Может быть, когда-нибудь она вернётся. Тогда уж как-нибудь доживу век при ней. Моей хаты нет — всё половцы тогда разорили. Сыновей погубили… Одна я, одинокая на этом свете…
С тяжёлым сердцем покинул Нестор Претичев дом. Жаль ему было этой одинокой женщины. Но в душе он верил в счастливую долю Гайкиного сына. И уже с удивлением усмехался: ну и боярин, ну и нахал! Придумать такое — наследника себе вот так раздобыть! А эта крещёная половчанка?.. Хоть в ад её пошли — повсюду сухой выйдет и своё дело сделает…
В тереме Нестора с нетерпением ждал отец Иван. Широкими шагами мерил светлицу, сильно потирал ладони. Где же это задержался его брат?
Только Нестор переступил порог, кинулся к нему с охапкой свитков пергамента.
— Нашёл вот это… В теремном капище. Всюду было раскидано — за кумирами… за резьбой… Это пергамены древние. Великое богатство!
Нестор развернул кусок пергамента. Светлый, чистый, словно только что выделанный. "В лето 6494-е. Пришли болгары веры бохмичи, глаголя: яко "Ты князь еси мудрый и смышлёный, не ведаешь закона никакого, так уверуй в закон наш и поклонись Бохмиту". И рече Владимир: "Какая есть вера ваша?" Они же рекоша: "Веруем богу, а Бохмит нас учит, глаголя: обрезать уды тайные, и свинины не ясти, вина не пити, а по смерти же, рече, с жёнами похоть творить блудную…"
— Что это? — недоумённо посмотрел Нестор на Ивана.
— Сказание о крещении Руси, — радостно светился лицом отец Иван. — Как выбирал князь Владимир веру для русичей по своему умыслу, а не по желанию греков-крестителей! Читай дальше, читай вот эти строки…
— "Владимир же слушал их, ибо сам любил жён и блуждания многия… Но это ему было не любо: обрезание удов и о неядении мяс свиных и о питии также, рече: "Руси есть веселье пити, не можем без того быти…"
— А дальше, как немцы приходили от Рима, от папы. И хазары иудейской веры приходили… — подсказывал отец Иван.
— "И рече Владимир: "Что есть закон ваш? И где есть земля ваша?" Они же реша: "Разгневался бог на отцев наших и расточил нас по сторонам, греха ради нашего, и передана была земля наша христианам". Он же рече: "То как же вы иных учите, а сами отвергнуты от бога и расточены?
А если бы бог любил вас и закон ваш, то не были бы расточены по чужим землям. Такую и нам мыслите принять?.."
— Брат Нестор, как выпросить у князя эти пергамены?
— Не надо просить. Теперь вдвоём и перепишем. Пока князь Всеволод не вернулся. А про Киев есть? Откуда есть пошла русская земля? Откуда русская земля стала есть?
Иван повёл широкими чёрными бровями в улыбке.
— Сказано же в Новгородской летописи: избрал бог землю нашу, и грады начали строить — сперва Новгородская волость, а потом — Киевская.
— Это… новгородских бояр, что от варягов пошли, выдумка! — сердито пробурчал Нестор. — Себе в руки хотят прибрать часть земли русской… А больше всего — киевской! — искренне возмущался он.
Иван нахмурил чёрные брови. Его брат недоволен этим? Но ведь он, Иван-новгородец, хорошо знает все новгородские древние писания!
— Не гневи бога, брат, пустыми словами. Известно, первыми князьями русскими были варяги — Рюрик и Олег. Игорь же — от Рюрика чадо. А от Игоря — Святослав, отец князя Владимира.
— Варяги, брат, — то не народ. То ватаги дружин. И свои, и норманны, и англы, и русы в них были. Рюрик же — князь, а может, какой варяг из русского Поморья — Руси. Так думаю я. А по-славянски его имя есть Сокол. Это от лужичей слово, значит, наверное, он из тех варягов-русичей, что жили на Балтике. Кто знает… Но и Рюрик, и Олег не были первыми князьями в русской земле. Первым был князь полянский Кий. От него же и град, Киевом зовомый. А ещё был князь Чернь… Чернигов-град назван от него, и Люб… Любеч-град от него же.
Лицо Ивана покрылось буроватыми пятнами. Но он сдерживал свой гнев.
— Ещё когда я был в Новгороде, пресвитером в храме Софии, то, брат, читал старые русские писания. В них же сказано: Кий не был князем у полян. Был перевозчиком через Днепр. Горожане говорили: пойдём на Киев перевоз. Оттого и название стало — Киев.
Нестор всё ещё держал в руках пергамены. Положил их теперь на стол.
— Кий был перевозчиком?.. Почему же такая честь перевозчику, что град его именем наречён? Перевозчик!.. Может, брат Иван, и есть такие записи в Новгороде. Но их также писали люди. Новгородские люди, которые веками жаждали возвеличиться над другими градами и присвоить себе честь и славу всей земли. Возносились гордыней своей, когда их князья стали властвовать в русской земле.
Иван молчал. Может, и справедливо говорит Нестор. Но ведь и правда из Новгорода на Русь пришли князья-варяги. Потому новгородцы и кичатся.
— А братья Киевляне — Щек и Хорив? Чем прославились они? Кий был перевозчиком. Пусть и так. Но братья его построили на днепровских кручах свои городки — и это также сказано в древних писаниях. И ныне есть те горы — Щекавица и Хоревица. И река Лыбедь есть, по имени сестры Киевой… Сам ведь знаешь, брат Иван, имена людей простых, хоть перевозчиков, хоть зодчих или гончаров, в старые времена не записывали в пергамены. Да и в наши тоже… не щедро…
Оба замолчали. Сидели за столом, каждый на своём конце, каждый погрузился в свои мысли. Нестор гадал себе, откуда это в брате Иване желание перевернуть прошлое. Может, бывший торопчанин, что переписывал "Евангелие" новгородскому посаднику Остромиру, на угоду его прихотям то делал? Или верит в них искренне?
Добрый он, брат Иван. Сердце имеет справедливое к людским болям и неправдам. И в пергамен свой правду записывает. Потому и не нажил славы в Новгороде, убежал оттуда торопчанин, когда в Новгороде сел сын Изяслава — Святополк. Не принял его сердцем — такой же лукавец и пустой гордец, как и отец его, говорит. Так же творил продажи и поборы несправедливые за порубку, за кражу лодки, лебедя, козы, коня… за обиду знатного… за побеги холопов. Стаи мечников, вирников, гридей, емцов, отроков рыскали не в чистом поле, ища супостата и нового витязя Редедю, а ломились во врата и в двери смерда и ремесленника, тянули на верёвках коров, волов, гнали овец, коз, на повозки бросали отнятые шкуры, свитки полотна, мешки с зерном… Тиуны, биричи, посадники, метельники одевали своих жён в шелка и в золото. Ненасытство, насилие, продажа людей в холопы, тяжкие поборы — всё то падало на плечи чёрных, худородных людей. Беднел народ, богатели княжеские мужи.
Монах Иван всё то вписывал в пергамен. С болью в сердце. Но кому нужны такие летописи? Князь новгородский Святополк велел заточить Ивана-летописца…
Отец Иван был вынужден бежать в киевские Печеры. Искал в Печерах покой, а в Киеве — разумного князя. Но не повезло ему и здесь.
Князь Всеволод, что сел на отцовский престол, делал то же самое. И так же монах Иван, которому снова пришлось описывать деяния князя, должен был писать про поборы и продажи. Про ненасытство людей, окруживших князя Всеволода и творящих простому люду зло. Но по старой привычке писал Иван и о первенстве земли новгородской и о званых иноземных князьях. Привычка, если она добра и несёт добро, всегда нужна. Но привычка ложная, от лени разума непроверенная — зачем о ней помнить? Она запутает истину. Она вредит чести земли русской. Нет, об этом Нестор не смолчит. И если ему даже не доведётся больше писать государственную летопись, он напишет свою. Напротив новгородской, боярской!
Возрадовалось сердце его от тех дум. Вот прибудет он в монастырь, отдаст игумену завершенное житие Феодосия Печерского и сядет тайком за свой хронограф. И туда впишет также это сказание о крещении Руси. Кто и когда написал его? Не даст Нестор-книжник никому топтать славу земли Русской — ни грекам-надменникам, ни новгородским гордецам боярским, ни неразумным летописцам!..
Нестор переписывал сказание, а мыслями витал то над судьбой Ивана-монаха, то над судьбой или несудьбой Гордатки. То над Владимировыми пирами, когда он принимал у себя посланцев от разных народов, что предлагали ему свою веру и своего бога… Время от времени Нестор вынимал из-за пазухи горсть железных писальцев, выбирал одно, макал в чернила, скрёб по плотному пергаменту… Переписывал сказание:
"И созва князь бояр своих и старцев, и рече Владимир: "Скажите пред дружиною…" Они же реша: яко "ходили к болгарам, смотрели, как поклоняются в храме… поклонился, сядет и глядит туда и сюда, как бешеный, и нет веселья у них, но печаль и смрад велик… И приходили к немцам, и видели в храмах многие службы творящих, а красоты не видели никакой. И приходили же к грекам, и видели они, как служат богу своему, и не знали, на небе ли мы были или на земле: нет ведь на земле такого зрелища или красоты такой… мы не можем забыть красоты той, ибо всяк человек, если вкусит сладкое, потом горькое не принимает, так и мы…" К красоте, к лепоте душа киевских послов прилипла!.. Потому и взяли у греков обычай христианский.
Вдруг в светлицу вошла Любина. Приложив к груди руки, заговорила краснея:
— Прибыл монах из Киева. Спрашивает отца Ивана или отца Нестора. Говорит, великая беда у них…
— Зови же. Где он? — Оба монаха вскочили на ноги.
— Я тут. Это я! — откликнулся за порогом Иеремия. — Игумен наш Великий Никон… Царство ему небесное!
— Умер?
— На девяностом году…
Любина тихо вышла из хоромины.
— Отец Иван, — негромко промолвил Иеремия. — Великий Никон, умирая, спросил братии: кого хотите себе в пастыри? Мы ответили: брата Ивана. И Никон сказал: "Благослови, господь, если так есть. В верные руки передаю посох пастырский, не страшусь, но больше радуюсь, отходя от мира этого". Потом простёр ноги на своём ложе, а руки крестом на груди сложил. Так и отошёл к святым отцам… Брат Иван… знаем сердце твоё справедливое, возьми обитель Печерскую и всю братию под свою молитву. За тем и послали меня сюда монахи.
Иеремия-скопец, навеки смирённый суровой епитимьей, больше не бунтовал в обители и не помогал страждущим женщинам бороться с плотской похотью. Уверовал в свои грехи, смиренно переносил позор, вымаливая у Всевышнего прощение за ослушание и за своевольные плотские утехи.
— Я приехал на санях. Кони отдохнут за ночь, а утром — в Киев, — уговаривал Ивана.
— Едь, брат, — отозвался и Нестор. — Едь, тебя там ждут.