Сказал мне господь бог: намучился в рваном рубище, чадо. Даю тебе клад на старости лет. Купи за него соболиную шубу и купи землю, и не знай ни холода, ни голода. Умри в тепле и сытости!.. Это моё! Моё… Зачем пришёл?.. — Фёдор метался по пещерке и засовывал под доски ложа серебряные чаши, кубки, кувшины… — Не отдам! Никому не отдам!..
— Послушай же меня, брат. Силой я у тебя отбирать не стану. Если не согласен со мной… Что тебе те сёла? И шуба соболиная? Согреет она лишь твоё тело и добром насытит лишь твоё чрево. А книги… Мы сделаем великое книгохранилище. Купим дивные книги во всех окрестных и дальних землях чужих. Мудрость человеческую соберём сюда… со всех концов. Мудрое слово согреет не только нас… И после нас будет греть и учить.
— Не отдам… — Фёдор чуть не плакал. — Я много дней и ночей рыл эту нору… Руками рыл! Так мне бог подсказал во сне… И я нашёл клад в этой земле…
— Земля же — монастырская. Всё, что в ней и что на ней, — всё монастырское, брат Фёдор…
Фёдор упал грудью на ложе, прикрывая телом выкопанные чаши. И дрожал в глухих рыданиях…
Нестор выбрался из пещерки. Канула в небытие его мечта о книгохранилище. Все только о сытости думают… о благе для тела. Совесть брюхом заменили. Забыли о душе. Гнездится в ней столько лукавства и коварства!
Вернулся в свою келью.