Плелись новые сети, которыми желали опутать друг друга.
Заканчивался октябрь месяц лета 6605-го от сотворения мира, или 1097-го от рождения Христа.
Князья не гнали своих коней. В задумчивости медленно покачивались в седлах. Не видели золотой осени, что обступала их черниговскими лесами. Не замечали, как трепетной синевой просвечивалась даль, как тонули багряно-золотые холмы в сизом тумане, настоянном на вязких соках земли и умирающего зелья. Прозрачно-сизые облака тумана, подсвеченные косыми лучами низкого солнца, подпирали голубое небо, словно открывали ворота в земной рай. Но люди всегда бежали от земного рая и искали рая невиданного — небесного.
Осень дышала прощальной таинственностью и предостережением. Её вычерчивали в небе обнажённые, местами безлистые, уже чёрные ветви клёнов и вязов. О ней шуршала густая багряная листва дубов-нелинов, что обвивала собой влажные стволы деревьев…
Перед ними стлалась извилистая, бесконечная дорога, песок под копытами и притихший в тревожном ожидании неизбежности мир… Всё настораживало, сковывало уста, заставляло думать… думать…
Святополк оглядывался на своих гостей. Почему молчат Василько и Володар? Почему так настороженно едет Давид?.. Отчего хмурит своё широкое лицо? Осуждающе смотрит и на него, киевского князя.
Кони Давида и Святополка идут бок о бок. Князья мрачно молчат. Киевский государь начинает беспокойно озираться по сторонам, а Давид Игоревич тянет голову вперёд, шевелит ноздрями, словно гончий пёс, что чует рядом опасность. Будто опасность бежит возле него. За его плечами…
Вот он, красавец, Василько Теребовльский, правнук Ярославов!.. Это о нём говорили боярские мужи, что он насмехается над Святополком. Говорил, что хочет собрать торков, берендеев и печенегов, чтобы воевать землю половецкую, землю лядскую, землю дунайских булгар и стать первым князем. Молодой и проворный Василько! Подомнёт под себя Давида и земли его присвоит. А что думаешь делать с ним, киевский властитель? Гляди, остерегайся, Святополче, и тебе отсечёт державные руки этот круто-плечий синеглазый Василько! Злокозненный сплетёт сети сперва против Давида, а потом и против тебя.
Святополк читает в глазах старого Давида какое-то предостережение. Небольшие округлые глазки князя заостряются, будто выискивают что-то под короткими рыжими ресницами.
Давид Игоревич шевелит в кривой усмешке рыжей бородой. Он знает, чего боится этот недотёпа-государь.
Заводит разговор издалека.
— А знаешь, князь, кто убил твоего меньшого брата Ярополка?
Святополк вздрогнул в седле. Кто-то ведь убил… Кто-то неизвестный. А потом убежал. На санях. Ночью. Когда это было? Лет одиннадцать назад. Где-то на Волыни… Под Владимиром… Да кто ныне о том вспоминает?
— Я знаю, кто убил твоего братца, — многозначительно моргает белыми короткими ресницами Давид. — Тот убийца ныне замышляет против тебя. С Мономахом соединяется.
— Кто?.. Кто это?.. — Пугается Святополк и от догадки втягивает голову в плечи.
Давид хмыкнул. Хлестнул по крупу коня. А князь киевский пусть потерпит… Больше страха наберётся. Послушнее будет. Доберутся до Киева, тогда и скажет. А пока Давиду нужно обдумать. Чтобы руками великого князя убрать молодого и возносящегося Василька. Ибо что будет с ним, старым Давидом, сыном Игоревым, когда и вправду Василько исполнит то, что надумал? А Володар ему в помощь станет. Тогда уж ему, Давиду, мелкому и забытом богом и людьми князьку, не усидеть в своей вотчине!
Давид сжимает свои широкие тяжёлые челюсти, на которых топорщится рыжая кудрявая борода.
Лишь за Ярославовым валом Святополк вздохнул с облегчением.
— Давиде, ты о ком это говорил?
Давид почесал длинным ногтем кончик
плоского носа с широкими ноздрями и дохнул ему в лицо:
— О Васильке я… Он и против тебя, и против меня замыслил. Так что не забывай о своей голове.
— А не из зависти ли молвишь? А?
Давид хмыкнул.
— Или не видел, что в Любече Василько к Мономаху тянулся. А дорогою отстал с Володарем. Где он теперь?
— Так я ж… позволил ему пойти на Выдубичи, там постоем стать, а обоз в Руднице оставить…
— Позволил!.. — скуластое лицо Давида побурело. — А зачем он туда рвался?
— Сказывал, святому Михаилу хочет поклониться.
— Всё это ложь. Замыслил недоброе Василько. Зови ближе к себе. На именины свои зови, пусть сидит перед твоими глазами. Ибо, говорю ж, зло надумал, — настырно скрипел Давидов голос.
Сразу же по прибытии в Киев Святополк послал во Выдубичи дворцовых слуг. Звал Василька к княжескому столу. Но князь теребовльский и вправду не имел в своём сердце почтения к великому властителю земли русской. Василько ответил, что уже собрался в путь, что спешит домой, ибо соседи хотят напасть на его землю. Пришли дурные вести из дому…
Святополк верил и не верил. А Давид Игоревич колол глазками и словами.
— Уже и в Киеве твоём тебя не чтит. Когда ж в свою волость уйдёт, начнёт войну с тобой, а не с соседями. Заберёт твои города — Туров, Пинск и прочие. Призови своей властью его сюда и отдай мне в руки.
Лицо Святополка хмурилось в сомнениях. Давид что-то надумал, но против кого — против него или против Василька? Старый Давид хитрющий! Последний из внуков Ярослава. Наименьший и маломощный князёк… Но и Василько… Почему не пришёл на его зов? Верно, замыслил зло… Пусть берёт его Давид, если хочет! А он, великий киевский князь, тут ни при чём…
Святополк быстро пошёл своим неуверенным танцующим шагом к дверям светлицы. Отворил их изо всех сил, хлопнул ими кого-то, аж по ступеням затрещало.
— Гордята, это ты? Прислушиваешься ухом к щели? А?
Гордята болезненно кривил лицо, тёр себе рукой плечо.
— Ха-ха-ха! — развеселился князь. — А двери-то дубовые, да ещё и кованые железом. Так вот не наставляй ухо, куда не следует… Ха-ха-ха!.. Ну, ладно. А ныне беги во Выдубичи, зови князя Василька Теребовльского в терем. Передай, князь просит его к себе на завтрак. Не хочет оставаться до моих именин, пусть сейчас меня поздравит. Запомнил мои слова, Василий?
Гордята-Василий пошёл к конюшне. Дорогою чесал затылок, ругался. Клял хитроумных лукавцев, которые надумали какое-то зло против меньшего князя, клял окружающий мир, где человеку нет радости, ибо кругом — кривда и льстивость. Вот он уже подпирает своей дурной головой долгие годы, а счастья так и не нашёл на земле. Был подпаском у боярина Яня Вышатича, пока не познал его жестокости, искал счастья-доли среди чёрных и простых людей, пока его не поработили вместе подольский ростовщик и серая ведьма Килька; жаждал стать зодчим, чтобы людям дарить дивные белые храмы земных богов. Но тот дар его сердца никто не хотел принять — люди боялись необычной красоты, истинного чуда, ибо уже привыкли к буденному… Потому что разучились мыслью летать под небесами!.. Ничего не было у Гордяты — даже чаровницы Милеи… Что оставалось Гордяте на этом свете? Снова пасть к ногам Святополка и молить, чтоб взял его своим сторожем? Князь, спасибо ему, имел добрую память, вспомнил Янева ученика. И боярин Путята Вышатич на радостях, что уже нет старшего брата Яня и ему перешли все его земли и погосты, милостиво принял его, Гордяту-Василия, ко двору.
— Служи верно, получишь в жалование какое-нибудь село.
Тогда Гордята улыбнулся — авось дослужится до того!..
… Наконец Гордята устал проклинать свою жизнь и вспоминать пережитое. Его конь приближался к двору Выдубицкого монастыря. Там застал он суматоху. Видно, князь теребовльский собирался домой. Как же с приглашением князя Святополка? И какая-то ведьма-заговор… Он не расслышал… Скорее — догадывался… Так сказать или нет? Предупредить? Но тем самым будто предаст своего кормильца. Промолчать о беде — это значит предать князя Василька, да и самого себя…
Гордята переминался с ноги на ногу перед внимательным, удивлённым взглядом Василька. И впрямь, уж слишком настойчив Святополк в своих приглашениях…
— Есть что сказать от себя? — тихо спросил Василько. — Скажи. Я никому ни слова!
Гордята словно присел от той догадливости. Князь ободрил к откровенности:
— Не бойся. Тут рядом никого нет…
— А… где твой брат — Володар?
— Вырядился с утра в Перемышль. Я сам один остался.
Гордята неуверенно развёл руками. Мол, что же после этого сказать. Выходит, те лукавые князья-злодеи вдвоём на одного… Такого красивого, статного, пригожего лицом… внезапно хотят зарезать. Ведь если бы честно скрестили мечи, этот Василько одолел бы обоих сразу! Потому и жаждут согнуть и раздавить лучшего себя!
— Князь… — прошептал Гордята. — От себя тебе скажу: не ходи к князю во двор. Тебя хотят зарезать!
Князь теребовльский даже не удивился. Лишь в сине-голубых глазах разлилась чёрная тень.
— Сегодня, — сказал тихо, — в Любече… целовали крест, молвили: аще кто на кого восстанет — то на татя будет крест и мы все.
— Правду говорю тебе, князь. Сам слышал. Не ходи.
Василько склонил на грудь голову. Лоб его побелел, косматые темно-русые брови взлетели вверх, тонкие ноздри высокого прямого носа дрогнули. Широкой ладонью быстро погладил небольшую тёмную бородку. Лепосный есть на виду молодой Ростиславич, правнук Ярославов.
— Да будет воля бога нашего… — метнул глазами к Гордяте. — Когда господь хочет уберечь меня от зла — убережёт. Когда хочет наказать за грехи — всюду сыщет и накажет.
— Не надо… полагаться на волю бога… Седлай коней — и скорее беги, князь. Может, спасёшься. Я с тобой поеду. Буду верно тебе служить. Может, когда-нибудь дашь мне какой кусок земли или село. Не иди к лукавому в руки… Погубит!..
Василько во все глаза смотрел на княжего посла. Говорит вроде искренне, но жаждет выслужить село… Неужели князь Святополк такой скупой, что не дал ему того села? А если бы дал? Сказал бы ныне о заговоре?
Эх, нынче души людские покупаются за блага и щедро продают за них свою верность. Как и славу рода своего… Как и волю свою… И лакеи уже научились торговать собою… Кто знает, кому они служат искренно, эти охотники за землёй и должностями.
Не знал того Василько Теребовльский. Ибо не слишком заботился хлопотами холопов своих да и чужих. Замахнулся на великое и преследовал лишь великое: уберечь свою землю от разорения, а народ — от стона и плача. А мелкое и низкое, думал он, — оно не пристанет к великой и чистой душе. Был Василько Теребовльский ещё молод и не знал, что это мелкое, это низкое, униженное чаще всего подтачивает и губит и великие намерения, и сильные страсти, и чистые и величественные деяния… Ещё жила в юном сердце князя Василька никем не сломленная и не затуманенная вера в добро…
— Всё ж… пойду! — тряхнул своим русым пушистым волосом Василько Теребовльский. — Скажи, что буду после заутрени.
Гордята пал на колени.
— Верь моему слову!..