Колотится, будто вот-вот оборвётся, сердце в груди…
За спиной вдруг — разбойничий свист. Словно зловещий Див. С криком ринулась лавина всадников к костру. Многоголосый женский вопль рассёк тишину. Яневы воины руками отталкивали людей, пробирались к волхву.
А он, всё поняв в один миг, будто онемел с поднятыми вверх руками.
— Вяжите его. Пусть перед богом христианским теперь ответит за свои грехи! — могучим голосом возгласил отец Михаил.
Неведомо откуда и появился!
Но Сновид вдруг сделал два шага вперёд и вошёл в костёр.
Огонь лизнул его одежду, затрещала белая борода, волосы на голове тотчас почернели. Задымила рубаха.
Отец Михаил кинулся к волхву.
— Не убежишь, разбойник, от расплаты! Ответишь перед людьми! — Изо всей своей молодецкой силы ударил Сновида ногой по ягодицам — и тот будто вывалился из огня и рухнул на землю. Кто-то из дружинников схватил Сновида за руки и потащил по земле, сбивая с него пламя, что уже охватило его одежду. Катали по земле, срывали тлеющее тряпьё. Обгорелый, почерневший волхв дымился, словно сырая головёшка.
Наслав тем временем развязывал верёвки, которыми была примотана к дубу Гайка.
— А кто это? — удивлённо придержал коня возле неё воевода.
— Дочь Васильковского кузнеца, — пробасил отец Михаил. — На Ярилов день вознесли её как избранницу для Ярила-Солнца, а ныне — в жертву Перуну готовили.
— Красота дивная! — воскликнул Янь и соскочил из седла.
— Помилуй, господи, грешницу… — крестил её широким крестом священник. — Кабы не этот молодец…
— Как имя прекрасной девушки? — Янь бесстыдно рассматривал её мертвенно-белое лицо и грудь, словно ощупывал животину, которую собирался купить.
— Гайка она, — после паузы ответил Наслав.
— Во крещении получила имя Анны! — громогласно возмутился отец Михаил.
— Красота!.. Красота! — кружил Янь вокруг девушки. — Возьму в свой терем…
— Не дам! — выпрямился Наслав.
— О?! — вдруг прозрел Янь, вглядываясь в пылающие глаза парня. — А я, может, хочу её взять в жёны.
А? — хитро прищурился Янь на Наслава. — Нет у меня жены, а отныне — будет! Отец Михаил!..
— Просвети господь тебя… — растерянно отступил от него Васильковский поп. Этого он не мог понять.
— Как скажет она! — швырнул на землю верёвку Наслав и отошёл от воеводы.
Гайка стояла онемев. Не верила в своё спасение.
— На коня её! К лекарю! Пусть прошепчет… Пусть страх выйдет из её души! — крикнул воевода дружинникам.
— Грех берёшь на себя, воевода. Не божье это дело — ведьмовское! — возмутился отец Михаил.
— Это уже моё дело, отче! — крутанулся Янь от него и легко вскочил в седло.
Наслав метнулся к Гайке, схватил её обмякшее тело в охапку, как сноп, и кинулся бежать,
— Заберите её! — вскипел воевода в седле, аж на стременах поднялся.
Двое крепких дружинников мигом догнали Наслава, вырвали Гайку из его рук и понесли к своим коням.
— Где волхв? Где Сновид? — вдруг вспомнил Янь Вишатич. — Где брат его?
Наслав аж затрясся. Надо сказать Росту… Чтобы не выпустили воеводину дружину из боярской пущи. Отошёл в гущу леса. Тихо свистнул. Поблизости откликнулся конь. Уже издали услышал сердитый голос Яня:
— Зачем людей губишь, лукавец? Ответ держи перед нами!
— И перед богом! — пробасил отец Михаил.
Воевода Янь Вишатич вершил суд над волхвом. Сновид всё ещё дымился. Безбородый, безбровый, безволосый, с чёрными лохмотьями на обожжённом теле, сквозь которое проступали рёбра и острые старческие локти — он походил теперь на костлявого голошеего птенца, что случайно выпал из гнезда.
— Перед твоим богом я не в ответе, — с дымом выдохнул Сновид. — Твой бог не защитил людей от беды. Твой бог — чужой нам. Не может согреть наше сердце. Лишь… обращает его в холопство!
— Зачем сквернословишь, волхв? — грянул на Сновида отец Михаил. — Вот видишь, он помог спасти жизнь невинной кузнецовне. Это его перст указал нам путь сюда.
— Её защитил не ваш бог — это Перун отдал её людям… Пожалел… — наконец выговорил.
— Когда твои боги такие всесильные, волхв, пусть спасут тебя от моего меча! — Воевода выхватил из ножен меч и занёс над головой Сновида.
Сновид гордо поднял обгорелую голову. Двинулся к костру.
— Держите! Бросится в огонь! — вскрикнул воевода.
— Не брошуся, воевода, — волхв едва собрал силы для этих слов. — Мои боги, Янь, говорят, что ты мне ничего не сделаешь. Я защищал людей от напасти и голода.
— Защищал воровством? Грабежом? Где твой брат Рост?
— Мой брат Рост не грабитель и не вор. Он отбирает только то, что богачи отняли у смерда. Зерно и скотину, чтобы дети людские не умирали с голоду.
— Рост со своими людьми убивает могущественных. И сеет непослушание и смуту. Он примет смерть. И ты примешь смерть.
— Это благо, воевода, — смерть! Но мои боги говорят, что я не умру. Буду жить сам, и вера моя будет жить.
— Лгут твои боги, волхв. Свяжите его, эй, дружина! Заткните ему пасть, пока не найдём Роста!..
— Уже утро, воевода, — сонно пробасил отец Михаил. — Утренница рассеивается в небе.
Вишатич взглянул вверх. Над чёрнотой леса, внизу подсвеченной розовыми всполохами гаснущего костра, синела светлая полоска неба. Она всё ширилась и становилась прозрачнее.
Воевода устало опёрся на рукоять меча.
Кто-то дёрнул его за стремя. Янь Вишатич испуганно встрепенулся. Кажется, он задремал в седле? Помнит густую синь полосы над лесом, а теперь там розовый свет. Утренница разливает по небу день. Вот-вот Денница покатит по нему своих белогривых коней.
Перед ним стоял неизвестный старец.
— Ты воевода Янь?
— Я. А ты кто? — Вишатич крепче сжал коленями бока своего жеребца. Тот напрягся, насторожил уши, готов был в любую минуту сорваться с места.
— Я Рост! — вызывающе выпрямил плечи длиннобородый. — Сам к тебе пришёл. Отпусти моего брата Сновида. Наши боги добром тебе воздадут.
— Ваши идолы? Ха-ха! Эти деревянные чурбаны? Ничего они не могут, эти необтёсанные колоды. А ты от бога истинного примешь кару. Как и брат твой сообщник. Ты, может, ещё большую кару примешь, ибо сколько ты разорил владельцев! Сколько людей совратил в грех? Эй, дружина!
Старец молча протянул руки вперёд.
— Вокруг нас позорище и ложь… Бери меня, воевода. Приму смерть с братом своим.
— Достойно молвишь, волхв, — обрадовался Вишатич и заёрзал в седле. — Но откуда узнал, что я здесь?
— Боги сказали мне об этом.
— Боги?! — Янь Вишатич насупил светлые брови. — А может, тот парень?..
Волхв Рост промолчал. Ему теперь было всё равно — и прошлое, и будущее, и заповеди, и молитвы. Душа его слишком утомлена бедами и борьбой. Теперь он ждал покоя. В отличие от своего старшего брата Сновида, Рост не имел отчаянно упрямой веры в старых богов. Жил больше земной, греховной жизнью, ближе к сердцу принимал людские обиды и боли. Теперь предпочёл скорее уйти в царство Пека, чем бездействием смотреть, как утверждается вокруг ложь, обман, как совершенствуется лицемерие, а истина обрастает ложью, как могущественные и попы обкрадывают человеческую память, как люди охотно убивают собственными руками и свой древний обычай, и своё великое прошлое… В будущем уже не было места ни для него, ни для его брата Сновида.
— Бери меня, воевода, сам.
— Бог наш с нами! Это он просветил тебя, грешник, и привёл на путь покаяния! — подходил с дружинниками отец Михаил. — Да святится имя твоё, о господи!..
Дружина Яня Вишатича вернулась в град к полудню. Били колокола в храме Успения, как на Пасху. Грустной вереницей тянулись к своим разрушенным хозяйствам лесные таборяне. Им обещана воля и прощение грехов за отступничество. Теперь от них ждали покорности, смирения и исправной дани князю.
На отдельном возе везли зачинщиков мятежа — двух волхвов.
Некоторые уже бросали в них комья земли, палки, черепки. Такая уж доля вождей, которые не оправдывают обещанных надежд. Их ненавидят с такой же тупой яростью, с какой вчера кланялись им…
Сновида и Роста распяли на крестовинах, установленных на церковной площади, и сожгли заживо. Ни стона, ни проклятий не услышали люди из уст старых волхвов. Пепел от того кострища развеяли по ветру. И с тех времён осталась лишь одна печальная память. Долго люди обходили стороной боярский лес и разрушенное капище в нём. Пока то место совсем не заросло лесом и не исчезло с земли, так же как потом исчезли из памяти людей имена Сновида и Роста.
Зато ещё долго помнили воеводу Яня и его пребывание в Васильков-граде.
На Дмитрия Мироточивого, что праздновал свой день в месяце октябре, воевода сыграл диковинную свадьбу в княжеских теремах. В жёны взял кузнецовну, ту самую Гайку, которую выхватил прямо из волховского костра.
Отец Михаил ещё долго в своих проповедях рассказывал о божьем персте, который указал Яню Вишатичу дорогу к требищу, помог разгромить мятежников и спасти свою суженую, богом для него избранную жену — Анну Претичеву.
Наслав же за себя ничего не мог сказать. Был далеко от воеводина ока. Опасался, что Яневы мечники охотятся за ним, беглым татём. Ведь отряд Роста весь был схвачен. Некоторых из мужей повесили ещё в лесу, кое-кого бросили в яму, а кто-то купил себе прощение изменой. Беглый печерский черноризец, что примкнул к Росту последним, тот самый Еремия, да и Наслав не знали, где найти приют.
Вот так и оказались оба на печерских кручах под стольным градом Киевом.
Стояла глубокая осень. Ветер гнал тяжёлые стаи обвисших серых туч над кручами правого берега Днепра. Сердито бурлили серые мутные волны Великой Реки, аж пенилась она и крутила в чёрных воронках бешеные круги, поглощая всё, что, бывало, падало с берега на воду. Из прибрежных дубрав и лесов тучами поднималась сухая листва, уже прихваченная изморозью первых холодов. Оголились деревянные стены Печерской обители. Чёрными слепыми норами смотрели в небо узкие входы в кельи-пещеры схимников, теперь опустевшие. Чёрная братия перебралась за стены, в кельи. Над всей монастырской горой кружили стаи крикливых ворон. Предвещали морозы, снега, ветровеи.
Двух заблудных нищих в обитель не пустили. Вратарь-монах объявил о приказе отца игумена — никого из мирян не впускать во двор монастыря. Дальним паломникам отводился небольшой дом за монастырской стеной. Там можно было переночевать, согреться у печи, похлёбать постного капустняка или чечевичной юшки, которую сам Иисус Христос охотно хлебал.