Говорят, это она напевала молодой ханум чародейские песни — про красную калину, про зелёную руту, которую утром косарь скосил косой.
Теперь Отрада-Ула пела те песни рыбам, что задыхались под толстым слоем льда… Давно уж нужно было вот так с ней поговорить. Когда-то от тех песен безумно сбежала из ханского стойбища белая боярыня. Не захотела женой стать. Пожалели тогда Отраду-Улу, ведь знала она травы степные и лесные и коренья целебные — и от недугов, и от ран, и от ядов. Спасала хана и ханум, спасала всех…
Но теперь, когда сбежала Княжна-Рута, не было прощения старой ведьме…
Итларь всё ещё думал о том, что его племя, которое, по преданию отцов, вышло из Етрийской пустыни, что между восходом солнца и севером, сильно испортило свой род, потому что смешалось с русскими пленниками и прониклось состраданием к ним. В кровь половцев вливается русская кровь. Постепенно она размывает смуглость кожи, черноту волос, темноту узких глаз. Они становятся светлее, а то и вовсе голубыми, делаются круглыми, как у русичей. Порой и не разберёшь уже, где пленник-русич, а где половец. И слова русские быстро перенимают половцы, а кто уже и песни подпевает. Особенно вечером, у костров, на пастбищах, когда пастухи и доярки отдыхают. Всё чаще эти люди осеняют себя крестом — чужую веру, русскую веру, перенимают. Забывают свои обычаи, своих идолов, наполняются чужим убеждением. А чужая вера не терпит сомнений в себе…
Итларь всё это видел. Но остановить не мог. Потому что от тех русских пленников шли все их богатства. Это были рабочие руки. И хозяйские обычаи. Раньше, зимой, отгоняли, бывало, отары, табуны, стада на зимние пастбища. Скотина под снегом сама себе добывала корм. Половина её в те месяцы погибала, не доживала до весны. Теперь же — не то. Научились у русичей строить для скота загороди, стойла, овины. Плели из лозы, обмазывали глиной или ставили из самана… И сено заготавливают ныне с лета. Скотина не гибнет, хорошо плодится, растут отары и стада… Нужны новые рабочие руки. И они их должны добывать…
Род Итларя был богатым и сильным. И когда он породнился с могучим русским князем Владимиром Мономахом, надеялся стать выше рода Тугоркана в половецьких степях… С помощью русских мечей… Но теперь сбежала Княжна-Рута. Оборвалась нить, что связывала Итларя с Мономахом и наполняла надеждами на будущее…
Брат Китан тихо протиснул своё грузное тело через влаз юрты и молча сел на ноги напротив своего печального брата. Китан был младшим братом и мог стать наследником его отар, табунов и жён. Но он был ленивым и жадным. На войны ходил поневоле, о будущем своего племени не заботился. Потому уже состарившийся хан Итларь хотел передать свою власть после смерти в руки одного из своих сыновей. А больше всего жаждал передать в руки сына, которого имел бы от княжны Мономаховой… В последнее время привык к этой мысли.
Китан положил ладони на колени, пас глазами войлочную подстилку. Уже знал о беде брата. Но о беде не говорят. Лучше промолчать. Наконец заговорил.
— Они сбежали за Сулу? — тихо молвил Китан.
Итларь кивнул головой. Куда же ещё бежали его пленники, как не за Сулу, в переяславскую землю…
— Их много?
— Триста двадцать пять, — вздохнул Итларь.
— Позовём Тугоркана… Пойдём на Русь…
Итларь склонил голову на грудь. Тугоркан — тесть киевского князя Святополка. Не пойдёт он на Русь. Русичи связали Тугоркана обманными надеждами и разъединили половецкое единство. Лукавые русичи…
— Тугоркан должен пойти, брат, — упрямо сказал Китан. — Он пойдёт на соперника своего родича Святополка, Мономах — соперник киевского князя…
Итларь поднял лицо. А верно, так. Тугоркан захочет наказать соперника своих потомков на киевском столе… Тотура, наверное, уже родила наследника!..
— Беги, брат, к Белой Башне, к Торским озёрам. Зови Тугоркана… За мою обиду… И хана Боняка зови. Да и других ханов. Нет, туда пошли своих торе. А мы с тобой сейчас же пойдём к Переяславу. Не дожидаясь!.. Пока нас не ждут. Станем ордой под валами города…
Орда Итларя и Китана двинулась на Русь. Уже возле Переяслава братьев-ханов настигли посланцы. Дурные вести привезли.
— Тугоркан сказал: придёт на помощь, как Итларь сам побьёт Мономаха.
— А другие? — встрепенулся Итларь.
— Боняк и Куря с Девгеневичем пошли на ромеев. Девгеневич попал в плен. Его ослепили…
Русичи всё-таки перехитрили половцев — разъединили…
Но ведь не возвращаться же ему назад. На валах Переяслава уже горели костры. Там уже готовили им встречу…
Итларь позвал своего мудрого торе Козла Сотановича.
О чём-то говорили вдвоём. А наутро Козл, надев один тулуп, а другой привязав к седлу, постучал в ворота Переяслава.
Сторожа на валах узнали своего знакомца по Чернигову. Кричали к Мономаху:
— Козёл Сатаний к тебе приехал, княже… Принимай!..
Козл Сотанович льстиво улыбался.
— Мириться к тебе пришёл, княже… Хотим жить с тобой в мире. Верни хану моему его жену, а твою дочь. И людей наших она увела с собой — триста двадцать пять. И коней, которых взяли они…
Владимир Мономах удивлённо поднял брови.
— Нет у меня его жены. Ни его людей. Когда хан не верит, пусть придёт сам и посмотрит. Во всём граде нет ни одного половца!
— Ге-ге-ге, — тоненько засмеялся Итларев посол. — Жена его — то есть твоя дочь Княжна-Рута. Вот кто! Твоя дочь должна быть у тебя…
Владимир Мономах разводил руками. Нет тут его дочери… Не ведает, где она…
— Зову хана Итларя в град. В гости к себе зову… Со всей его челядью. Заодно пусть поищет свою жену и своих половцев… Зову как доброго соседа своего…
Переяславский князь широко раскрывает руки для объятий. Он рад принять в гостях своего доброго соседа… С которым лучше держать мир…
— Ге-ге-ге, — затрясся от смеха Козл Сотанович. — Сие хорошо. В гости… Только… дай заложника своего знатного… Для уверенности, что не лукавишь.
— Я?! Лукавлю? Русичи никогда не лукавили со своими добрыми соседями. То от них одно лукавство и разор имеют! — возмутился переяславский князь. — Половцы берут с нами ряд на мир, а потом слово своё ломают. Воюют нашу землю.
— Лучше дай заложника.
— Нередец, пришли сюда моего сына младшего — Святослава. Сына возьмёшь в заложники?
— Ге-ге-ге… Сына — это хорошо… Хан Китан станет за валами. И сын твой будет в его стане. А хан Итларь войдёт в Переяслав… В гости.
… К княжескому терему сбегались бояре-думцы. Как уберечься от новой половецкой навалы? Верить ли Итларю и Китанy и их послу? Что задумали ханы? Ведь никогда ещё такого не бывало, чтобы они приходили на русскую землю с миром… Славята так и говорил Мономаху.
— С пагубой лукавой идут половцы. Наверное, выжидают другие орды. Может, Тугоркана, а может, Боняка.
Знаю их… Надо их бить! И поскорее… поодиночке чтобы…
— Но ведь сына своего, Святослава, заложником дал. Не могу клятвы своей ломать.
Думцы встревоженно гудели.
— Княже, разве половцы тебе клятв своих не ломали? Нет в том вины твоей! — горячо взывал знатный переяславский боярин Ратибор. — Сколько присяг сломали и крови русской пролили…
— Но ведь… Святослав?..
Снова гудела гридница. Тот хитрец, Козёл Сатаний, выманил у князя сына… А теперь как?..
— Где же ныне хан Итларь?
— Да уже во дворе моём с дружиной. Вечеряют, — гукал громким голосом боярин Ратибор.
— А у тебя сколько есть отроков, воевода? — прищуривал к нему глаза князь Владимир и кусал кончик уса.
— Сто раз по сто! — гоготал Ратибор и испытующе смотрел князю в глаза. — Так что, дать на закуску булатного?
— Отдай их Славяте…
— А Святослав?..
— Ох, проклятый же Козёл, ох, порождение же сатанинское!..
— Идите… — далёким стал взгляд князя Мономаха, видно, какая-то мысль тяжело кружилась в его голове. Он затаил дыхание. — Идите с Ратибором во двор его.
Ранний зимний вечер сыпал из чёрноты неба колючие звёзды. Холодные звёзды. А в тереме Ратибора тепло и пьяно. Горят толстые свечи. За длинным столом сидят Итларевы половцы. Не раздетые, в кожаных корзнах, настороженные, натянутые телом, цепкие в взглядах. Однако зубы и челюсти работают непрерывно, быстро. На столах вырастают кучи костей от печёной говядины, баранины, птицы. Челядь Ратиборова не ленится таскать блюда с мясом, кувшины с мёдом и пивом, бочонки с бражкой…
Рядом с Итларем сели и Ратибор с Мономахом. Постепенно вкусное чавканье сменялось сытым гомоном, обрывистым смехом. Боярин Ратибор иногда выходил в сени, обливал своё лицо холодной водой, прислушивался к тишине во дворе…
И снова щедро угощал гостей. Головы тяжелели. Ноги прилипали к полу. В светлице стало душно и томно. Разгорячённые тела и шкуры смердели резким потом, шерстью, хмельной бражкой.
Итларева челядь уснула на лавках. Рядом с ханом Итларем склонил на руки голову и боярин Ратибор. Мономах, пошатываясь, побрёл во двор.
Прислушивался к тишине. И не слышал, а видел сквозь темноту ночи заснеженный простор степи. Тёмную цепочку всадников, что беззвучно плывёт по снежной целине. Летят одни конские тела. Всадников не видно даже вблизи. Славята всех накрыл белыми ряднами. Лишь кони фыркают да шуршат их копыта в сыпучем снегу. А позади — скрипят сани, запряжённые в тройку гривастых.
Уже давно миновали они город Переяслав. Перебрались через первую гряду древних валов, идут теперь между обоими валами внутри. Валы, валы — через всю Переяславщину протянулись. Издревле люди тут стояли на страже своей воли.
Приближаются к стану хана Китана. Тихо в стане. Кони стоят, сбившись телами, к их гривам прильнули из седёл вечные степные всадники и дремлют. Посреди стана — башня хана Китана. Хан отвык уже спать на коне. Там, верно, и княжич Святослав…
Несколько белых всадников вихрем слетают с коней, мгновенно подскакивают к башне, отрубают упряжь и повоз с башней хана Китана мигом ставят на свои сани.
Белые всадники уже мчат рядом с санями. Но сонные половцы вдруг проснулись. Вся орда мчится за ними.
— Выкиньте их хана, пусть подбирают! — крикнул Славята своим отрокам. — Может, отстанут…
Погоня и вправду отстала. Что там случилось? Узнали хана Китана?..
Утро в столичном Переяславе было хмурым и серым.
Была сыропустная неделя[85]. Звонили колокола к заутрене. Но никто не шёл к церквям. В городе поселилась опасность.