Какая-то затаённая тайна рвалась с её уст, но она не могла найти в себе отваги на откровенность. Наконец дрожащим голосом молвила:
— Нет, отче. Это мой внук. Сын Нерадца…
Нестор приготовился услышать что угодно, только не эти нелукавые и ясные слова, что так осмысленно и даже горделиво слетели с уст этой уже согбенной годами и обидами жены.
От печи шла горячая волна тепла. За окном уже опустилась Ночь…
Говорили люди: триклятый Нерадец научился стричь шерсть вместе с кожей. Знал про это княжий бирич. Но знал и другое: пустая повозка должна сворачивать с дороги перед полной. Так он и заботился, чтобы его повозка ни перед кем не сворачивала, а была доверху нагруженной. На ней должен был въехать в ворота боярского дома Яня Вышатича, померяться с ним богатством и забрать себе боярыню. Так намеревался сначала. Но Гайка ныне жила рядом с ним, в Василькове. Недосягаемая прежде, озарённая ореолом боярского превосходства, она теперь так низко упала в его глазах, что можно было лишь протянуть руку и сразу достать. Была теперь ниже его. Ради неё не нужно было теперь ехать куда-то на заставы в полове́цкую степь, кидаться на стаю диких половчан, чтобы прославиться на весь край. Не нужно было искать иных ратных подвигов, чтобы стать первым воином-стражем и добыть для неё золотую боярскую гривну.
Гайка стала для него такой же, как и все васильковские девушки и молодицы. Обычная. Неинтересная. Разве что красивая. Нерадец чувствовал себя обиженным.
Будто кто-то отнял у него золотую мечту, ради которой он готов был биться, умирать, чтобы достичь недосягаемого.
Он остыл к Гайке. Даже возненавидел её. Не подозревал, что, отрекаясь от Гайки, отрекался от себя. И тем сделал себе величайшее зло.
Не появился в Претичевой избе, когда в ней во весь голос возопил Гордатко, возвестив миру о своём рождении. Не нашёл дороги туда и позже, когда мальчишка поднялся на ноги и побрёл то за краснопёрым весёлоглазым петушком, то за полосатым хвостом кота Зеньки, лениво выгибающего спину на завалинке.
Долгое время Нерадец жил с князем Всеволодом в Переяславе. Смышлёный в ратном деле, скорый на руку и молчаливый, Нерадец пришёлся князю по душе. Особенно после битвы на Нежатиной ниве. Тогда князь и пожаловал ему чин бирича в своём княжеском граде Василькове.
Как-то осенью в Васильков прибыл с малой дружиной князь Владимир Всеволодович. Поближе к князю-отцу, чтобы защитить киевский стол, если что. Васильков — под боком у Киева, и можно сразу примчаться на помощь отцу. Пока что он ходил на охоту. На вепрей.
Снова пылали костры на дворе княжеского терема, на вертелах жарились поросята, гуси, утки. Хмельной дух пьяных мёдов и ячменного пива наливал телу млость, развязывал языки и хмельные желания.
Кто-то незаметно отозвал князя Владимира в сумрак золотистого и благоухающего спелыми яблоками сада. Вернулся он быстро. Нахмуренный, смущённый, только сверкал на своих воинов тёмно-медовыми глазами. Протянул руку к Нерадцу, наклонил к себе его турью голову. Зашептал на ухо, обдавая хмельным дыханием:
— Нерадцю, брат, хорошо ты здесь хозяйствуешь. Но почему жены не имеешь? Не годится княжескому биричу жить бобылём. Кто должен давать воинов в княжью дружину? Смерд. Кто должен засевать ниву и собирать урожай? Смерд. И дань князю платить и боярам его? Смерд. И город городить? Смерд. А ты что?
Нерадец растерялся. Он уже забыл, какого он рода-племени. Столько времени кормился с княжего стола по дворам княжеским и боярским. Привык к дармовым мёдам-пивам, к хлебам пшеничным, белым и высоким. Нига-мать издавна пекла ржаные лепёшки и пресные перепечи, на которых он и вырос. А теперь от всего отказываться? Обида волной ударила ему в сердце. Зачем князь напоминает о его низком роду? Зачем унижает холопа своего верного?
По спине Нерадца сквознул холодный ветерок. От догадки. Князь в нём больше не нуждается. Хочет отослать его домой. Чтобы снова пахал перелоги, князю его долю отдавал. Уставился в землю. На широком, чуть скуластом лице зашевелились твёрдые бугры желваков. Такова благодарность властителей… Не нужен — иди прочь!
Князь Владимир придвинулся к нему ближе и незлобиво заглянул в глаза. Будто заискивал перед ним.
— Я твой господин, Нерадцю, и должен позаботиться о тебе. Так велел мой отец. И я позаботился! — Владимир поднял руку, звонко щёлкнул пальцами в воздухе.
Из-за кустов вишняка вышла девушка. В тёмном навершнике на вышитой рубахе, в чёрной косынке, повязанной на косах. От этого её белое лицо казалось ещё белее. Как снег. На высокой шее поблескивал разок кораллов с серебряным дукачом. Нерадец едва узнал в ней ту самую Любину, которую когда-то выхватил из хоровода для князя Владимира.
Князь на миг с умилением посмотрел на Любинину печальную красоту. Потом коснулся локтя Нерадца:
— Вот тебе и жена.
Нерадец вытаращил глаза. Не мог постичь этой княжеской милости. Любина скорбно смотрела ему в лицо. Тонкая кожа её щёк вдруг начала наливаться розовостью, прозрачно-голубые глаза влажно блеснули. Она отвела взгляд в сторону.
Нерадец наконец начал что-то понимать. Тяжело поднялся на ноги. В душу медленно и властно надвигалось что-то тяжёлое, неотступное. Оно наливало сердце каменной упрямостью и протестом.
Князь отдавал ему свою забаву. Князь щедрый, добрый, заботливый… заметал свои пагубные следы…
И ты, Нерадцю-смерде, своей жизнью должен расплачиваться за грехи своего владыки и хлебодателя!.. Ведь ты его холоп. Подножка. Чёрная и худая кость от рода. Князь оторвал тебя от земли лишь на время, на миг вознёс над другими, показал, каким оно бывает — то иное, недоступное худородному смерду! А ныне настал час расплаты за вкус воли, чужого труда и чужого хлеба, которые ты попробовал из княжеских рук…
Короткая толстая шея Нерадца вдруг побагровела. Он стиснул кулаки, напряг тело. Глаза его метали жар гнева. Тяжёлый подбородок с короткой бородкой задрожал. Медленно поднялся, широко расставил толстые ноги, будто врос в землю, распрямил пальцы на ладонях-лопатах, качнулся в сторону князя.
— Ой! — вскрикнула Любина и, отскочив назад, закрыла лицо руками.
Князь Владимир едва отклонился от разъярённого Нерадца.
Двое дружинников, что сидели рядом, схватили бирича за плечи. Он не сопротивлялся. Растерянно смотрел на свои обмякшие кулаки, ужас застыл в глазах. Неужели он осмелился поднять руку на своего благодетеля?.. Злобно повёл плечами, стряхнул с себя дружинников. Шумно вдохнул воздух.
— Свяжите его, — услышал сбоку спокойный голос Владимира. — Мы с ним ещё не договорились.
Нерадца бросили в холодный сырой подклеть терема. Вдоль стен стояли бочки из-под солений и квашений.
Под низким потолком висели длинные связки лука, сушёных грибов, сухой рыбы. От всего того в подклете стояла тяжёлая духота.
Нерадец, со связанными руками и ногами, лежал навзничь на земле. Кто-то хотел подложить ему под спину шерстяной клок, но мягкий голос князя остановил:
— Не надо. Пусть остынет.
Дубовые двери тяжело хлопнули.
Зазвенело железо засовов. В душу и сердце Нерадца пролилась бесконечная смердящая Тьма…
От беспорядочного тревожного сна его пробудил голод. Долго пытался побороть его в себе, но, наконец, голод сам собою исчез. Нерадец впал в тяжкую дремоту. Не пытался даже освободиться. Сыпал на свою раненую гордыню солью, растравлял её, чтобы пекла ещё большей обидой на князя… Вот тебе и благодарность, Нерадцю, за Нежатину ниву… Но ведь если бы не его верная и ловкая рука, возсел бы Всеволод на киевский стол? Да ба! — никому он об этом не скажет. Это прежде всего будет против него…
Упрямо молчал. Глотал слёзы жгучей обиды. Когда вошёл к нему князь, ожидал, что сейчас спокойным, мягким голосом Владимир прикажет повесить его вниз головой и оставить висеть навсегда…
Но, увидев Нерадца, Владимир искренне расхохотался.
— Горячий, брат! На своего князя руку поднять! А за что? Ты ж недослушал моих слов. Вот теперь дослушай. Бери в жёны Любину.
Нежную даю тебе жену. Увидишь. Будешь в Василькове-граде и дальше биричем. Живи в этом тереме, здесь никто, видишь, из князей не живёт. Добро правь княжий закон. По "Русской правде". Бери виры и продажи с виновных и ослушников. Бери потяги и правежи с горожан, посошан, ремесленников.
По "Русской правде". Чтоб амбары князю были полны. И себя тем прокормишь. Понял?
Нерадец вздохнул. Князь не отбирает у него солнца и чистого воздуха. Дарует ему жизнь, чин бирича — и… жену… Пусть будет Любина, коли нет у него Гайки. Знает, что Нига снова будет клясть его. Но он давно уж не прислушивается к стону матери. Свободен он. И может взять себе жену… из рук князя… Тогда будет ближе и к боярской гривне.
— Коли согласен — скажи. Не вздыхай. Коли не согласен — ещё полежи, подумай…
Нерадец повёл носом, хмыкнул. Лучше быть молотом в этой проклятой жизни, чем наковальней…
— Развязывай, княже. Согласен… — пробормотал Нерадец.
— Я так и догадался. — Владимир вынул из-за голенища охотничий нож, — только что свежевал им убитого вепря, — обрезал верёвки на руках и ногах своего бирича. Бурчливо наставлял: Не забудь же на свадьбу пригласить! Эй, зовите Любину! Пусть забирает своего суженого!..
…И было шумное веселье. И сидел князь Владимир на покуте, а дружина его — за столами. И был каравай. И выкуп невесты.
И расплетание косы… И танец вокруг дежи…
А потом зазвучали пересвяточные песни. Допекли эти пересвы бабьи Нерадцу… Сваты побоялись мазать дёгтем ворота и стены дома Любины — невеста из рук князя. Но песня — кто поймает песню? Кто остановит её слово? Из угла в угол
Василькова перекатывались звонкие голоса захмелевших баб, что издевались над Нерадцевой неславой:
Ой поехал мой миленький до млина.
Я домой князенька привела.
Ой приехал мой миленький ночью —
Застал меня с князеньком на печи!..
Темнел лицом Нерадец, темнел глазами, багровела его турья шея. Подождите, на верёвке вы у него доспоёте свои пересвы!..
Нерадец схватил Любину на руки, швырнул на белые рядна… Даже сам на миг испугался. Но нет, не убилась его суженая, свахи не пожалели соломы под бока!.. Мягкую постель постлали…
Любина не заплакала. Лежала не шелохнувшись. Глазами всматривалась в высокий потолок, в дощатые, ровно отёсанные доски.
Нерадец откинул с неё покрывало.
— Ч-чего лежишь? Зачем мужа не чтишь?
Любина покорно поднялась, встала перед ним на колени, начала стягивать сапоги.