В его гладкие гранитные плиты упирается каменными ногами высеченный из глыбы гранита идол. Долголицый, с тонкими нахмуренными бровями на высоком челе, под длинным носом — подковы усов, что спадают до самых грудей. Высокая шапка — из кованого серебра — накрывает голову. Серое каменное лицо идола мёртвое и недвижное. Лишь глаза… То один, то другой, то оба сразу отсвечивают прозрачной червленью. Словно эти глаза живые. Словно в них затаилась ненависть или дремлет отвага.
То Перун. Такое впечатление, будто он обозревает заднепровские дали, где также живут поляне. Хранитель их жилищ и нив должен был замечать издали опасность. Предугадывать приближение чужинцев на ладьях, что часто шли с мечами, и, в случае нужды, звать полян преградить им путь, предчувствовать приход добрых гостей и приветливо встречать их здесь.
В руках у Перуна — высеченный меч. Ибо он должен защищать род славянский от пагубы. На каменных плитах жертвенника, где стоит идол, высечены кони, стрелы и лук. Перун должен был наделять род славян-полян оружием, которое их защищает. На этих же плитах устроено Перуново капище. В небо поднимается тонкая струйка дыма. Здесь волхвы приносят своему защитнику жертву…
Будимир ожидательно склоняет голову к груди. Как и побратимы — другие полянские мужи, что собрались вокруг Перуна. Белобородый волхв Славута, в длинной, до пят, рубахе, с высоким сучковатым посохом, молчаливо беседует с Небом. Слушает шелест Перунова дуба. Вглядывается в изменчивые глаза идола-покровителя, защитника его рода. Что скажет он? Куда позовёт мужей полянских?
Давно затянулись их раны от ордынских мечей. Росичи, поляне, северяне, уличи теперь жили теснее. Много воды утекло в Днепре. Будимир, что некогда юношей прибежал сюда, теперь был сед, как лунь. Тогда он с помощью полян и своих родичей, пришедших сражаться с ясами за Рось, изгнал никчёмного своего князя Вожика. Волею уличского племени стал вечевым князем в Пересечене уличском. С тех пор часто приезжал сюда, к волхву Славуте и своим побратимам-полянам. Особенно в дни нужды. Как вот и ныне…
И другой князь полян заднепровских и северян из Подесенья — Чернь не гнушался мудрого Славуты, что отныне был признан волхвом всех полян. Немало князей перебывало у них. Но ни один не мог сравниться с Любом. Одному недоставало мудрости, другому — зрячей души, третьему — отваги. Потому, как и прежде, шли за советом к Славуте. Высохший телом, высокий, с глубокими сивыми глазами волхв казался вечным и неумирающим. И слово его было верным, ибо оно исходило от Неба и от Перуна, которого почитали и в других славянских племенах…
Ныне же сам Славута позвал к себе мужей от всех родов. Зачем так?
Качается тень от дуба на земле. Искрятся живым огнём Перуновы глаза. Трепещет сердце в предчувствии неизвестности.
— Отворите сердца, мужи доблестные, разомкните очи, душою вслушайтесь в Слово богов наших, в волю Неба… Гнутся роды словенские от забот земных, будничных. В суете мчатся лета людские. Не прозревают будущего своего, ибо лишь в землю-кормилицу глядят… Но Небо подаёт свои знаки. Катится новая беда на племена наши. Мчат незваные гости, яко вороньё на тризну…
Гомон прошёл над смолкшей толпой. Что за беда нависла над ними? Живут они тихо, смиренно, незлобиво. Умножают богатства и свой род. Ни на чью волю не посягают. Никого хлеба не лишают. Чужой нивы не жнут, чужих чад в холопы не берут…
Но Славута прозревает тьму будущего, ибо ежедневно соединяется сердцем с кумиром и Небом. Его речь — вещая. Слушайте же… слушайте… Справедливо говорит, что минули времена, когда род и племя могли жить обособленно. Когда каждый хотел сам себе славу ратную стяжать. Враги наши сильны единством, значит и одолеть их возможно лишь единением. И мы обрели себе волю сообща — огородили поле копьями и установили мир своим нивам и домам. И снова Днепр среди русских полей несёт воды славянские в Тёплое море.
— Ведаем сие, волхв, и чтим тебя за слово мудрое, — молвит торжественно князь Чернь.
— Твоей мудрости обязаны, Славута, — кивнул седой головой Будимир. И осёкся: негоже лесть бросать в глаза мудрому мужу.
Но Славута не обратил внимания на похвалу, окинул острым взором головы мужей.
— Сегодня хочу вам ещё одну правду поведать: боги Неба уже позвали меня к себе. Вещий Перун для меня готовит своё кострище.
Все с ужасом посмотрели на толстый слой жара, что ярко тлел у тяжёлых каменных стоп Перуна.
— Не оставляй нас, Славута, — прозвучало отчаянно.
— Вечных людей не бывает, сын мой. И волхвов тоже. Глубокая тишина легла вокруг капища. Слышно было, как шелестело вверху листья могучего дуба.
— На кого же нас оставляешь?
— О том должен вас спросить…
Вече снова всколыхнулось. Никто не думал об этом. Зачем было? Они пахали нивы, корчевали в борах пни, пасли стада, ловили зверя. А думал за всех князь или мудрый Славута.
С тех пор, как изгнали алан из земли славянской, мужи не брали в руки мечи, держали лишь сошники плуга.
Теперь же им всем надлежало подумать. В самом деле, Славуте пришло время уходить. Но что они могли сделать? Отвыкли думать…
— Спроси у Неба, волхв… Перун пусть подскажет…
— Должны своей волей избрать себе князя, чтобы всех вас объединял — все племена и роды. Тогда меч ваш будет несокрушим.
— Достойнейшего тебя мы не видели… — Князь Чернь выпятил грудь.
Будимиру показалось, что заднепровский князь хочет напомнить сейчас о себе, чтобы вече назвало его великим князем полянским и князем всех прочих племён. Но ведь Будимир — моложе! Не хуже других умеет биться. Разве не он, вечевой князь уличей, прижал к себе росичей и Родень? Разве не он крепко держит в росьской земле, которую хочет передать своим сыновьям от ясноокой Купавы, дочери князя Люба? Будимир шагнул вперёд. Встал рядом с Чернем.
Славута обвёл обоих взглядом. Мужи полянские затихли.
— Кто из вас, сыны мои, уступит своё желание другому?
Чернь погладил свою седую бороду. Он слишком стар, чтобы уступать честь младшему.
Будимир расправил свои широкие плечи. Он заслоняет ими пути от Степи! Кто хочет померяться силой с ним?
И оба стояли недвижно.
Славута поднял руку.
— Ни один из вас, сыны мои, не годен управлять другими. Ибо не умеет подавлять в себе собственные желания, собственной гордыни.
Мужи незлобиво улыбались. Оттащили обоих князей назад, в толпу.
— Не умеете свою гордыню согнуть, то и не лезьте в правители.
— Ещё не родился тот, кто станет надо мною! — зыркнул в сторону Будимира князь Чернь.
Славута покачал головой.
— Беда, когда сердце мужа трухлеет вместе с его телом. Думайте, братья и вся честная семья…
— Не знаем, волхв. Верим твоему слову.
— Не скажу. Ищите того мужа сами меж собой. Мерьте одной мерой душу его — честностью и совестью. А мне уже пора… Иду в Небо… Перун зовёт меня…
Славута ступил босыми ногами на капище. Огонь вдруг вспыхнул большим белым пламенем, словно приветствуя его.
Никто не заметил, кто расстелил под ноги волхву свиток полотна. Он шёл по нему, как по белой тропе, не оставляя следов от своих сухих старческих ступней. Вот уже нога его ступила в кучу жара, вспыхнуло белое пламя, охватило всю фигуру, затрещало в бороде, седых прядях…
Дальше могли смотреть лишь мужественные душой.
— В Днепр бросьте мой прах… В Днепр! — почерневшим, обугленным ртом выдохнул Славута слова вместе с пламенем. — Пусть плывёт мой прах рекою славянской… через все земли славянские… В Днепро-о…
Глаза идола светились горячей червленью, будто наливались Славутиной кровью.
— Зачем стоите, мужи добрые? Беда пришла к нам. Хазары!.. Хан Трухан с ордой катит!..
Откуда-то из-за спин слышался отчаянный голос. Вечевики огляделись. Хазары? Те, что кочуют в Прикаспийских степях?
— Откуда знаешь, Кию?
Перед ними стоял высокий, широкоплечий муж с большими красноватыми руками. Волосы его подвязаны на челе узеньким кожаным ремешком — так делали кожумяки… И сам он прибежал из кожумяцкого поселения, что приютилось на берегу речки Глубочицы, возле капища Волоса.
— Ведите нас, князья, — заговорили поляне к Будимиру и Черню. — Хазары в землю нашу пришли. Должны обороняться.
Чернь отступил от Будимира.
— Пусть он и ведёт. Я уже стар для сечи.
Взоры вечевых мужей остановились на Будимире.
— Должен бежать в Родень. Заставы в степь послать. Росьские нивы беречь.
— Нет, князья дорогие! Не уйдёте сами отсюда. Будете с нашим родом дружины соединять, порознь все погибнем!
— Так и Славута завещал нам… — заговорили вечевые мужи. — Соединимся родами…
— По всей реке славянской пусть становятся вместе славянские племена!.. Тогда чужаков осилим.
— Правду молвишь, Кию… Как и волхв завещал сие…
— Просил же — в Днепр бросить прах. Чтобы помнили его слова во всей земле славянской!..
— А что, пусть Кий и объединяет всех. Вещая речь Славуты вошла ему в душу. Будто здесь был, когда волхв с нами прощался…
— Будь нашим вождём, Кию… Веди нас!
— Именем Перуна — защитника нашего!.. Именем веча племени полянского!..
— Кия!.. Кия желаем в князья!.. Клянись, Кию, на мече в верности роду полянскому…
— Клянусь!..
— Клянись прахом Славуты, нашего вещего отца…
— Клянусь!..
— Молись к Великой Реке славянской!..
— Молюсь!..
— Кий — князь полянский!..
— Благодарю вас, братья, и вас, семья близкая и дальняя… Готовьтесь к походу против злого Трухана.
— А ты, князь Чернь, и ты, Будимир, ведите свои дружины к Роси, вместе перегородим поле копьями…
Оглавление пятое
Грехи людские
Игумен Печерского монастыря Иван с тревогой смотрел в окошко своей кельи. После смерти князя Всеволода снова приходится круто раздумывать владыке, как удержать обитель Печерскую на государственной высоте в земле Русской, которой достигла она великими трудами своих благоверных игуменов — Феодосия, Илариона-Никона, Стефана и своих учёных писцов.
Поэтому владыка Иван не возвращал государственный пергамент Нестору. Сам взялся за писало. Написал о Всеволоде, как о князе, которому должны следовать его преемники. "Сей благоверный князь Всеволод был с детства боголюбив, любил правду, оделял убогих, воздавал честь епископам и пресвитерам, особенно же любил черноризцев и давал им всё, что они просили…" Наследники Всеволода должны так же быть боголюбивыми и воздавать честь монахам-черноризцам, особенно же — Печерской обители.
Но душа Ивана чувствовала что-то недоброе.