Поблагодарил он бога. А мысли его не утихали — витали то над дулебскими разорёнными селениями, то над Княжьей горой… Новый град Киев перенёсся с той горы за Боричев обрыв, на широкое раздолье. Ныне там и кафедральная София, и Бабий торжок, и квадрига медных коней, которых ещё князь Владимир Креститель приволок из Херсонеса и поставил на площади Бабьего торжка. А торжок тот ныне также отодвинулся дальше, ближе к спуску на Подол…
Нестор сел на лавку. Упругий пучок солнечного света высвечивал на дощатой полке, что служила ему столом, старый кусок помятого пергамента. Вот от него и начались видения-сны. Начитается всяких старых сказаний, а потом всё то волею господа или дьявола оживает в его душе… Грешен есть! А может, и не грех то, а перст божий указывает ему на то, что должен он написать в своём хронографе. Ту правду и те легенды, что сохранились в старых писаниях и которые черноризцы неразумные хотят погубить. Ради лести вельможам своим!..
Вот Иван-торопчанин — сильный сердцем муж. Но и он не способен узреть корень истины. Написал в своей летописи в угоду новгородским надменным боярам: "Кий был
перевозчиком через Днепр. Был тогда перевоз с той стороны Днепра. Потому и говорили: на перевоз на Киев…"
Несмысленные слова написал игумен Иван. Чужие слова, из чужих уст. Чтобы унизить род полянский и его князя и возвысить варяжский род Рюриковичей. Рюриковичи начали в Новгороде княжить и под себя прочие славянские племена подминать. Так новгородцы жаждали себе больше чести забрать. Не хотят признать, что у славян были свои князья, что наши пращуры свершили великие битвы за своё утверждение и за свою волю… Бояре же те жаждут показать, что Русь от них началась, от богатых и мудрых новгородских мужей. Потому, мол, они имеют право ныне на первенство во всём! Нет, князь Кий был раньше.
Нестор поспешно поднялся на ноги. Он должен записать правду о князе Кии… О вечевом князе полянском, который по зову самого царя ходил в Византию, на Дунай, который громил орды степняков…
Нестор вышел из пещерки и стремглав подался к монастырскому подворью.
Черноризая братия, что уже копошилась на огородах и на хозяйском дворе обители, с удивлением поглядывала на пещерника. Брат Нестор чем-то смущён — не добыл своего поста в пещерке, спешит к келье… Видать, какое-то великое откровение осенило ночью их книжника.
Тем временем Нестор уже писал: "И было три брата: один по имени Кий, другой Щек и третий Хорив, а сестра их была Лыбедь… И создали град во имя брата своего старшего и нарекли имя ему Киев…
Иные же, несведущие, говорили, будто Кий перевозчиком был, у Киева ведь был перевоз тогда с той стороны Днепра, потому и говорили: на перевоз на Киев. Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царгороду; но сей Кий княжил в своём роде и ходил к царю, говорят, и великую честь принял от царя… Пришёл на Дунай и возлюбил это место и срубил городок малый и хотел сесть с родом своим… и доныне зовут дунайцы это городище Киевець…"
Что же было потом, после Кия, в нашей земле? Надо записать и сие… как повествуют те старые писания: "Вслед за тем по смерти братьев сих, полян тесняли древляне и иные окрестные люди. И нашли их хозары сидящими на горах сих в лесах, и сказали хозары: "Платите нам дань…"
Тяжкие времена настали для многих славянских племён.
Высокий и сутулый, Нестор-книжник, покачиваясь, шагал двором обители. Его сопровождали удивлённые взгляды братьев-черноризцев. Снова Нестор подался в Киев. К старому боярину Янѣ Вышатичу или к Святополку. Вельможные киевские мужи угощать будут его мёдами и печеньями… Сладкими речами и почестями… Желают ведь и себе попасть в летопись, если не деяния, то хоть имя своё увековечить…
Монахи завидовали брату Нестору. Им, серым и тёмным, недоступны ни хоромы вельмож, ни те почести… Им уготованы судьбой лишь молитвы… да чёрная тяжёлая работа в монастыре…
Никому из них не доступно понимание того, что открываемая летописцу Нестору честь добывается самым тяжким трудом, какой только знает человек на земле, трудом, что рождает бессонницу, сомнения, угрызения совести. Не знают они и того, что за каждым его словом — душевные муки, долгие дни и ночи тяжёлых раздумий. Где им знать об этом, если они живут лишь собственными болями, терзаются лишь собственными муками, скованы собственным страхом загробной кары и так боятся того страха, что не осмеливаются любить жизнь. Мучают себя вымышленными страданиями, чтобы попасть в небесное царство. Не способны они из-за того страха подняться над собой мыслями и проложить путь тем, кто идёт следом… И сами никуда не могут идти и для других становятся преградой… Умнейших себя лютосно ненавидят.
Так всегда было среди людей. И всегда среди них были одержимые, что своим светлым разумом прокладывали путь в будущее, не желая ни монументов славы, ни слов благодарности. Души их топтали и оплёвывали ближние, а они не кланялись…
Нестор шагал сквозь дубравы и рощи к Киеву-граду. А перед его взором стояли тяжёлые нарядные книги на дубовых полках в тереме Яня Вышатича. Он знал те книги. Перелистывал их тяжёлые страницы. То были хроники императора Константина Багрянородного, записки арабского летописца Масуди, житие Стефана Сурожского, "Пролог" к житию преподобной Афанасии… Они влекли его. А ещё было между ними послание патриарха Фотия. Писал тот превелебный отец о народе руськом, что впервые явил себя на весь мир. Писал злобно и завистливо, желая унизить его. "Народ сей не именитый, народ ничто, народ, что стоит на уровне наших рабов, неизвестный народ, но теперь получил имя от времени похода на нас, народ мизерный, но теперь получил значимость, народ униженный и бедный, но теперь достиг блистательной высоты и несчётного богатства, народ, что живёт где-то далеко от нас…"
Фотий гневался, что сей народ — руський — осмелился с оружием выступить против Византии. Язычники-русичи бросили против могучей империи… великую армию, посадили её на ладьи, натянув на них паруса. И стучали в ворота Царь-града своими двусечными мечами!..
Нестор теперь хотел ещё раз перечитать Фотия… Потом о Хазарии. Что за народ хазарский? Как владычествовал над славянами?
Вратарь Яневого терема Бравлин отворял Нестору ворота. Бурчал себе под нос, но так, чтобы слова его недовольства слышал и сей неугомонный монах. И вправду, солнце уж зашло, люд христианский ложится отдыхать, чтобы усталость свою рассеять меж звёздами. И он, вратарь, тоже хочет отдохнуть. Целый день, видишь, торчал у привратной башенки!
Шастают туда-сюда бояре да челядь… А вечером не успел запереть ворота — и вот тебе: Нестор-монах объявился. Колотит било в доски, чтобы его всю жизнь вот так колотало!
В другой раз Нестор бросил бы упрёк ленивому слуге за суетные жалобы. Но ныне не имел охоты пускаться в наставления. Ответил только, будто оправдываясь:
— Хочу, брат, прочитать про древнюю Хазарию. Была такая великая держава когда-то. Могучая держава!
— Не знаю! Не слышал! — сердито сверкал глазёнками Бравлин.
— Благодари за это князю Святославу, что русичи уже одолели её.
— Зачем я должен благодарить? — возмутился слуга. — Ходят тут ночами, спать не дают… Жизни тебе не дают… Ещё и благодари!.. А за что?
— За то благодари, что вот живёшь, ходишь по своей земле, радуешься детям своим. И жестокие хазары твой род не истребили. Вот и радуйся!
Бравлин зло сплюнул и изо всех сил брякнул засовом.
— Чепуху мелет… Ступай уж, личина черноризая!..
Нестор его уже не слышал. Широко размахивал чёрными полами рясы. По скрипучим ступеням поднялся в сенцы и скрылся из глаз вратаря… Бравлин зевнул, переступил с ноги на ногу, принюхался к нагретому летним солнцем воздуху, пошёл в башенку. Там его ждали пахучее ложе из свежего сена и тяжёлая войлочная ковдра. Теперь до утра уж никто не придёт. Отец Нестор, как и всегда, засидится в светлице боярской на всю ночь за книгами.
Бравлин улёгся спать. Взгляд его остановился на окошке, сквозь которое виднелся кусочек звёздного неба. Глаза, не закрываясь, застыли в сладкой дремоте.
Ещё вертелись в памяти последние слова отца Нестора о жестоких хазарах и могучей Хазарии. А он и не слышал о тех хазарах никогда… Что за народ был? Кто знает…
Мысль гасла. Тело наполнялось мягкой тяжестью. А отец Нестор… что-то читал… Что-то видел…
И он, Бравлин, видел так же, как и тот Нестор-книжник. Вот он летит вслед за ним над землёй. Вольно, легко летят они меж звёздами. Лопочут полы Несторовой рясы, словно гигантские чёрные крылья. А внизу, под ними, плывут в дымке голубые просторы. Зелёные степи в сизой дымке. Холодные ленты рек. И летят они, как боги. Всё им подвластно, всё постижимо. Отец Нестор тихим ровным голосом повествует обо всём, что видит. И даже когда умолкает, Бравлин слышит его слова, понимает его мысли. И вдруг вратарь увидел, что вокруг них много таких, как он. Все они летят за Нестором, и все слушают его вещие слова…
— Вот то безбрежное голубое поле — то Русское море. Ещё называют его Чёрным. Когда поднимается буря, оно чернеет. А за тем морем — степи. Смотрите, сколько на них табунов и кибиток! То всё орды кочевников.
Бравлин опускается чуть ниже к земле, напрягает зрение, видит несметные кибитки, стада, табуны…
— То всё хазарские племена. Вы их видите ныне, потому что слушаете меня. А их уже давно нет! — радостно восклицает отец Нестор.
Дивные вещи молвит монах. Бравлин и другие ловят каждое его слово.
— Хазары пришли в Каспийские и Азовские степи вместе с лютыми гунами. Слышали о них? Это многочисленные и могучие племена, которых выгнали китайцы с монгольских равнин. Смотрите, какие они низкорослые и кривоногие. Ведь всю жизнь свою на конях. Будто приросли к ним. Зато плечи — в сажень. Рука гунна всю жизнь держит меч и копьё. Аркан и лук. Их домы на повозках. Натянутые из шкур шатры. Всю жизнь они едут и едут… В дороге рождаются, мужают и умирают… Всю жизнь в дороге. Нет у них отчизны. Потому что не знают, где родились, на какой земле. В кибитках их жёны и дети. Там тку́т кое-какое полотно, из шкур шьют одежонку и обувку. Добрую лёгкую обувку для старческих ног…
Вдруг отец Нестор замолчал. Бравлин вглядывался в вытянутую в полёте фигуру монаха и увидел, что ноги его торчат из-под чёрной рясы.